OOC
Информация:
Информация:
Имя: Эйнар из дома Лантар, Аделин (псевдоним), Бескровный (прозвище)
ООС ник: Ejnar_Lantar
Внешний вид: Юноша лет двадцати на вид, черноволосый, с лиственно-зелеными глазами. Ростом 1,85 он был весьма худощав, тем не менее, долгие тренировки в академии, позволили ему выработать достаточную мышечную массу, чтобы соответствовать образу молодого фехтовальщика. Спина Эйнара испещрена тонкими белыми шрамами - следствие наказания его отца и вечного напоминания, что будет, если тот не подчинится. Несмотря на то, что молодой Лантар не приучен к ручному труду, пальцы его огрубели после долгих ночей игры на лютне.
Возраст: 22 года
Характер:
В общении с подавляющим большинством людей - Эйнар спокоен и сдержен, с дипломатической улыбкой на лице, он руководствуется логикой и холодным расчетом, соответствуя своему образу дипломата. Если того требует ситуация, он может проявлять как открытость и расположение, так и давить на соперника, выставляя вперед свой статус. Из-за подсознательного стремления к свободе от оков власти, в неформальной беседе, юноша часто говорит более открыто, опуская титулы и статус собеседника. В его речи сквазит постоянная ирония, однако он знает рамки и границы и всегда ставит на место тех, кто переступает понятную лишь ему одному черту дозволенного, указывая на необходимость проявления уважения к его статусу и титулу - это результат влияния его отца, всю жизнь растившего из сына "инструмент", а не личность.
Вечные ограничения, а также клеймо "сына канцлера" сопровождающее Эйнара всю жизнь, сделали того перфекционистом - он всегда чувствует, что недостаточно хорош, что должен доказать свою ценность. Кроме того, из-за пережитых им событий, юноша не умеет распознавать и осознавать переживаемые эмоции. Он может чувствовать боль, тоску, печаль – но не может объяснить, что именно с ним происходит, отсюда и глубокое отчуждение. Более всего, в этом аспкте на него повляла смерть Аластора - после которой Эйнар еще больше ушел в себя, что вылилось в сложности с контролем гнева, в моменты переживаний.
Тем не менее, часть юноши все еще переживает "бунтарский" период, в такие моменты он ведет себя экцентрично, похожий на капризного ребенка - следствие отсутствия детства как такового. Эту свою сторону он демонстрирует лишь людям, которых знает достаточно хорошо. Из-за влияния этого "внутрннего ребенка" мечты юноши также могут показаться детскими - сохранившись с периода, когда единственным его досугом, были истории, легенды и хроники, описывающие приемущественно похождения Имрахила Покорителя драконов.
Видя в обладании властью лишь оковы и одиночество, а в благородной фамилии - клеймо, он превозносит образ "свободы", выражая его в "магии и драконах" - чем-то сказачном и неясном. Это символ его подсознательного стремления сбежать от реальности.
Сильные стороны:
- Образование и ум – как наследник дома Лантар, Эйнар получил наилучшее образование. В условиях постоянной конкуренции и превозмоганий, он научился использовать полученные навыки и знания по максимуму.
- Адаптивность – жизнь в мире политики, требовала от юноши постоянного умения адаптироваться к новым обстоятельствам.
- Музыка – хотя Эйнар получил классическое музыкальное образование, в определенный момент отдавая предпочтение шестиструнной лютне, он стал играть чтобы хоть как-то пережить раздирающую душу боль. Его музыка претерпела метаморфозы, став чем-то отдельным от него самого, будто обрела жизнь.
- Власть – Эйнар прирожденный политик, вся его жизнь – следствие попыток взрастить идеальное орудие дома Лантар. Лгать, манипулировать людьми, строить заговоры, передвигать фигуры на доске политической арены – все это у юноши в крови.
- Тяга к магии – с детства Эйнар мечтал о магии и драконах, ему казалось, что в этой силе, коей согласно легендам, обладал Имрахил укратитель драконов – сокрыта дорога к свободе. К сожалению, он не родился с магическим даром и все же, тяга к запретным знаниям, сохранилась в нем по сей день.
Слабые стороны:
- Внутренний конфликт – в Эйнаре сражается два «Я» - человек, что послушно следует приказам отца, исполняя долг перед домом и мечтатель, ищущий свободы от навязанных ему оков. Этот внутренний конфликт может заставлять юношу поступать противоречиво, вопреки логике и здравому смыслу, порой даже необдуманно.
- Груз прошлого – смерть Аластора глубоко повлияла на личность Лантара, оставив на нем неизлечимую ментальную рану. Эйнару сложно доверять кому-либо в полной мере, а открыться еще сложнее. В то же время, обстоятельства смерти лучшего друга – являются одной из главных тайн юноши.
- Созависимость – после смерти Аластора, Эйнар стал еще больше опекать Мираксис, их отношения можно назвать созависимостью, потому как юноша готов отбросить любой здравый смысл, когда речь заходит о любимой сестре.
- Терос Лантар – Эйнар так и не научился противиться отцу. В нем может жить гнев, внутренне желание бунтовать, ослушаться приказа, но повиновение старшему Лантару вошло в привычку, оно было вырезано в характере и побороть это крайне сложно. Слово отца всегда будет давить на Эйнара, заставляя того идти даже против собственных желаний.
Привычки:
- Эйнар всегда носит на поясе богато украшенный кинжал с драконьими мотивами и гранатом на эфесе. Порой он достает его из ножен, рассматривая тонкое, тщательно отполированное лезвие – но никогда не применяет его по назначению. Даже когда юноше грозит смертельная опасность, он не использует его.
- Порой юноша снимает венчающий его голову серебряный обруч – реликвию дома Лантар, покручивая тот в руках, словно ребенок, рассматривающий игрушку.
- Когда молодому Лантару нужно отвлечься, ночами, он поднимается на крышу с лютней в руках и играет, иногда поет, просто выплескивая эмоции.
- Предпочитает вино, когда речь заходит об алкоголе, соглашается попробовать напиток, если тот дорогой, или редкий, но в иных случаях, вежливо отказывается.
- Несмотря на безупречное знание этикета, в речах бывает резок и саркастичен, часто обращаясь к другим дворянам на «ты», тем самым невольно демонстрируя свое превосходство в статусе.
Цели и задачи:
- По приказу отца обосноваться в землях Предела, взяв под контроль дома Лантар часть земель Заокенья – Выполнено.
- Оберегать сестру, сделав ее жизнь в Пределе комфортной и не знающей забот.
- Наладить связь с метрополией, с целью получения дальнейших указаний от отца и короны.
Мечты и желания:
- Избавиться от влияния отца, найдя свободу в землях Заокеанья, сбросить с себя кандалы власти, что вечно сковывали Эйнара.
- Разыскать следы драконов в Пределе. Воплотить юношескую мечту о рыцаре, что покорил дракона и стал его наездником – Частично выполнено.
- Найти следы магии и магов в новых землях, изучить их тайны и если существует способ, самому обучиться магии. - В процессе.
Языки:
- Амани
- Кальдорский - Эйнар родился и вырос на Кальдоре, он знает данный язык в совершенстве.
- Дракканар - как представитель высшего дворянства княжества, юноша обучался данному языку, имитирующему язык драконов.
- Флорский - прожив во Флоревенделе больше года, как посол при дворе короля, Эйнар весьма неплохо освоил данный язык.
ООС связь: вк: https://vk.com/m.kasler Discord: maxkasler
Биография
Пролог. Часть I - Фигура на доске
Корабль покачнулся на якоре – паруса его были неподвижны – и застыл. Был прилив, ветер почти стих, а так как ему предстояло спуститься по реке, ничего другого не оставалось как бросить якорь и ждать отлива. Капитан неподвижно стоял на палубе судно, изредка поглядывая на узоры резных дверей, ведущих в каюту. В его глазах, застыло, невысказанным, напряжение, охватив всю команду.
Матросы не решались двинуться, словно каменные изваяния, ожидавшие жестокого приговора судьбы. Над Динассдрайтом легла тень, а дальше, вглубь, тени сгущались в унылый сумрак, застывший над величайшим из городов. Казалось, будто мир притих, застыв в ожидании и на множество миль вокруг можно было ощутить витавшее в воздухе напряжение.
В теплом свете масляных ламп он сидел, развалившись в кресле, с письмом в руках. Не прошло и дня с тех пор, как он получил его и теперь, всматриваясь в аккуратно выведенные буквы на листе каймленом листе пергамента, он улыбался.
То была не счастливая улыбка человека, получившего радостные вести. Нет. Губы его искривились в гримасе триумфа - хитреца, чьи планы вот-вот должны были осуществиться.
В этот самый день, в родовом поместье дома Лантар родился ребенок. Его ребенок. Долгожданная фигура на доске.
Пролог. Часть II – Рождение и смерть
Мерцающим светом, огонь свечей освещал опочивальни и тени в безумном вальсе кружили по золоченым стенам. Царившие в воздухе ароматы ладана и травяных отваров, омрачались резким запахом меди, какой исходит от свежепролитой крови. Вышитые фигуры на охотничьих гобеленах, с застывшими взглядами, стали невольными наблюдателями борьбы, где на чашах весов расположились жизнь и смерть.
Леди Ириэнн металась в шелковых простынях, цепляясь за край резного ложа, ее лицо, обычно благородно-бледное, пылало лихорадочным румянцем. По вискам стекали капли пота, губы пересохли, от нескончаемых молитв. Время казалось, замедлило свой ход, превращая каждое мгновенье – в нескончаемый поток боли и ожиданий.
Вокруг сновали слуги: подносили влажные тряпки, спешно меняли перепачканные кровью простыни. Повитуха, крепкая женщина с закатанными рукавами, не отрываясь смотрела на свою госпожу.
- Ну же, леди, тужьтесь! Еще немного, ваша светлость! – ее голос сочетал в себе строгость и утешение.
Ириэнн всхлипнула, собирая последние силы, она сделала как ей велели. Люди вокруг, комната перед глазами – казалось, все исчезло, превратившись в вспышку невыносимой боли. Крик. Пронзительный, голодный, живой, он заполнил собой все пространство вокруг, отражаясь в испуганных взглядах слуг.
- У вас мальчик! – выдохнула повитуха, поднимая младенца.
Кто-то из слуг всплеснул руками, кто-то благодарственно шептал молитвы. Ириэнн не обращала на них внимания, все, о чем она могла думать – это новая жизнь, которую она породила. У нее родился сын – наследник благородного рода Лантар, как и желал ее муж.
- Дайте.. мне.. – ее голос был тонким, еле слышным.
Повитуха осторожно вложила младенца в дрожащие руки своей госпожи. Она увидела, как та слабо улыбнулась, произнося дрожащим голосом: «Эйнар», но вдруг ладонь леди Ириэнн безвольно соскальзывает.
- Миледи? – позвала повитуха, но ответа не было. Тишина. Только младенец, согретый последним теплом своей матери, продолжает плакать, не ведая об утрате.
Слуги склонили головы. Огонь свечей дрожал в тягостной скорби, освещая опочивальни и тени в безумном вальсе кружили по золоченым стенам.
Глава I – Оковы судьбы
Кальдор – остров, омываемый таинственными водами Туманного моря, край мифов и легенд, родина драконов. Здесь, на жемчужных скалах, среди многочисленных виноградников и плантаций, в пригороде Динассдрайга – родовом имении дома Лантар – родился Эйнар. Его жизнь была предрешена с момента появления на свет, и родовое имя золотыми оковами удерживало его, определяя дальнейшую судьбу. Он не был ребенком – он был наследником, политическим инструментом, воплощением амбиций своего отца.
С самого рождения мальчика окружали роскошь и изобилие: мраморные колонны словно Атлас поддерживающий небосвод, овиваемые плющом; шелковые занавеси; искусные фрески, что казалось, оживали под лучами солнца. Однако за всем этим великолепием скрывалась тюрьма из обязанностей и ожиданий. Воспитание Эйнара было поручено целому штату наставников, выписанных из столицы. Дни его были расписаны по минутам: изучение древних языков и философии, сопровождаемые ночами за штудированием словарей и сухой голос учителей, заставляющий зубрить до потери сил, придворный этикет, где от мальчика требовали элегантности и точности, музыка, каллиграфия, изнурительные тренировки с мечем, что в семь лет был тяжелее его самого. Книги заменяли мальчику игрушки, а строгие учителя – родителей.
Будучи канцлером при дворе Кальдора, Терос Лантар требовал от сына не просто успехов – совершенства. В редкие моменты, когда отец находил время, чтобы проверить его прогресс, мальчик ждал этой встречи, затаив дыхание, в тайной надежде услышать похвалу. «Приемлимо», - произносил Терос холодным тоном, и это считалось высшей наградой. Но чаще всего его оценка звучала иначе: «Недостаточно». Тогда следовали новые требования, новые нагрузки, новые наказания за неудачи.
Но более недовольства отца, жизнь мальчика омрачала смерть его матери – Ириэнн. Мрачной тенью, события ушедших лет нависали над ним, хоть он ее никогда и не знал. О ней не говорили в стенах поместья, не хранили портретов, не произносили ее имени. Но он видел, как темнее лицо отца при любом упоминании о ней, как наставники украдкой переглядываются, каждый раз вспоминая сколь поразительным сходством с ней обладал Эйнар. Те же темные волосы, те же глаза цвета лесной листвы, чуть вздернутый нос и взгляд, живой, словно проникающий в самые глубины души. Мальчик не знал, что чувствовать – вину? Печаль? Страх? Но даже в детских снах образ Ириэнн преследовал его: холодный, неясный, смутный, словно призрачный силуэт за занавесом.
Единственным его убежищем были книги. В них он находил врата в другой мир – мир героев и магов, драконов и приключений. Ночами, сидя в семейных архивах, он перечитывал старые хроники, описывающие свершения Имрахила Укратителя драконов, воображая себя рыцарей, воспеваемым в балладах, или странником, свободным от всех этих стен, от вечно пристального взгляда отца. Иногда он сбегал – ненадолго, скрываясь в виноградниках, он забирался в старую сторожевую башню, представляя, что вот-вот вспыхнет магия в его руках, что он раскроет древний секрет, что найдет свой путь, отличный от того, что ему навязали.
Но даже редкие моменты его мнимой свободы переплетались с страданием и болью. Неизменно его находила Мираксис. Сестра Эйнара была на два года старше и ее присутствие в жизни мальчика напоминало шторм, безжалостная стихия, бороться с которой не имело смысла – лишь переждать – всегда внезапный и беспощадный. Она знала, что он слабее, знала, куда ударить, чтобы причинить боль, какие слова подбирать, чтобы ранить сильнее всего. «Ты убийца», - шептала она ему в темноте, заглядывая в его комнату. «Ты убил ее. Вот почему отец тебя ненавидит». Эйнар сжимал кулаки, срывал голос, но не мог изменить ее слов. Он не мог изменить правду.
Порой ему удавалось укрыться от преследовавшей его Мираксис, в те редкие моменты, когда Терос Лантар посещал пределы столицы для осмотра провинций и брал его с собой. Сквозь окно кареты мальчик видел тянущиеся ввысь горные пики Гранитного панциря – опоясывающего собой весь остров. Он представлял, как сбегает он стражников отца, теряясь среди каменистых склонов и тонких, словно нити горных троп, ведущих к легендам, погребенным под пылью веков. Он представлял как, находит дракона, как заключает с ним кровный союз, подобно тому, как Имрахил заключил союз с Минайтиром – старейшим из драконов.
Однако мечты оставались лишь мечтами и даже в таких поездках, бесчисленные наставники с их заунылыми речами настигали Эйнара. Так, уже к семи годам, вечно окруженный людьми, мальчик познал, что такое одиночество.
Единственным, кто привносил в его жизнь тепло, был Ольгерд – его троюродный дядя. Он появлялся редко, но эти моменты оставались самыми светлыми воспоминаниями. В отличие от всех остальных, Ольгерд говорил с ним не как с наследником дома Лантар, а как с обычным ребенком. Рассказывал байки о драконах, беседовал с вороной на плече, позволяя мальчику кормить ту зернами. И однажды, в один из своих визитов, он вырезал для Эйнара деревянного дракона – грубого, с неровными крыльями, далекого от идеала, но подарившего ему ощущения обладания чем-то своим, чем-то, что как ему казалось, никто не мог у него отнять.
Зарисовка I – Тень его матери.
Прохладный ветер проникал в покои мальчика, развалившегося на шелковых простынях. Солнечные лучи, преломляемые разноцветными стеклами витражей, кружили по белоснежным узорчатым стенам. Комнату заполнил легкий аромат цитруса. У прикроватного столика, на серебряном подносе лежали всевозможные сладости.
Эйнар сжимал в руках деревянного дракона, вертя его в разные стороны, он вглядывался в мельчайшие детали. Игрушка была неуклюжей, шероховатой, далекой от изящных изделий придворных мастеров. Но для него – бесценной. Ольгерд, его троюродный дядя, частенько навещающий мальчика, вырезал ее прямо при нем.
Усевшись на балконной решетке и задумчиво покручивая нож в пальцах, он говорил с хитрой ухмылкой, – Дракон должен быть немного уродливым, – мальчик не понимал этих его слов, уставившись на того, с немым вопросом во взгляде, – Чтобы страшным был. А страх – это уважение.
Эйнар тогда только кивнул. Он понимал эту простую истину как никто другой, все же, его отец был самим олицетворением этой фразы, в отличие от дяди. Несмотря на это мальчик уважал этого странного, неуклюжего человека, вечно болтающего с вороной на плече и пахнущего хвойной смолой. Ольгерд был одним из немногих, кто относился к нему, как к ребенку, а не как к инструменту – наследнику благородного дома Лантар.
Отец, разумеется, не знал об игрушке. Для канцлера Кальдора сын должен был не играть, а учиться. Книги, свитки с дипломатическими трактатами, отчеты, доклады, клятвы, кодексы. Меч, который в семь лет был тяжелее его самого. Ожидания, упреки, наказания.
А вот дракон принадлежал только ему.
– Опять со своей деревяшкой?
Голос Мираксис, его старшей сестры раздался в дверном проеме. Тянущийся, ленивый, но полный нысмешки.
Эйнар вздрогнул, но не разжал пальцев.
Она стояла в полумраке покоев, её длинные, заплетённые в тугие косы волосы отражали пламя свечей. Туника из тонкого шелка – небесно-голубая, с золотой вышивкой по подолу, казалось мерцала, в проникающих сквозь витражи окон солнечных лучах. Она была красива, даже в детстве, с чуть вздёрнутым носом и насмешливым изгибом губ, который никогда не сулил ничего хорошего.
– Отдай, – приказала она.
– Нет.
– Ты уже взрослый для игрушек, не так-ли? – девочка усмехнулась, осматривая комнату, подходя к кровати, взяла с серебряного подноса засахаренный миндаль, – Или все еще младенец?
– Он мой, – кратко отвечал Эйнар, приподнимаясь, сжимая дракона еще крепче.
Мираксис шагнула ближе.
– А знаешь, о чём я подумала? Это ведь не правда, не так-ли?. Его сделал Ольгерд. Значит, это не твоя вещь.
Эйнар отшатнулся, но она уже схватила его за запястье и резко дёрнула. Боль вспыхнула, как огонь в очаге, и пальцы сами разжались.
Деревянный дракон шлёпнулся на мраморный пол.
Мираксис подняла игрушку, покрутила в ладони, с улыбкой изучая резкие линии крыльев, грубоватую форму пасти.
– Какая жалость, – задумчиво произнесла она. – Жалкая вещица.
– Отдай! – голос мальчика задрожал от ярости.
– Ты же знаешь, Эйнар… – её глаза вспыхнули азартом. – Ты его не заслуживаешь. Ты ничего не заслуживаешь.
Он снова бросился на неё, но сестра с лёгкостью увернулась, отступая к окну.
– Ты знаешь, почему тебя никто не любит?
Эйнар застыл.
Мираксис склонила голову набок, словно оценивая его, а затем тихо произнесла:
– Потому что ты убил ее.
В комнате повисла тишина.
– Ты её убил, Эйнар, – продолжила она, с наслаждением смакуя каждое слово. – Ты появился, а она исчезла. Разве это справедливо?
Мальчик покачал головой, слова застряли в горле, во рту пересохло.
– Ты убил её, и отец это знает, – её голос вдруг смягчился, становясь почти ласковым. Почти – Знаешь, почему он тебя никогда не хвалит? Не улыбается тебе, не спрашивает, что тебе нравится? Потому что он тебя ненавидит.
Эйнар невольно сглотнул. Сердце в груди стучало так сильно, что казалось готово было выпрыгнуть из груди.
– И знаешь что? – её губы растянулись в беззаботной улыбке. – Я тоже.
Она вздохнула и, не отводя взгляда от его побелевшего лица, резко сломала игрушку пополам.
Эйнар кинулся вперёд, но ноги не слушались. Он смотрел на щепки в её руках, как на что-то нереальное.
Осколки дракона упали к её ногам, заполняя комнату глухим звуком. Он слышал собственное дыхание – резкое, сбивчивое.
– Ты заслужил это, – спокойно сказала сестра и ушла, так же неторопливо, как и появилась.
Когда её шаги стихли, Эйнар медленно опустился на колени. Пальцы дрожали, когда он поднял обломки, сжимая их так крепко, что ногти впивались в ладони.
Он не плакал.
Но внутри, глубоко в груди, что-то звенело – тихо, мучительно.
Тень за спиной шептала: ты убил её.
Глава II – Часть I – Каменные стены и стеклянные маски
Столица Кальдора, Динассдрайг, встретила его шумом толпы, словно бурный поток, текущей меж разноцветных стен домов, шпилями соборов, сияющими в лучах рассветного солнца и удушливым замахом прелой мостовой после ночного дождя. Здесь, среди узких улочек и широких проспектов, возвышались купола княжеских дворцов и каменные громады министерств, а над всем этим, словно холодное сердце города, высилась Академия святого Альберана – оплот знаний и дисциплины, где воспитывались будущие политики, дипломаты, военачальники.
Эйнару было всего восемь, когда он впервые переступил порог Академии. Его облачили в строгий черный камзол с гербом дома Лантар на груди – не одежда, но знак принадлежности к высшей власти, щит и кандалы одновременно. Громадное здание из серого известняка, с высокими окнами и бесконечными коридорами, казалось холодным и безжизненным. Учителя – старые, сухие, с цепкими взглядами и застывшими масками на лицах – следили за каждым шагом, каждым словом, каждым колебанием пера на бумаге. Ошибки не прощались, неудачи карались – не кнутом, но чем-то худшим: презрением, равнодушием, порой – молчаливым разочарованием.
Учебные дни тянулись бесконечно. Утро начиналось задолго до рассвета, когда масляные лампы все еще мерцали в коридорах, подобно светлячкам в ночи, когда мальчики встегивались в свои форменные камзолы и выстраивались в очереди к аудиториям. Сначала – лекции: сухой голос магистра риторики, искажающий тексты древних законов; монотонное бормотание учителя дипломатии, заставляющего часами распутывать многочисленные манифесты, дипломатические переписки, тонкие взаимоотношения великих домов. Каждый день – новые трактаты, новые споры, бесконечные дебаты, где одна ошибка в терминологии могла стать пятном на репутации, не ученика, но его семьи.
После полудня – изучение военных стратегий: ученики склонялись над картами, выстраивая линии снабжения, ломая головы, обводя красными перьями маршруты армий, решая, где ударить, когда отступить. Письменные работы проверялись беспощадно: помарка в расчетах – будто шрам, оставленный после изнурительной битвы, разнос перед классом – был подобен публичной казни.
Но именно на плацу, под палящим солнцем, раскрывалась иная сторона Академии. Там, где не было книг и чернил, где пахло пылью, потом и железом. Здесь обучали дисциплине тела: владению мечом, копьём и щитом. Инструкторы, в выцветших мундирах и с лицами, изрезанными шрамами, и руками, кривыми после многочисленных переломов, били тростью по пальцам за каждое неверное движение, не щадили ни младших, ни старших. Каждый выпад, каждый блок должен был быть точным. «Сомнение – это смерть», – повторяли они словно молитву, высекая эти слова в разуме и мышцах учеников.
Эйнар быстро привык к боли. К свисту клинков и к синякам, к глубокой отдышке после десяти кругов по плацу, к солёному привкусу крови на губах. Но в этих муках он нашёл порядок. В повторениях – уверенность. В строгих правилах – ощущение границ. Он был не самым сильным, не самым ловким, но самым упорным, желая, чтобы кто-то оценил его усилия. Не титул отца, не его положение наследника – но его усилия. Он учил, когда другие спали. Тренировался, когда другие отдыхали. И постепенно учителя начали это замечать.
Некоторые преподаватели – особенно старый мастер Лонмар, наблюдавший за фехтованием со знанием ветерана многочисленных битв – тихо кивали, когда юный Лантар вновь поднимался после падения. Взгляд, короткий, едва заметный, но в этих жестах сквозила оценка. Академия не признавала открытой похвалы, но молчаливое одобрение тех, кто носил клинки дольше, чем он жил, значило больше, чем любые награды.
Так, день за днём, Эйнар врастал в этот суровый мир. Его спина выпрямилась, походка стала точной, движения – выверенными. Его лицо всё чаще скрывалось за вежливой, ничего не выражающей маской. Он учился не только говорить, но и молчать. Не только вести бой, но и отступать. Не только слушать, но и слышать. Академия лепила из мальчиков мужчин, из юношей – солдат и чиновников. Но в случае Эйнара она делала нечто большее – она закаляла сталь, из которой со временем должен был быть выкован клинок дома Лантар.
И Эйнар осознавал это. Он видел, что отличается от остальных.
Другие дети – сыновья министров, советников, придворных жрецов – украдкой бросали взгляды на нового ученика. Эйнар был не просто знатным – он был сыном канцлера, второй после князя фигуры в государстве. Одно неверное слово в его присутствии, одна неосторожная насмешка – и семья могла оказаться в немилости.
Эйнара сторонились.
Ровесники кланялись ему, избегая смотреть в глаза, и никогда не садились рядом за обедом. В учебных спорах соглашались с ним прежде, чем он заканчивал фразу. Даже во время тренировочных поединков никто не осмеливался нанести удар всерьез – боялись последствий, отчего мальчик частенько был вынужден тренироваться со старшими.
Впрочем, не все решали держаться от него в стороне. Были те, кто пытался приблизиться, подбирая слова осторожно, словно кинжал, укрытый под шелком лести, готовый вонзиться в спину, стоит лишь проявить небрежность. В основном это были ученики постарше. Они ловили моменты, когда он оставался один, подчеркивали, как разделяют его взгляды, предлагали свою поддержку в учебе, говорили о верности. Их голоса звучали мягко, но в каждом жесте чувствовалась расчетливая настойчивость.
Эйнар видел их насквозь. Эти люди не были его союзниками, и врагами они тоже не были. Лишь фигурки на доске, которые он не считал нужным передвигать, не желая уподобляться отцу. Но были и другие - те, кто завидовал. Некоторые старшие ученики, сыновья высокопоставленных чиновников, привыкшие считать себя будущей элитой. Они презирали его за то, что он оспаривал их власть, за невозможность смотреть на него свысока, как они делали с остальными. Они шептались за его спиной и в их голосах слышалась ненависть.
Первые несколько лет прошло без открытых конфликтов. Но однажды Эйнар узнал, насколько далеко могли зайти те, кто видел в нем угрозу. Это произошло в конце третьего года, когда ему было одиннадцать.
Зарисовка II – Часть I – Выстоять в одиночестве.
Магистр Авелиус напоминал Эйнару змеиный корень – выцветший, искривлённый, но горький, так что лицо перекашивалось от одного укуса. Он был худ, облаченный в чернильно-синий плащ, пахнущий пергаментом и сырой землёй. Его движения - неторопливые, почти театральные: будто он не шёл, а скользил, не говорил, а тянул слова, как карамель, оценивая те на вкус. Но стоило кому-то ошибиться, промямлить не тот ответ, – и взгляд Авелиуса превращался в взгляд хищника, готового напрыгнуть на добычу.
– Лантар, – протянул он, поглаживая бороду тонкими пальцами. – Удиви меня.
Эйнар встал. Спокойно и без колебаний. Каждое движение его было отточено, безупречная осанка и дружелюбная маска на лице.
– Нет ничего легче, – ответил он, с легкой улыбкой.
В аудитории послышались вздохи, хмыканья, даже несколько смешков с задних мест. За спинами других учеников чувствовалось напряжение и зависть. Многие из них ненавидели Лантара – за собранность, за холодную решительность, за то, что он никогда, как им казалось, не искал одобрения, но всегда получал внимание.
– Самоуверенность – не аргумент, – лениво отозвался Авелиус. – Посмотрим, есть ли за словами конкретика. Тема сегодняшнего спора: «Власть должна принадлежать сильным». Поддерживаешь или опровергаешь?
Эйнар перевёл взгляд на класс. Ряды ровных спин, тонкие пальцы на перьях, глаза, в которых почти не осталось наивности. Все они учились здесь, чтобы в будущем управлять судьбами других. Но кто из них действительно был готов?
– Поддерживаю, – коротко сказал он.
– Твой оппонент… – Авелиус сделал паузу, словно подбирая жертву на убой, – фон Эйзер.
Ливен поднялся, отодвигая стул с лёгким скрипом. Высокий и тонкий, он был больше дипломатом, чем воином, но двигался быстро и мягко, словно кошка. Он говорил уверенно, с легкой хрипотцой в голосе, словно выпил холодного молока в жаркий день, выстраивая свои аргументы по кирпичикам. Ссылаясь на трактаты о справедливом правлении, примеры из летописей, он доказывал, что власть – институт, система. Суть дипломатии, а не мускулов. Что сила – изменчива, подвержена страстям, а потому не может быть основой власти.
Эйнар выслушал его молча. Он не держал в руках бумаг, или книг, не делал заметок. Только наблюдал. И когда наступила его очередь, сделал шаг вперёд.
– Ты не различаешь суть и форму, – начал он тихо. – Система, о которой ты говоришь, – удобная иллюзия. Но история, Ливен, – не кабинетная теория. Она ковалась в крови, в тайных залах, на улицах и полях. Власть принадлежит тем, кто готов не просто руководить – а взять на себя последствия. Заключить себя в оковы власти.
Он выдержал паузу, позволив словам осесть в воздухе.
– Ты хочешь сказать, что власть – принадлежит тем, у кого в руках меч? Право сильного, а? – усмехнулся Ливен. – Это звучит, прости, как варварская идея. А что делает сильным тебя?
Эйнар взглянул ему прямо в глаза. В классе стало тише. Даже перья перестали скрипеть.
– Умение выстоять в одиночестве, – ответил он.
В словах Эйнара не было вызова. Он просто констатировал, как бы фиксируя истину, давно принятую им самим.
– Потому что, – продолжил он чуть тише, – настоящая власть не в титуле, или княжеском указе и не в военной печати. Она принадлежит тем, кто готов принять решение, когда рядом нет никого. Ни совета, ни советника. Только ты и мир, который ждёт твоего слова. Это – одиночество власти. Не потому, что ты отвергнут. А потому что, когда наступает момент истины, никто другой не может взять этот груз на себя. Ни один закон не подскажет, как поступить. Ни один союзник не разделит с тобой последствия. Лишь ты. Лишь твоя воля.
Авелиус не шевельнулся. Только пальцы замерли над страницей, бездвижные.
– Истинная сила, – сказал Эйнар, – не в том, чтобы править. А в том, чтобы не сломаться под тяжестью правления.
Ливен молчал.
И в этой тишине, густой, плотной, словно зимний воздух – Авелиус впервые за всё время кивнул.
– Урок окончен, – произнёс он. На лице магистра отразилась задумчивость.
Эйнар вернулся на своё место. Он не улыбался, не испытывал ни гордости, ни триумфа, только холодную, трезвую ясность. Осознание неизбежного. С каждым днем, с каждым произнесенным словом, он становился тем, кем его учил быть отец. Тот, кто никогда не дрогнет. Тот, кто останется стоять, когда все остальные уйдут. И, возможно, именно в этом и заключалась его судьба.
Зарисовка II – Часть II – Только факты
Когда после занятий Эйнара вызвали к инспектору, он понял, что-то случилось.
Проходя по темным коридорам, он видел, как тени сгущались у каменных стен, как стихали перешептывания за его спиной, будто само здание затаило дыхание. Он догадывался что произошло – не по опыту, но движимый природным инстинктом, какой вырабатывается у любого, кто растет среди знати. Так ведут себя стены, когда кого-то определили на место жертвы.
Дверь в кабинет инспектора была приоткрыта. Внутри царил холодный полумрак, рассекаемый узкими полосами света, пробивавшимися через высокие окна. На полу лежала тень от решётки – словно заранее заготовленная клетка.
Инспектор не встал, даже не поднял голову, когда Эйнар вошел.
Мужчина лет пятидесяти, с каменным безжизненным лицом и глазами – двумя черными бусинами, сидел за тяжелым письменным столом. Облаченный в старый военный камзол, без гербов, без вышивки, он смотрел на вошедшего безучастным взглядом. В нем не было любопытства и презрения также не было, как и интереса к титулу, что словно свисал с плеч Эйнара. Его звали Вард Келлин – ветеран множества битв, человек, про которого говорили: когда он задает вопрос, он уже знает ответ.
– Садись, – сказал инспектор сухим голосом. Это не звучало как приказ, но было скорее утверждением. Его не просили, не предлагали присесть. Просто констатировали необходимость.
Эйнар сел, положив руки на колени, наблюдая как инспектор пододвигает к том лист бумаги.
– Знакомо?
Юноша взял лист, он понял с первого слова: почерк – его, но не слова. Формулировки, холодные и точные, словно выдолбленные в камне. Это был донос. Донос на себя самого.
«…грубо выражался о руководстве Академии, называл систему обучения "дрессурой", критиковал родовую иерархию как препятствие разумному правлению…»
Его подпись, стиль письма, тот же наклон, те же размашистые завитки. Любой поверил бы, не знай Эйнара достаточно хорошо.
– Подделка, – сказал юноша, выдержав паузу.
– Докажи, – отозвался инспектор.
Не «расскажи», не «уверь меня», но докажи. Руководство Академии не верило ни в репутацию, ни в громкие фамилии. Только в факты.
– Это работа руки, изучавшей мой почерк не меньше месяца, – медленно заговорил Эйнар. – Здесь – один из старых вариантов подписи, которым я давно не пользуюсь. Последние четыре месяца я делаю завиток "т" чуть выше – из-за перелома запястья прошлой осенью, вот здесь - он изменил амплитуду движения. Проверьте журнал о медицинской комиссии и поймете. Также – я никогда не пишу "администрация" через "и" без ударения, это северный вариант. У меня южный. Можете сравнить со старыми записями, проверка займет где-то полчаса.
Келлин молча выслушал. Ни один мускул на его лице не дрогнул, он только вытянул руку, открыл ящик и выложил вторую бумагу, а потом третью, четвертую, пятую – все это доносы на других учеников. Подписи разные, стиль – один. Аккуратный, выверенный, неестественно чистый.
– Ты первый, кто обратил внимание на мелкие детали, – сказал он, поднимая взгляд. – Остальные выли, пытались обвинять друг друга, угрожать родителями. Один даже расплакался.
Он сделал паузу. Эйнар не ответил. Он знал – это не был комплимент, инспектор просто констатировал факт.
– Вопрос не в том, подделка ли это. – Голос Келлина оставался ровным. – Вопрос в том, кому это нужно. Кто хочет снять тебя с доски, и почему. Запомни, теперь это уже не дисциплинарный проступок. Это игра.
Он встал. Медленно подошёл к окну, глядя на двор академии.
– Я не твой союзник, Лантар, – сказал он. – И не твой враг. Мне плевать на твоё имя, твой род, твоё происхождение. Моё дело – порядок. Стабильность. И чтобы те, кто выйдут отсюда, не развалили княжество к чертям через десять лет.
Он обернулся, взгляд казался готов был пригвоздить юноша к стулу.
– Так что запомни: в следующий раз, когда кто-то захочет тебя утопить, не стой по горло в воде, рассказывая, как всё несправедливо. Найди верёвку, или камень. И определи, кого утянуть с собой. Урок окончен.
Чуть заметно кивнув, Эйнар встал, не дожидаясь разрешения. Он не чувствовал гнева, только тяжесть произнесенных инспектором слов, - «Игра…Фигура на доске» - пронеслось в его сознании. В мире, где статус не помогал, но сковывал, оставалось только одно – стать тем, кого невозможно подделать.
Зарисовка II – Часть III – Терпение хищника
Той ночью Эйнар не спал. Свеча медленно догорала и языки пламени плясали на фитиле, чуть заметно подрагивая. Тяжелые, кривые тени от книжных полок, искажались, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Стол был забит бумагами: не только тетрадями и выписками, но и копиями всех тех доносов, что инспектор Вард показал ему сегодня. Один за другим, юноша изучал их, всматриваясь в самую мелкую деталь.
Не нужно быть гением, чтобы чувствовать несправедливость. Но чтобы разоблачить её, одного чувства мало. Нужна структура. Нужны привычки хищника.
Он начал с того, что отсек все лишние допущения. Кто бы ни был автором, он знал почерк Эйнара слишком хорошо, не просто видел пару раз, но провел тщательный анализ, доводя до автоматизма. Здесь мало было просто украсть лист с записями и скопировать, нужен был объем.
Но когда? И как?
Память высветила сцену, уцепившись за немой вопрос, заданный сознанием – что-то обыденное, естественное, незначительное: Ливен протягивает ему чернильницу в середине занятия. Лёгкий жест. Банальная вежливость. Но что тогда он сказал?
– «Чернила кончились? Возьми мои, свежие. Выглядеть будет ярче.»
Нет, он не спрашивал, а знал. Значит, читал, значит, наблюдал. До этого? После? Он не мог вспомнить точно, но что-то подсказывало ему - направление верное. Чернильница... Тетрадь.. Потерянная тетрадь – всего один вечер. Слуга клялся, что видел её у одного из второкурсников – позже тот сказал, что нашёл её "на подоконнике".
Именно тогда Ливен начал ошиваться вокруг, словно коршун, круживший над падалью. Эйнар видел его за столом, у выхода из аудитории, даже во время утренних построений – казалось будто это просто случайные встречи, но он всегда был рядом. Мог наблюдать, запоминать, анализировать.
Ливен фон Эйзер был не глуп. Глупец бы не стал уделять такое внимание к деталям. Он был осторожен. Амбициозен. А ещё – техничен. Он никогда не вступал в открытые конфликты. Его риторика была академически выверенной. Он не раз спорил с Эйнаром на занятиях, но всегда отходил первым, уступал, как будто давал понять: я не соперник, не враг. Стратегия выжидания.
Эйнар сложил поддельные документы в ряд и начал сопоставление. Он не искал ошибок или неточностей. Он искал закономерность. Конструкции, которые Ливен любил использовать в дебатах. Его любимые обороты. Даже в подделке, особенно хорошей, автор оставляет след – не в почерке, но в мышлении.
«Нынешняя система порочна в основе своей…»
«Дисциплина не заменяет здравого смысла…»
«Институциональная догма подавляет инициативу…»
Он слышал эти формулировки раньше. И даже если он сознательно их перефразировал – образ мышления, структура – оставались теми же.
Но одной догадки мало. Инспектору Келлину нужны доказательства.
Эйнар подошёл к своей дорожной сумке. Достал клочок бумаги, где обычно оставлял учебные заметки, слова преподавателей и реакцию на них – мыслительный след, который он вёл для самоанализа. Страницы, где иногда записывал фразы одногруппников – привычка от скуки. Он пролистал. И нашёл.
«Ливен (вторник): "Свобода выражения не должна быть подавлена авторитетом".»
Та же формулировка, дословно, что и в доносе на студента Марека.
Он выдохнул. Это был ключ, связующее звено. Он мог собрать их в ряд, выстроить линию: чернила, временно исчезнувшая тетрадь, наблюдения, повторяющиеся обороты. Это ещё не приговор. Но – весомое основание для запроса к администрации. Академия любит только факты. А он их теперь имеет. Ошибка Ливена была в том, что он думал, будто ведет охоту. Но он забыл - настоящие хищники терпеливы, ои ждут, прежде чем сделать свой последний шаг.
Глава II – Часть II – Не видя смысла
После разоблачения Ливена и его исчезновения из Академии жизнь Эйнара изменилась. По официальной версии его отстранили, однако многие из учеников, чьи родители работали в столице знали: графа фон Эйзера отослали в провинцию. Вот так просто, стоило лишь собрать необходимые доказательства. Взгляды, обращенные к молодому Лантару, переменились, он больше не был просто сыном канцлера, фигурой на которою смотрели с осторожностью, или скрытым страхом. Нет, теперь он стал угрозой. Не просто наследником, но человеком, способным сломать тех, кто встанет у него на пути.
Возможно раньше они не замечали этого, старшие ученики пытались использовать Эйнара, заручиться его поддержкой, а если не выходилось, всеми способами усложняли ему жизнь. Тайно, чтобы никто не знал. Но теперь, взгляды, обращенные в его сторону, стали другими. Осторожными, выжидающими. Кто-то искал в нем слабину, ожидая пока юноша совершит ошибку, откроется для удара. Кто-то, напротив, склонял голову нижу, стараясь не попадать в его поле зрения. Но одно оставалось неизменным – никто больше не пытался сблизиться с Эйнаром. Теперь даже те, кто прежде пытался выслужиться, угождать ему ради возможной выгоды, отступили в тень.
Дни тянулись в холодном однообразии - лекции, тренировки, отчужденные взгляды. Каждый новый день был похож на предыдущий, словно он шел по застывшей реке, где течение давно остановилось. Он слушал учителей, впитывал знания, отвечал ровно настолько, насколько требовалось, и никогда не проявлял больше эмоций, чем того требовала ситуация.
Но был человек, что, казалось, не разделял их страха.
Аластор, сын барона, чей отец был чиновником в одной из провинций Кальдора. Его род не владел землями, не пользовался влиянием при дворе, но верой и преданностью короне заслужил место в Академии. Он не прятался за угодливыми фразами, не выжидал, не подбирал слов осторожно, как остальные. Он смеялся там, где другие молчали, и шутил там, где смех считался непозволительным.
Эйнар сперва презирал его. Этот мальчишка казался ему бесполезным – что толку в его бунте, если все равно приходилось подчиняться правилам? Что значили его насмешки, если каждое утро он, как и все, выходил на тренировочный плац, открывал учебники, писал конспекты? Любая попытка бороться с системой, когда ты в ее оковах, казалась ему бессмысленной.
Зарисовка III – Ветер в каменных стенах
– Ты выглядишь так, будто тебе только что зачитали завещание, – голос, насмешливый, легкий, как брошенная на воду галька, нарушил тишину библиотеки.
Эйнар поднял голову от свитка. Перед ним стоял Аластор, бесцеремонно опершись локтем на край стола, с вечной ухмылкой, словно ему было совершенно наплевать на то, что о нем подумают.
– Впрочем, ты Лантар, твое будущее, наверное, и правда высечено в камне.
Слова баронского сына его задели. Остальные ученики Академии выбирали их осторожно, словно ходили по тонкому льду. Они старались быть почтительными, избегали спорить, их голоса приобретали угодливую мягкость, когда речь заходила о нем. Но Аластор…
Эйнар внимательно посмотрел на него. У него были темные, почти черные глаза, но в них не было страха. Только этот странный огонь – дерзкий, живой, поддразнивающий.
– И что ты предлагаешь? – сухо спросил он.
Аластор не задумываясь ни на мгновение отвечал:
– Выпить вина и обсудить, кто из наших наставников на самом деле жаба в человеческом обличье, – ухмыльнулся он.
Эйнар фыркнул, покачав головой, и вновь уткнулся в текст. Это должно было стать концом их разговора. Любой другой на месте Аластора давно бы понял намек, извинился и ушел.
Но Аластор остался.
Он сел напротив, закинув ногу на ногу, и начал рассказывать. О том, как профессор риторики оставляет мелкие чернильные пятна на страницах всякий раз, когда читает что-то интересное. О том, что наставник по фехтованию, скорее всего, один из тех, кто спит с мечом под подушкой. О том, что в подвале Академии хранится вино, привезенное еще при дедушке нынешнего князя, и что однажды он обязательно его попробует.
Эйнар изо всех сил старался не слушать, но в какой-то момент поймал себя на том, что больше не читает.
– Ты чересчур разговорчив, – заметил он.
Аластор улыбнулся.
– А ты чересчур серьезен.
Эйнар снова опустил глаза в свиток. Но позже, когда после очередной лекции он сел за свой стол в столовой, а рядом, без тени сомнений и колебаний, плюхнулся Аластор – словно это было самой естественной вещью в мире – он вдруг понял, что впервые за долгое время ему не хочется есть в одиночестве.
Аластор не ждал приглашений. Не стеснялся задавать вопросы, на которые другие не решались. Не боялся смеяться, когда остальные замолкали.
Он был, как ветер в каменных стенах Академии – дерзкий, непредсказуемый, живой.
И со временем Эйнар начал ловить себя на том, что ждет этого ветра.
Глава III – Вырвавшись из темницы, встретить пленника
В стенах Академии святого Альберана юношей готовили к будущему, формируя из них чиновников, стратегов, дипломатов – тех, кто однажды возьмет на себя бремя управления Кальдором. Там не было места для спонтанности и легкомыслия, но для Эйнара учебные залы все чаще превращались в клетку, из которой он стремился вырваться.
Под влиянием Аластора он узнал, что за мрачными стенами читальных залов и тренировочных дворов существовал другой мир – живой, манящий, свободный от вечного контроля наставников и строгих регламентов. Они сбегали из Академии, перескакивая через ограду сада, чтобы раствориться в шуме Динассдрайга. В этих улицах, утопающих в южном зное, вдыхая воздух, пропитанный ароматами специй, моря и горячего камня, он впервые ощущал себя не сыном канцлера, не наследником рода Лантар, а просто мальчишкой, которому принадлежит этот день и этот город.
Они пробирались в театры, скрываясь за кулисами, чтобы наблюдать за репетициями. Они бродили по рынкам, слушая, как торговцы выкрикивают цены на ткани, фрукты и заморские товары, привезенные из Мэр-Васса, или морфитских островов, заманивая бесчисленных прохожих поскорее расстаться со своими деньгами. Они наперегонки мчались по крышам, пока не наступал вечер, и тогда скрывались в шумных трактирах, где певцы распевали старинные баллады, а вино лилось рекой.
Эйнар, привыкший к жесткому порядку, сначала не мог понимал смысла этого бунта. Казалось, что любые попытки вырваться из навязанного ему пути бессмысленны, что за каждой минутой свободы последует наказание. Но с каждым днем, проведенным за пределами Академии, эта мысль меркла. Он начал видеть в этом не просто развлечения – в этих побегах, в смехе, в жарких спорах с Аластором была искра жизни, которой не существовало в строгих коридорах его детства.
Но Динассдрайг был лишь одной из арен его новой свободы. В родовое имение он тоже стал наведываться чаще, и теперь не один.
Аластор, ступил в дом Лантаров впервые. Его появление вызывало молчаливое неодобрение. Воины, что служили дому, всматривались в него с холодной настороженностью, и за их уважительными поклонами Эйнару сквозило презрение его к человеку, коего тот представлял своим другом. Никто не решался открыто выразить недовольство, но насмешливые фразы, сказанные вполголоса, висели в воздухе.
В первый же день, Кай Риддар, один из рыцарей, выдававший себя за верного слугу семьи, бросил на правах старшего укоризненную реплику о том, что не всякая кровь достойна ступать по мраморным полам дома Лантар.
Эйнар заметил, как Аластор скользнул по нему взглядом – не обиженным, не униженным, а скорее равнодушным, словно давно привык к подобному. Но в груди юноши закипел глухой гнев. До этого он всегда видел себя по одну сторону баррикад с этими людьми, но теперь в их словах слышал что-то чуждое, что-то, что заставляло его сомневаться, действительно ли он принадлежит к их миру.
Однако не только жизнь Эйнар претерпевала изменения. Во время одного из своих визитов, он узнал, что его сестру, Мираксис, определили для подготовки в коэны Ириды. Когда-то юноша воспринял бы это как избавление: с детства она была его мучительницей, язвительной, насмешливой, всегда готовой растоптать любое его проявление слабости. Но теперь, когда ее участь стала ясна, он вдруг почувствовал что-то странное – не облегчение, но сродство. Будто они оба разделяли одну судьбу.
Мираксис больше не выглядела той девочкой, что некогда издевалась над ним, не казалась врагом. В ее взгляде появилась усталость, а в жестах – странная отстраненность, словно она уже смирилась с тем, что ее жизнь принадлежит не ей. Он начал видеть в ней не угнетателя, но равную себе жертву. Именно тогда он понял: не только он был пленником своего положения.
Эйнар смотрел на сестру с жалостью и сожалением, желая поделиться с той новообретенной свободой, как-то помочь ей. Но свобода оказалась иллюзией.
Весть о побегах из Академии, о времени, проведенном среди простого люда, о дружбе с мальчишкой, что не знал своей меры, дошла до княжеского дворца Динассдрайга быстрее, чем Эйнар мог предположить. Неизвестно, кто донес – возможно, один из слуг, возможно, кто-то из преподавателей, это уже не имело значения.
Зарисовка IV – Бескровный.
Карета появилась на подъездной алее внезапно, словно гром среди ясного неба. Колеса с хрустом прокатились по гравии, вздымая пыль, герб дома Лантар чернел на дверцах, а за окном, словно два изумруда, виднелись глаза и взгляд, полный стали. Лошади, встревоженные резким рывком, били копытами по камням, а кучер, не поднимая глаз, торопливо спрыгнул вниз, распахивая дверцу.
Слуги исчезли. Еще мгновеьне назад во дворе было оживленно: конюхи переговаривались у стойл, служанки несли кувшины с водой, кто-то перегружал повозку с провизией. Теперь – мертвое безмолвие. Все знали, что означает возвращение канцлера.
Эйнар смотрел на это с верхнего балкона, выходившего из его покоев, пальцы сжали каменный поручень. Леденящее душу осознание пробежало по его спине - он знает. Терос Лантар покидал столицу только тогда, когда ситуация требовала его личного вмешательства.
Когда юноша спустился в главный зал, отец уже ждал его. Высокие колонны, возведенные из темного гранита, тянулись к потолку, отбрасывая длинные тени. Витражи пропускали приглушенный свет, окрашивая черный камзол Тероса то в золотистые, то в кроваво-алые оттенки. Он стоял у окна, заложив руки за спину, будто неподвижная статуя, высеченная из мрамора Только глаза — холодные, бездушные, изучающие его с насмешливым спокойствием змеи, готовой к рывку, выдавали в нем живую, разъедающую ярость.
– Ты решил, что достоин свободы? – голос звучал тихо, но от него бросало в дрожь. Эйнар стоял, выпрямив спину, не позволяя себе ни тени слабости.
– Я...
– Ты – не уличный мальчишка, которому дозволено шататься по трактирам. Ты – Лантар, и ты ведешь себя, словно чернь из провинции. Дружба с этим мальчишкой, – последнее слово было произнесено с неприкрытым презрением, – сделала тебя слабым. Ты смешался с грязью, отказался от того, что тебе предначертано.
Он сделал шаг ближе.
– Ты понимаешь, что должен ответить за свои поступки?
Эйнар кивнул, он знал, ему не сбежать. Да и куда ему было бежать? Во дворе снова собрались люди, обступив троих, стоявших у наспех сколоченного помоста. Слуги, стража, рыцари дома Лантар – никто не смел заговорить, но взгляды, полные напряжения, следили за происходящим.
Терос, неподвижный, смотрел на сына, пока тот снимал льняную рубаху, оголяя спину, словно палач, выносящий приговор. Рядом стоял оруженосец, держа в руках плеть. Тонкие кожаные ремни поблескивали в солнечном свете, и в этот момент Эйнар почти услышал их свист, почти почувствовал, как они пронзят кожу.
Он знал, что подобное произойдет, отец часто угрожал ему плетью, но никогда еще не было случая, чтобы тот применял ее в ход. Ночью, юноша проник в семейное хранилище, где среди ценных бумаг и семейных хроник, многочисленных реликвий дома, сумел разыскать его - флакон настойки, с темной, словно ночная мгла жидкостью. Без колебаний, он влил ту в горло. На вкус – горечь и холод, пропитывающий тело. Она не избавляла от боли, но делала так, чтобы кожа не рвалась. Чтобы не пролилось ни капли крови.
Терос посмотрел на своего сына, и в глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.
– Тринадцать ударов, – ровно сказал он, занося плеть.
Первый удар – свист воздуха, вспышка боли, но Эйнар не дрогнул.
Второй – горячая волна на спине.
Третий. Четвертый. Пятый.
Терос наблюдал.
Шестой. Седьмой. Восьмой.
Эйнар чувствовал, как кожа горит, но стоял неподвижно.
Девятый. Десятый.
Одиннадцатый.
Двенадцатый.
Тринадцатый.
Он сжал кулаки, но не издал ни звука. Когда все закончилось, юноша стоял, тяжело дыша. Но не согнулся, не доставил удовольствия его отцу, видеть слезы на его глазах. Плечи, прямая спина, взгляд – все оставалось неизменным. Терос медленно подошел ближе, изучающим взглядом осматривая спину сына. Серебристые шрамы покрывали кожу, но крови не было. Ни капли.
Губы канцлера дрогнули – почти незаметное движение.
– Умно, – тихо сказал он и развернувшись, ушел в тишине.
Слуги перешептывались, наблюдая удивительную сцену. Они не знали о настойке, а потому, произошедшее для них было сродни чуду. Слухи о тех событиях быстро распространились по родовому поместью, словно лесной пожар они передавались из уст в уста, достигая стен Динассдрайга. Стойко выдержавший гнев жестокосердого канцлера, Эйнар Лантар – бескровный.
Глава IV – Предательский смех
После наказания в родовом поместье, Эйнар изменился, он вернулся в Академию, встречающую его приглушенным шепотом, взглядами, в которых смешивалось уважение и страх. Он ощущал это – напряжения, оценивающие взгляды наставников. Те, кто раньше обращал в его сторону усмешки, теперь смотрели на юношу со сдержанной отстраненностью. Теперь он был Бескровным, тем, кто не дрогнул под плетью.
Но для Эйнара, это прозвище значило нечто иное, он понял: слабость – это приговор. Отец вложил в него это знание, не словами, но жестами, взглядами, самим строем их дома, где любое отклонение от ожидаемого пути каралось без пощады. Юноша вспомнил вдруг, как однажды Ольгерд посмел перечить отцу, он пытался заступиться за Эйнара, снизить с него нагрузку, как-то помочь мальчику, что рос без матери. Больше Эйнар его не видел, ни в поместье, ни в столице.
Жестокий урок заставил юношу открыть глаза на вещи, которые тот старался прежде не замечать. Он понял, близость с Аластором – риск, опасность не для себя – для друга. Со своей дерзостью и неуместным смехом, легкостью во взгляде, полном жизни, Аластор был словно ветер, рвущийся из закрытого пространства. Его не сковывали страхи, он не соблюдал правил и норма, не выжидал, как это делали другие. Но чем дольше Эйнар находился рядом, тем яснее осознавал – если он не отстраниться, наказание настигнет не его. В этот раз удар придется на самого Аластора, или его семью. И он начал отдаляться.
Сначала почти незаметно: краткие, отрывистые ответы, отсутствие привычных шуток, холод во взгляде, избегание встреч. Аластор, словно не замечая этого, продолжал вести себя как прежде — заговорщически улыбался, пытался вовлечь его в разговор, но вскоре и он почувствовал, как между ними образуется пропасть. Их беседы становились натянутыми, словно струны лютни, что вот-вот лопнут от напряжения. Смех исчез, уступив место ледяной тишине. А потом Аластор сдался. Он перестал пытаться докричаться до друга, перестал задавать вопросы, искать причины. Пропасть превратилась в бездну.
Потеряв единственного друга, Эйнар стал походить на призрака, в одиночестве бредущего по коридорам академии. Порой, темной ночью, он вылазил через окно, карабкался на крышу с лютней в руках, глядя на открывающийся перед ним вид столицы и луну – далекую, холодную. Эйнар играл, укутавшись в плащ. Своей игрой он выражал все то, что не мог произнести вслух, словно молчаливый крик.
Прежде, игра юноши была лишь очередной необходимостью, наставники требовали от него владение инструментом, но теперь.. Теперь он играл скорбный плач мрачных туч, ливших свои слезы-капли на мостовые города, он играл танец ветра и шелест травы, в его музыке отражалось дыхание ночи, сбивчивое, чуть подрагивающее в тишине. Он писал мелодии, переливал тоску в гармонию, превращал одиночество в эхо. Столица лежала внизу – глухая к его страданиям. А он был над ней – один, с лютней и лунным светом.Музыка стала для него спасением и другом, и ее уж точно никто не мог отнять.
«Остыли колодцы что позабыты были,
И вереск выцвел на мили окрест,
Я смотрю как катится за горы солнце,
По холодному склону далеких небес.
В цветах ночи вижу гранитные склоны,
И в кровавых цветах сухая земля,
Отворились янтарные очи дракона,
Отражая свеченье куска хрусталя.
Проклинаю заклятое некогда злато,
За предательский отблеск родного тепла,
Вспоминая о той, что была когда-то,
Облаченная в крылья, давно умерла.
И в далеких краях за горами, морями,
Где не видят глаза ослепленных людей,
Там где боги не верят, поникнув умами,
Свое крылья расправит тяжкий Рок королей.
И тогда чешуею узор свой сплетая,
Изгонит страсти воплощением ненастья он,
На перекор судьбе и миру в облака взмывая,
Прекрасен и ужасен, явится дракон.
Завараженный лучшим колдовством на свете,
На гребня лезвии ликует солнца луч,
И не желая большего в это мгновенье,
Летит он вечно, среди небесных туч.
Пируют в то время герои под сенью,
Из дуба резных королевских палат,
Бахвалясь друг другу за чашею хмельной,
О том что добудут таинственный клад.».
И вереск выцвел на мили окрест,
Я смотрю как катится за горы солнце,
По холодному склону далеких небес.
В цветах ночи вижу гранитные склоны,
И в кровавых цветах сухая земля,
Отворились янтарные очи дракона,
Отражая свеченье куска хрусталя.
Проклинаю заклятое некогда злато,
За предательский отблеск родного тепла,
Вспоминая о той, что была когда-то,
Облаченная в крылья, давно умерла.
И в далеких краях за горами, морями,
Где не видят глаза ослепленных людей,
Там где боги не верят, поникнув умами,
Свое крылья расправит тяжкий Рок королей.
И тогда чешуею узор свой сплетая,
Изгонит страсти воплощением ненастья он,
На перекор судьбе и миру в облака взмывая,
Прекрасен и ужасен, явится дракон.
Завараженный лучшим колдовством на свете,
На гребня лезвии ликует солнца луч,
И не желая большего в это мгновенье,
Летит он вечно, среди небесных туч.
Пируют в то время герои под сенью,
Из дуба резных королевских палат,
Бахвалясь друг другу за чашею хмельной,
О том что добудут таинственный клад.».
Помимо музыки, в жизни Эйнара нашлась и иная радость. Извращенная зависимость, продиктованная невозможностью свободно дышать – Мираксис.
Молодой Лантар всегда знал, что отец распоряжается их жизнями так же легко, как переставляет фигуры на шахматной доске. Его судьба уже была решена, и вот теперь пришел черед сестры. После того, как ее определили в коэны Ириды, стало ясно – она не больше, чем залог, еще одна монета в политических расчетах.
Эйнар не мог позволить ей оказаться одной в этом мире, не желал, чтобы та проходила через то же, что и он сам. Он следил за тем, кто с ней говорит, кто улыбается ей, кто осмеливается задержать на ней взгляд дольше, чем позволено. Это стало его одержимостью, будто в попытках уберечь сестру, юноша видел избавление и для себя. Он был рядом так часто, как мог, подмечал малейшие изменения в ее настроении, искал признаки страха или беспокойства. Он должен был убедиться, что с ней все в порядке.
Но Мираксис, вопреки его ожиданиям, вовсе не выглядела несчастной. Она смеялась, будто не ощущала давящей тени их отца, наслаждалась роскошью родового поместья, а в столице частенько навещала других знатных особ, являясь на всевозможные светские приемы и балы. Эйнар не понимал, как она могла жить подобным образом. Он смотрел на мир иначе. Для него все вокруг состояло из напряженных взглядов, гнева, боли, необходимости быть сильным. Он не знал, как можно улыбаться, зная, что в любой момент твою судьбу могут решить за тебя.
И именно тогда в его жизни снова появился Аластор, ночью, стоя, прислонившись к каменной опоре, под рваными тучами вечернего сумрака, он смотрел на Эйнара с напряжением и нетерпением во взгляде.
Зарисовка V – Дар и проклятие
Стены Академии погружались во мрак и тени, предвестники ночи, кружили под дождём, затеяв свой безумный вальс. С плаца тянуло холодом – сырой, металлический запах осени стелился по камню, напоминая о стали клинков и пролитой крови.
Эйнар шёл, не разбирая дороги, его шаги отдавались глухим эхом в коридорах. Он не думал, куда идёт, или зачем – он просто двигался вперёд. Взгляд – отрешённый, сердце билось ровно, будто подбирая ритм под что-то, что ещё не случилось, но уже грядёт.
И тогда – он увидел его.
Аластор стоял под аркой внутреннего двора, прислонившись к колонне, точно к дереву, под которым они когда-то прятались от дождя. Его глаза ловили свет фонаря, и в них читалось сразу всё – нетерпение, надежда, напряжение.
Эйнар застыл. На одно, неуловимое мгновение. Образы прожитых мгновений, пролетевших, словно осенний лист, подхваченный ветром, вспыхнули в сознании. Казалось, все было как раньше, или могло быть, стоит лишь протянуть руку.
Но он не протянул. Просто прошёл мимо с маской безразличия на лице, будто и не было никакой встречи.
– Эйнар… – раздался голос позади, – Послушай. Нам нужно поговорить!
Юноша остановился, обернулся, медленно, словно завороженный. Во взгляде Аластора он читал нетерпение.
– Теперь больше не нужно притворяться холодным, – с искренней улыбкой он подошёл ближе, развязывая петлю на поясе. В его руках оказался кинжал – богато украшенный, с выгравированной рукоятью, с гранатом на эфесе – Мы с Мираксис любим друг друга. Наши отцы почти договорились о помолвке. Всё наладится. Всё может быть как раньше, слышишь?
Он протянул кинжал. Эйнар взял его. Машинально, как будто рука принадлежала кому-то другому, смотрел не на клинок – сквозь него. На что-то далёкое, что уже не вернёшь. Что-то в нём оборвалось, словно последняя, струна лопнула, не выдержав напряжения.
Всё смолкло. Музыка перестала звучать, нота, одна, токая – дрогнула и лопнула.
Ему казалось, что произнесенные слова – нереальны. Что это мираж. Иначе зачем это все? Почему он был вынужден страдать, когда они были счастливы? Почему он был вынужден жертвовать, заботиться об их благе… Рука невольно сжала рукоять клинка.
– Ты… но… – голос Аластора тонул в ветре, терялся в звуках дождя.
Удар. Один. Второй – лезвие вошло в тело Аластора без сопротивления, алыми струями теплая кровь растеклась по руке. Губы его что-то безмолвно шептали, глаза были наполнены болью. Болью и непониманием. Эйнар бил, удар за ударом, не останавливаясь, будто весь скопившийся гнев уместился на острие клинка.
А потом – тишина.
Он стоял, держа окровавленный кинжал, тяжело дыша. Мир замер. Всё казалось иллюзией – страшным сном, который рассеется, стоит только закрыть глаза.
Он убил. Убил единственного человека, которого считал другом. Он любил. Когда-то давно, не романтической любовью, но чистой, словно любовь к луне. И теперь все было кончено.
Эйнар опустился рядом с телом Аластора. И впервые за много лет, заплакал.
Глава V – Взгляд за горизонт надежды
О событиях той ночи не говорили. Терос Лантар решил все должным образом, так, чтобы произошедшее оставалось погребенным во мраке, очередная тайна, сокрытая от чужих глаз.
Вскоре, стены Академии остались позади. Ее мраморные коридоры, пропахшие древностью, своды, видевшие сотни поколений учеников, дни и ночи, заполненные свитками и тренировками. Все это стало будто осколками прошлой жизни, - чем-то далеким, нереальным. Эйнар окончил Академию с отличием, но без радости. Дни его обучения тянулись в тени совершенного им, и украшенный гранатом кинжал, будто призрак убитого им Аластора, сопровождал его каждый миг.
Казалось, с тех пор юноша покорился своей судьбе. Он делал все что от него требовали и даже больше, став воспринимать людей вокруг фигурами на доске. Он разыгрывал партию так, как того желал его отец. И очень скоро, это принесло свои плоды. Терос Лантар, всегда действовал хладнокровно и решительно. Едва Эйнар покинул стены академии, войдя во взрослую жизнь, ему был предоставлен титул, соответствующий его статусу наследника дома Лантар. Канцлер стремился чтобы его сын, как можно скорее вступил на арену большой политики, считая, что лишь сражаясь с противниками превосоходящими его в силе и опыте, тот сможет расти в "удовлетворительном" для него темпе. Задействовав свои ресурсы и влияние, он наделил его позицией в роли дипломата королевства – редкая честь для столь юного наследника.
Ему открылись пути, о которых другие могли лишь мечтать, но те пути, о которых мечтал он сам были отрезаны на веки. Дом Ланатр двигался словно сложный механизм, у каждого здесь была своя роль. Эйнару предназначалось место среди высших чиновников короны. Его готовили, чтобы заменить отца. Он мог бы занять место в совете, мог заниматься делами столицы, или способствовать взаимодействию Великих домов, но, к удивлению многих, выбрал путь дипломата.
Первое время он наблюдал. Среди маститых политиков, привыкших к интригам и закулисной борьбе, юноша выглядел чужим. Слишком молодым, слишком неопытным. Но он умел слушать, запоминать, анализировать. Он видел, как одно слово могло изменить ход обсуждения, как взгляд определял союзников и врагов, как молчание говорило больше, чем любые речи. Постепенно он впитывал этот мир, осваивал его, учился говорить так, чтобы его слова имели вес, чтобы его слушали, даже когда он молчал. Он избегал ошибок, не спешил, выжидал. Стал частью игры.
Когда пришло время выбрать направление, Эйнар настоял на том, чтобы отправиться в дипломатическую миссию. В Совете были те, кто считал его слишком неопытным для столь сложной должности, но голос канцлера Лантара перевесил сомнения, желая чтобы сын набрался большего реального опыта в ведении дипломатии, где отношение к нему будет формироваться не влиянием отца, но его личными достижениями, Терос, используя свои ресурсы, продвигает сына на должность посла княжества. Место дипломата за границей не сулило власти, или удобств, но Эйнар знал: оно давало свободу. Свободу иллюзорную, какая доступна лишь людям, подобно ему скованным титулами и положением. Но это было хоть что-то. Однако даже так, к молодому Лантару приставили своетников - более опытных чиновников и дипломатов, чьей задачей было направлять молодого посла.
Так, он побывал в Мэр-Вассе, Хоббсбурге, на Морфитских островах. Молодой посол был представлен при дворе короля Флоревенделя – история, достойная отдельного рассказа. Но в определенный момент, приказ отца вновь возвратил его на родину. Терос Лантар – человек великих амбиций, устремил свой взгляд за горизонт, в новые земли, куда могущественные государства Кеменлада направляли экспедиционные группы. Желая прославить свой дом обретением фамильных земель в Пределе, создав колониальное государство, подкнотрольное княжеству, в новых землях. Эту задачу он поручил своему сыну, впрочем, выслав с тем достаточно людей, чтобы направлять его. Данное решение, было продиктовано необходимостью непосредственного контроля дома, над новыми землями. Статус посла княжества, а также сына канцлера, предоставлял Эйнару некоторую политическую свободу, в вопросе налаживания дипломатических отношений с другими колонистами.
Эйнару Лантару было поручено возглавить официальную экспедицию Кальдора, с ним направили рабочих и личных гвардейцев дома Лантар, чиновников и советников, что должны были направлять юношу, а также молодого архитектора из столицы, даже священника, коим стала Мираксис. Так, началась новая глава его истории, за горизонтом надежд и ожиданий, вдали от цивилизованных земель.
Последнее редактирование:
, 