- Сообщения
- 362
- Реакции
- 487
Обещанная принцесса
Дом
Дом Тюрренов — один из древнейших и наиболее влиятельных домов провинции, с корнями, уводящими во времена, когда Эирини ещё не была столицей, а лишь укреплённым центром на перекрёстке рек и торговых путей. Их история — это история возведения государства, борьбы за порядок, дипломатии, культурного созидания и скрытой, но решающей власти. Предания гласят, что первый Тюррен прибыл на земли будущего Эйрини как полководец в свите короля Аэляна I, одного из прародителей Флорэвендельской государственности. Он не был благороден по рождению, но отличался незаурядным тактом и даром убеждения. Именно он сумел склонить местные роды к союзу с короной, за что был вознаграждён землями у слияния двух рек, где позже началось строительство большого дома, ставшего прообразом нынешней столицы. Ко Второму веку дом уже обладал достаточным влиянием, чтобы участвовать в выборах короля — редком акте народного собрания, к которому допускались не только придворные, но и представители крупнейших домов, священники и городские старейшины. С тех пор Тюррены зарекомендовали себя как сторонники сдержанной монархии и равновесия между силой и словом. В их числе было немало советников при престоле, регентов, глав дипломатических миссий и даже одни из первых преподавателей при университете Эйрини. В эпоху Дворцовых кризисов (около 110–130 гг.) Тюррены сыграли ключевую роль в стабилизации ситуации. Пока другие дома пытались увеличить свои гарнизоны и укрепить замки, Тюррены поставили на переговоры. Они поддержали идею первого Круга Благородных — совета избранных домов при троне, который стал прообразом нынешнего Великого Совета Эйрини. Это возвысило их как дом разума, а не меча. Однако это не значит, что у них не было силы — напротив, герцог Тирион Тюренн в молодости подавлял мятеж в южной провинции Ваттер, а впоследствии возглавлял объединённое войско при защите западных рубежей от вторжений. В культуру Флорэвенделя Тюррены внесли не меньше. Поддерживая писцов, композиторов, архитекторов и скульпторов, они создавали благоприятную почву для расцвета Эйрини. По инициативе герцогини Селесты Тюренн в начале III века в городе была основана Библиотека Мира — крупнейшее хранилище знаний того времени. Именно в доме Тюрренов впервые стали поощрять изучение иностранных языков, в том числе кальдорского, южно-элларийского и мар-васского. К этому времени власть Тюрренов была настолько сильна, что с ними приходилось считаться даже лордам провинций. Их земли были самыми богатыми в пределах столицы, а отношения с торговыми гильдиями — самыми стабильными. Они не боялись идти в конфликт, но делали это с таким изяществом, что их обвиняли скорее в интригах, чем в открытом насилии. В 236 году власть в доме перешла к герцогу Эдмиру Тюренну — человеку строгому, но справедливому. Именно он начал наводить порядок в родовой линии, вычёркивая из генеалогии всех, кто, по его мнению, запятнал имя рода праздностью, предательством или развратом. При нём были установлены новые нормы для молодых членов семьи: обязательное обучение в академии, год службы при дворе и участие в делах города. Он также укрепил связи с церковью Эйрини, отстраивая старый храм Восьми Крестов. Но самым запоминающимся периодом в истории дома стали последние десятилетия перед 283 годом. Герцогом к тому времени был Франсуа Тюренн, человек гораздо более мягкий, чем его отец. Франсуа был искусным дипломатом, аристократом старой школы и любящим отцом. Его брак с дочерью морского дона Льежа, леди Алисанной, стал союзом двух влияний — политического и торгового. В этом союзе родились трое детей — два сына и младшая дочь, Мария.
Дочь
Мария Тюренн родилась в 283-году, в стольном граде Эирини, Флоревендель. Девочка появилась на свет в покоях Дома Тюрренов, но её рождение было омрачено трагедией: мать, совсем юная герцогиня, скончалась при родах. Ей было всего девятнадцать лет. Мария стала не только последним ребёнком герцога, но и его самой безмолвной болью, хотя скорее, скрытым упрёком, чем напоминанием о любви. С самого раннего детства Мария не знала ласки отцовской руки. Герцог Франсуа Тюренн, суровый и прагматичный человек, находил утешение либо в государственных делах, либо в компании женщин, чьё присутствие чаще ощущалось в замке, чем самого отца. Его внимание доставалось в основном сыновьям, старшим наследникам, которым надлежало однажды продолжить династическую линию, командовать полками и вершить дела в Совете. Для дочери не было ни места в охотничьих поездках, ни разговоров за ужином, ни даже сухих похвал. Всё, что у неё было, это стража, гувернантки и тишина длинных коридоров. Мария с малых лет жила по распорядку, словно послушница в монастыре. Подъём до рассвета. Молитвы в часовне. Завтрак из простого хлеба, фруктов и разбавленного молока. Затем, учёба. Дартадский, фровэндельский, морфитский, основы математики, гербоведение, танцы, история древних держав, риторика. Наставницы менялись, но методы оставались одинаково холодными: не выучила, останешься без прогулки, нарушила, будешь писать сто строк, ослушалась, встанешь на колени на камень перед портретом предков. Она редко плакала. Скорее, смотрела в окно. Ей было всего шесть, когда она однажды спросила служанку, «Почему папа говорит с Годфридом, но никогда со мной?» Ответа не последовало. Только неловкая тишина, в которой каждый из замка будто боялся сказать правду. К одиннадцати годам Мария знала наизусть родословную не только своего дома, но и всех ближайших союзников. Она могла разобрать тонкий шрифт в старинной книге и часами копировать рукописи, не делая ни одной кляксы. Однако в ней росло то, чего никто не предвидел, внутренняя стойкость. Отсутствие любви не сломало её, оно закалило. Она начала задавать вопросы. Молчать, но замечать. Прятаться в библиотеке, но запоминать разговоры, проходившие в соседней зале. Она училась читать не только книги, но и людей. В тринадцать Мария столкнулась с первым настоящим унижением, отец решил выдать одну из её служанок за кузнеца, и даже не посоветовался с девушкой. Мария вмешалась. Без истерик, без слёз, просто встала и сказала, «Это неправильно». Ей дали пощёчину. Не отец, он бы не унизился до этого. А старая наставница, на глазах у других. На следующий день она продолжила занятия, как ни в чём не бывало. Но во взгляде её появилась сталь. К четырнадцати Мария стала женщиной по рассуждениям и по взгляду. Внутри неё горело желание быть больше, чем просто дочерью, выданной за союз. Она мечтала о путешествиях, изучении мира, дипломатии, а возможно, и о собственном месте в Совете. Пока другие девушки её круга вышивали и мечтали о балах, Мария собирала карты, выписывала растения в гербарий, училась рассуждать логически и спорить на равных. И хотя отец всё ещё едва замечал её присутствие, слуги уже обращались к ней не просто как к «младшей». В замке шептались, что Мария, холодная, как ледяной утёс, но умная, как сама герцогиня в былые годы.
Учёба
Когда Марии Тюренн исполнилось четырнадцать лет, отец сослал её в Эйринский университет. Его решение не сопровождалось словами прощания, добрыми взглядами или обещаниями. Девочка выросла в холодных коридорах дворца, где её существование казалось чем-то второстепенным. Он был сосредоточен на сыновьях, на государственных делах, на увеселениях, куда не входила младшая дочь. Единственным её спутником в детстве была строгая дисциплина, книги и преподаватели, нанятые для того, чтобы она не позорила фамилию. Университет стал для Марии новой главой. Эйринские стены возвышались величественно, и в первый день она с трудом подавляла волнение. Здесь не было привычного гнета родового долга, но присутствовала другая, не менее строгая атмосфера — ожидание высокой учёности, внутренней зрелости и самоотверженности. Ей предстояло обучаться на философском факультете, одном из старейших в университете. Обучение было тяжёлым, насыщенным, наполненным постоянными вопросами о природе человека, государства, языка и веры. Первый год она посвятила адаптации. Учебная среда была чуждой, а окружение — разнообразным. Студенты съезжались сюда со всего Кеменлада, нередко — из дальних земель. Мария, привыкшая к выверенным формулировкам, к укороченным репликам от наставников, с удивлением замечала, как юноши и девушки обсуждают идеи вслух, спорят, не боятся ошибиться. Она привыкала к этому новому ритму, понемногу становясь его частью. Уже в середине года она уверенно говорила на всеобщем языке — Амани, а ближе к концу — начала штудировать дартадский и морфидский. Её фровэндельский, родной язык, нередко становился предметом зависти других студентов, не владеющих его сложной грамматикой и звучанием. Второй и третий годы стали годами настоящего интеллектуального прорыва. Она увлеклась трактатами по логике, особенно текстами о субъективной природе восприятия. Некоторые из преподавателей считались сторонниками так называемой “Эйринской школы”, склонной к гуманистическим взглядам. Под их влиянием Мария начала формировать собственную мыслительную основу, научилась спорить грамотно и спокойно, различать демагогию и аргументацию. В это же время она закончила базовое изучение дартадского, и перешла к живой практике — переписывалась с одним из студентов из Дартада, участвовала в совместных семинарах. К четвёртому году учёбы она уже была признанной среди студентов. Некоторые даже обращались к ней за помощью, особенно в филологических вопросах. Она не просто училась — она жила в университете как в отдельном мире. Участвовала в дискуссионных кружках, в переводческих семинарах, даже пробовала писать поэтические тексты на морфидском. Язык этот дался ей с трудом. В нём было что-то изломанное, тяжеловесное, что не поддавалось лёгкости её фровэндельской речи. Однако именно это сопротивление делало процесс изучения по-настоящему глубоким. Пятый год принёс разочарование. Один из преподавателей, которого она уважала и любила слушать, уехал в Глориарбу по трансцефальной программе. Его сменил новый лектор, сухой и догматичный. Философия потеряла блеск, занятия стали формальностью. Она переживала это время тяжело, много писала, искала вдохновения в книгах по грамматике и этимологии. Спасением стал её интерес к теории языка как формы власти. Она начала читать лекции на факультативных собраниях, собрала вокруг себя группу студентов, обсуждавших с ней роль языка в формировании социальной иерархии. Шестой год был посвящён переводам. Она взялась за древние тексты, написанные на смешанных формах амани и сакруманского. Это стало интеллектуальным вызовом. Работа длилась месяцами. Она вставала рано утром, засиживалась допоздна в библиотеках, иногда пропуская общие собрания. Её труды заметили. Один из преподавателей философского факультета предложил ей представить работу на ежегодной университетской конференции. Там, под сводами старейшего зала, она впервые выступила публично перед профессурой. Это стало её триумфом — в строгих, холодных словах не было робости, лишь уверенность и ясность. Седьмой год стал годом преподавания. Ей разрешили вести занятия с младшими курсами — по филологии и основам логики. Её курс по фровэндельскому литературному анализу стал популярным. В то же время она углубилась в изучение культуры северных народов, особенно интересуясь их мифопоэтическими структурами. Это привело её к последнему изучаемому языку — древнему диалекту морфадского. Ей приходилось прибегать к помощи путешественников и купцов, собиравших легенды и поговорки в отдалённых уголках Кеменлада. Восьмой, завершающий год, прошёл под знаком итогов. Она подготовила обширную выпускную работу — философско-лингвистическое исследование о природе истины в контексте многоязычных обществ. Защитила его безупречно. Её провожали с почестями, университет предлагал остаться и вступить в преподавательский корпус. Однако Мария отказалась. В её сердце жила мысль о долге, о возвращении. Она не простила отца, но знала, что однажды сможет вернуть себе имя не как наследница, а как личность. Когда она покидала университет, то была уже не той девочкой, которую когда-то без слов и без привета отправили во взрослую жизнь. Она была зрелой женщиной с острым умом, знанием пяти языков, философскими взглядами и несгибаемым внутренним стержнем.
Предел
По возвращении в родной двор, Марии пришлось вновь столкнуться с тем, что её желания не имеют значения перед волей семьи. Её отец, герцог Франсуа Тюренн, был уже немолод. Несмотря на утрату прежней силы, он всё ещё оставался уважаемым политиком и искусным игроком на дворянском поле. Он был холоден, строг и, как всегда, недоступен для Марии. Он не пришёл её встретить. Встретили братья — уже взрослые мужчины с устоявшимися позициями при дворе. Один из них был военным, другой, советником герцога. Они обняли сестру сухо, с уважением, но без нежности. Привычный холод родного дома ударил в лицо, как осенний ветер с садов герцогского поместья. Через два дня после возвращения отец вызвал её к себе. Мария вошла в зал приёмов, где в былые годы сидела за партой для уроков грамоты. Герцог не сделал лишних вступлений. Он лишь кратко пояснил, что в интересах Дома необходимо укрепить связи с Кальдорским княжеством. Республика Эльмар, расположенная в далёком Заокеанье, прислала своего представителя, графа Эйнара Лонтара, человека уважаемого, военного, политика. Он правил землями за морем и, по мнению герцога, был подходящей партией для дочери.
— Ты выйдешь за него, произнёс он спокойно, с той самой безапелляционной ясностью, к которой Мария привыкла с детства.
Она молчала. Внутри поднялась волна — не страха даже, а внутреннего протеста. После стольких лет учёбы, после обретения собственной воли и понимания мира, снова стать разменной монетой в брачной игре? Её губы дрогнули, но она лишь кивнула. Отцу не возражают. Больше он ничего не сказал. Ночью она не спала. Долгие часы смотрела в потолок своей комнаты, в которой когда-то была ребёнком. Тень матери казалась ближе, чем когда-либо. Та умерла, когда Мария родилась, оставив за собой шлейф печали. Братья росли под присмотром нянек и отцовских людей, Мария, под опекой старой гувернантки и жестокой дисциплины. И всё же в учёбе, в книгах, она нашла утешение. А теперь её снова отрывали от себя, от того, что было завоёвано годами. Письмо от графа Лонтара ей не показали. Не дали и портрета. Лишь сказали, что он, человек с честью, известный, и что за ним, земля, влияние и будущее. Ничего больше. Подготовка к отъезду шла быстро. Всё было словно организовано заранее. Платья, сундуки, приданое — слуги неслись по коридорам. Мария наблюдала за этим молча. Она принимала участие только в вопросах, связанных с книгами и пергаментами, не желая оставлять всё, что стало частью её жизни в университете. Она тщательно отбирала тома, языковые трактаты, философские сочинения, переписку с учителями. Даже личные заметки, которые никогда никому не показывала. Возможно, в новой земле ей придётся учиться заново, хотя бы тому, как быть собой. Прощание с братьями прошло коротко. Один пожелал удачи и выразил надежду на укрепление связей, другой сухо поцеловал руку. Они всегда были ближе к отцу. Отношения с Марией у них строились на вежливости, не на близости. Утром в день отправки, над Эйрином поднимался лёгкий туман. У причала стоял корабль, выделенный специально для неё белые паруса, герб дома Тюрренов, вооружённая охрана и почётное сопровождение. Столичный народ собрался на набережной, кто-то с интересом, кто-то с равнодушием. Мария стояла у трапа, в строгом сером плаще, высоко подняв голову. В груди жгло, как от злости, так и от страха. Она не проронила ни слова, поднимаясь на палубу. Ни слова не сказала и на прощание отцу, который наблюдал за отплытием с балкона герцогского дворца. Морской путь был долгим и полным опасностей. Их корабль сопровождали ещё два, с охраной и частью её вещей. Ветер был переменчив, иногда буря заставляла моряков ночами не смыкать глаз. Мария большую часть пути проводила в своей каюте, изучая морфадский язык и переписывая старые записи. Иногда выходила на палубу, чтобы посмотреть на море, бесконечную, свободную стихию, в которой терялись границы. Это ощущение свободы, парадоксально, немного успокаивало. Она уже не могла изменить решение отца. Но она могла оставаться собой. В редкие дни штиля капитан звал её на обед. Разговоры были сухими, но уважительными. Команда держалась сдержанно — с одной стороны уважая её статус, с другой, чувствуя в ней нечто отличное от других дворянских девушек. Мария никогда не жаловалась, не устраивала истерик, не требовала излишеств. Она читала, писала и молчала. Только однажды, во время особенно сильного шторма, она вышла на палубу, раскинула руки и прошептала что-то на языке Амани. Матросы переглянулись кто-то сказал потом, что графиня разговаривает с богами. Когда вдалеке показалась земля, сердце Марии сжалось. Её новый дом, Предел, был перед ней.
Мария Тюренн
Дом
Дом Тюрренов — один из древнейших и наиболее влиятельных домов провинции, с корнями, уводящими во времена, когда Эирини ещё не была столицей, а лишь укреплённым центром на перекрёстке рек и торговых путей. Их история — это история возведения государства, борьбы за порядок, дипломатии, культурного созидания и скрытой, но решающей власти. Предания гласят, что первый Тюррен прибыл на земли будущего Эйрини как полководец в свите короля Аэляна I, одного из прародителей Флорэвендельской государственности. Он не был благороден по рождению, но отличался незаурядным тактом и даром убеждения. Именно он сумел склонить местные роды к союзу с короной, за что был вознаграждён землями у слияния двух рек, где позже началось строительство большого дома, ставшего прообразом нынешней столицы. Ко Второму веку дом уже обладал достаточным влиянием, чтобы участвовать в выборах короля — редком акте народного собрания, к которому допускались не только придворные, но и представители крупнейших домов, священники и городские старейшины. С тех пор Тюррены зарекомендовали себя как сторонники сдержанной монархии и равновесия между силой и словом. В их числе было немало советников при престоле, регентов, глав дипломатических миссий и даже одни из первых преподавателей при университете Эйрини. В эпоху Дворцовых кризисов (около 110–130 гг.) Тюррены сыграли ключевую роль в стабилизации ситуации. Пока другие дома пытались увеличить свои гарнизоны и укрепить замки, Тюррены поставили на переговоры. Они поддержали идею первого Круга Благородных — совета избранных домов при троне, который стал прообразом нынешнего Великого Совета Эйрини. Это возвысило их как дом разума, а не меча. Однако это не значит, что у них не было силы — напротив, герцог Тирион Тюренн в молодости подавлял мятеж в южной провинции Ваттер, а впоследствии возглавлял объединённое войско при защите западных рубежей от вторжений. В культуру Флорэвенделя Тюррены внесли не меньше. Поддерживая писцов, композиторов, архитекторов и скульпторов, они создавали благоприятную почву для расцвета Эйрини. По инициативе герцогини Селесты Тюренн в начале III века в городе была основана Библиотека Мира — крупнейшее хранилище знаний того времени. Именно в доме Тюрренов впервые стали поощрять изучение иностранных языков, в том числе кальдорского, южно-элларийского и мар-васского. К этому времени власть Тюрренов была настолько сильна, что с ними приходилось считаться даже лордам провинций. Их земли были самыми богатыми в пределах столицы, а отношения с торговыми гильдиями — самыми стабильными. Они не боялись идти в конфликт, но делали это с таким изяществом, что их обвиняли скорее в интригах, чем в открытом насилии. В 236 году власть в доме перешла к герцогу Эдмиру Тюренну — человеку строгому, но справедливому. Именно он начал наводить порядок в родовой линии, вычёркивая из генеалогии всех, кто, по его мнению, запятнал имя рода праздностью, предательством или развратом. При нём были установлены новые нормы для молодых членов семьи: обязательное обучение в академии, год службы при дворе и участие в делах города. Он также укрепил связи с церковью Эйрини, отстраивая старый храм Восьми Крестов. Но самым запоминающимся периодом в истории дома стали последние десятилетия перед 283 годом. Герцогом к тому времени был Франсуа Тюренн, человек гораздо более мягкий, чем его отец. Франсуа был искусным дипломатом, аристократом старой школы и любящим отцом. Его брак с дочерью морского дона Льежа, леди Алисанной, стал союзом двух влияний — политического и торгового. В этом союзе родились трое детей — два сына и младшая дочь, Мария.Дочь
Мария Тюренн родилась в 283-году, в стольном граде Эирини, Флоревендель. Девочка появилась на свет в покоях Дома Тюрренов, но её рождение было омрачено трагедией: мать, совсем юная герцогиня, скончалась при родах. Ей было всего девятнадцать лет. Мария стала не только последним ребёнком герцога, но и его самой безмолвной болью, хотя скорее, скрытым упрёком, чем напоминанием о любви. С самого раннего детства Мария не знала ласки отцовской руки. Герцог Франсуа Тюренн, суровый и прагматичный человек, находил утешение либо в государственных делах, либо в компании женщин, чьё присутствие чаще ощущалось в замке, чем самого отца. Его внимание доставалось в основном сыновьям, старшим наследникам, которым надлежало однажды продолжить династическую линию, командовать полками и вершить дела в Совете. Для дочери не было ни места в охотничьих поездках, ни разговоров за ужином, ни даже сухих похвал. Всё, что у неё было, это стража, гувернантки и тишина длинных коридоров. Мария с малых лет жила по распорядку, словно послушница в монастыре. Подъём до рассвета. Молитвы в часовне. Завтрак из простого хлеба, фруктов и разбавленного молока. Затем, учёба. Дартадский, фровэндельский, морфитский, основы математики, гербоведение, танцы, история древних держав, риторика. Наставницы менялись, но методы оставались одинаково холодными: не выучила, останешься без прогулки, нарушила, будешь писать сто строк, ослушалась, встанешь на колени на камень перед портретом предков. Она редко плакала. Скорее, смотрела в окно. Ей было всего шесть, когда она однажды спросила служанку, «Почему папа говорит с Годфридом, но никогда со мной?» Ответа не последовало. Только неловкая тишина, в которой каждый из замка будто боялся сказать правду. К одиннадцати годам Мария знала наизусть родословную не только своего дома, но и всех ближайших союзников. Она могла разобрать тонкий шрифт в старинной книге и часами копировать рукописи, не делая ни одной кляксы. Однако в ней росло то, чего никто не предвидел, внутренняя стойкость. Отсутствие любви не сломало её, оно закалило. Она начала задавать вопросы. Молчать, но замечать. Прятаться в библиотеке, но запоминать разговоры, проходившие в соседней зале. Она училась читать не только книги, но и людей. В тринадцать Мария столкнулась с первым настоящим унижением, отец решил выдать одну из её служанок за кузнеца, и даже не посоветовался с девушкой. Мария вмешалась. Без истерик, без слёз, просто встала и сказала, «Это неправильно». Ей дали пощёчину. Не отец, он бы не унизился до этого. А старая наставница, на глазах у других. На следующий день она продолжила занятия, как ни в чём не бывало. Но во взгляде её появилась сталь. К четырнадцати Мария стала женщиной по рассуждениям и по взгляду. Внутри неё горело желание быть больше, чем просто дочерью, выданной за союз. Она мечтала о путешествиях, изучении мира, дипломатии, а возможно, и о собственном месте в Совете. Пока другие девушки её круга вышивали и мечтали о балах, Мария собирала карты, выписывала растения в гербарий, училась рассуждать логически и спорить на равных. И хотя отец всё ещё едва замечал её присутствие, слуги уже обращались к ней не просто как к «младшей». В замке шептались, что Мария, холодная, как ледяной утёс, но умная, как сама герцогиня в былые годы.
Учёба
Когда Марии Тюренн исполнилось четырнадцать лет, отец сослал её в Эйринский университет. Его решение не сопровождалось словами прощания, добрыми взглядами или обещаниями. Девочка выросла в холодных коридорах дворца, где её существование казалось чем-то второстепенным. Он был сосредоточен на сыновьях, на государственных делах, на увеселениях, куда не входила младшая дочь. Единственным её спутником в детстве была строгая дисциплина, книги и преподаватели, нанятые для того, чтобы она не позорила фамилию. Университет стал для Марии новой главой. Эйринские стены возвышались величественно, и в первый день она с трудом подавляла волнение. Здесь не было привычного гнета родового долга, но присутствовала другая, не менее строгая атмосфера — ожидание высокой учёности, внутренней зрелости и самоотверженности. Ей предстояло обучаться на философском факультете, одном из старейших в университете. Обучение было тяжёлым, насыщенным, наполненным постоянными вопросами о природе человека, государства, языка и веры. Первый год она посвятила адаптации. Учебная среда была чуждой, а окружение — разнообразным. Студенты съезжались сюда со всего Кеменлада, нередко — из дальних земель. Мария, привыкшая к выверенным формулировкам, к укороченным репликам от наставников, с удивлением замечала, как юноши и девушки обсуждают идеи вслух, спорят, не боятся ошибиться. Она привыкала к этому новому ритму, понемногу становясь его частью. Уже в середине года она уверенно говорила на всеобщем языке — Амани, а ближе к концу — начала штудировать дартадский и морфидский. Её фровэндельский, родной язык, нередко становился предметом зависти других студентов, не владеющих его сложной грамматикой и звучанием. Второй и третий годы стали годами настоящего интеллектуального прорыва. Она увлеклась трактатами по логике, особенно текстами о субъективной природе восприятия. Некоторые из преподавателей считались сторонниками так называемой “Эйринской школы”, склонной к гуманистическим взглядам. Под их влиянием Мария начала формировать собственную мыслительную основу, научилась спорить грамотно и спокойно, различать демагогию и аргументацию. В это же время она закончила базовое изучение дартадского, и перешла к живой практике — переписывалась с одним из студентов из Дартада, участвовала в совместных семинарах. К четвёртому году учёбы она уже была признанной среди студентов. Некоторые даже обращались к ней за помощью, особенно в филологических вопросах. Она не просто училась — она жила в университете как в отдельном мире. Участвовала в дискуссионных кружках, в переводческих семинарах, даже пробовала писать поэтические тексты на морфидском. Язык этот дался ей с трудом. В нём было что-то изломанное, тяжеловесное, что не поддавалось лёгкости её фровэндельской речи. Однако именно это сопротивление делало процесс изучения по-настоящему глубоким. Пятый год принёс разочарование. Один из преподавателей, которого она уважала и любила слушать, уехал в Глориарбу по трансцефальной программе. Его сменил новый лектор, сухой и догматичный. Философия потеряла блеск, занятия стали формальностью. Она переживала это время тяжело, много писала, искала вдохновения в книгах по грамматике и этимологии. Спасением стал её интерес к теории языка как формы власти. Она начала читать лекции на факультативных собраниях, собрала вокруг себя группу студентов, обсуждавших с ней роль языка в формировании социальной иерархии. Шестой год был посвящён переводам. Она взялась за древние тексты, написанные на смешанных формах амани и сакруманского. Это стало интеллектуальным вызовом. Работа длилась месяцами. Она вставала рано утром, засиживалась допоздна в библиотеках, иногда пропуская общие собрания. Её труды заметили. Один из преподавателей философского факультета предложил ей представить работу на ежегодной университетской конференции. Там, под сводами старейшего зала, она впервые выступила публично перед профессурой. Это стало её триумфом — в строгих, холодных словах не было робости, лишь уверенность и ясность. Седьмой год стал годом преподавания. Ей разрешили вести занятия с младшими курсами — по филологии и основам логики. Её курс по фровэндельскому литературному анализу стал популярным. В то же время она углубилась в изучение культуры северных народов, особенно интересуясь их мифопоэтическими структурами. Это привело её к последнему изучаемому языку — древнему диалекту морфадского. Ей приходилось прибегать к помощи путешественников и купцов, собиравших легенды и поговорки в отдалённых уголках Кеменлада. Восьмой, завершающий год, прошёл под знаком итогов. Она подготовила обширную выпускную работу — философско-лингвистическое исследование о природе истины в контексте многоязычных обществ. Защитила его безупречно. Её провожали с почестями, университет предлагал остаться и вступить в преподавательский корпус. Однако Мария отказалась. В её сердце жила мысль о долге, о возвращении. Она не простила отца, но знала, что однажды сможет вернуть себе имя не как наследница, а как личность. Когда она покидала университет, то была уже не той девочкой, которую когда-то без слов и без привета отправили во взрослую жизнь. Она была зрелой женщиной с острым умом, знанием пяти языков, философскими взглядами и несгибаемым внутренним стержнем.
Предел
По возвращении в родной двор, Марии пришлось вновь столкнуться с тем, что её желания не имеют значения перед волей семьи. Её отец, герцог Франсуа Тюренн, был уже немолод. Несмотря на утрату прежней силы, он всё ещё оставался уважаемым политиком и искусным игроком на дворянском поле. Он был холоден, строг и, как всегда, недоступен для Марии. Он не пришёл её встретить. Встретили братья — уже взрослые мужчины с устоявшимися позициями при дворе. Один из них был военным, другой, советником герцога. Они обняли сестру сухо, с уважением, но без нежности. Привычный холод родного дома ударил в лицо, как осенний ветер с садов герцогского поместья. Через два дня после возвращения отец вызвал её к себе. Мария вошла в зал приёмов, где в былые годы сидела за партой для уроков грамоты. Герцог не сделал лишних вступлений. Он лишь кратко пояснил, что в интересах Дома необходимо укрепить связи с Кальдорским княжеством. Республика Эльмар, расположенная в далёком Заокеанье, прислала своего представителя, графа Эйнара Лонтара, человека уважаемого, военного, политика. Он правил землями за морем и, по мнению герцога, был подходящей партией для дочери.
— Ты выйдешь за него, произнёс он спокойно, с той самой безапелляционной ясностью, к которой Мария привыкла с детства.
Она молчала. Внутри поднялась волна — не страха даже, а внутреннего протеста. После стольких лет учёбы, после обретения собственной воли и понимания мира, снова стать разменной монетой в брачной игре? Её губы дрогнули, но она лишь кивнула. Отцу не возражают. Больше он ничего не сказал. Ночью она не спала. Долгие часы смотрела в потолок своей комнаты, в которой когда-то была ребёнком. Тень матери казалась ближе, чем когда-либо. Та умерла, когда Мария родилась, оставив за собой шлейф печали. Братья росли под присмотром нянек и отцовских людей, Мария, под опекой старой гувернантки и жестокой дисциплины. И всё же в учёбе, в книгах, она нашла утешение. А теперь её снова отрывали от себя, от того, что было завоёвано годами. Письмо от графа Лонтара ей не показали. Не дали и портрета. Лишь сказали, что он, человек с честью, известный, и что за ним, земля, влияние и будущее. Ничего больше. Подготовка к отъезду шла быстро. Всё было словно организовано заранее. Платья, сундуки, приданое — слуги неслись по коридорам. Мария наблюдала за этим молча. Она принимала участие только в вопросах, связанных с книгами и пергаментами, не желая оставлять всё, что стало частью её жизни в университете. Она тщательно отбирала тома, языковые трактаты, философские сочинения, переписку с учителями. Даже личные заметки, которые никогда никому не показывала. Возможно, в новой земле ей придётся учиться заново, хотя бы тому, как быть собой. Прощание с братьями прошло коротко. Один пожелал удачи и выразил надежду на укрепление связей, другой сухо поцеловал руку. Они всегда были ближе к отцу. Отношения с Марией у них строились на вежливости, не на близости. Утром в день отправки, над Эйрином поднимался лёгкий туман. У причала стоял корабль, выделенный специально для неё белые паруса, герб дома Тюрренов, вооружённая охрана и почётное сопровождение. Столичный народ собрался на набережной, кто-то с интересом, кто-то с равнодушием. Мария стояла у трапа, в строгом сером плаще, высоко подняв голову. В груди жгло, как от злости, так и от страха. Она не проронила ни слова, поднимаясь на палубу. Ни слова не сказала и на прощание отцу, который наблюдал за отплытием с балкона герцогского дворца. Морской путь был долгим и полным опасностей. Их корабль сопровождали ещё два, с охраной и частью её вещей. Ветер был переменчив, иногда буря заставляла моряков ночами не смыкать глаз. Мария большую часть пути проводила в своей каюте, изучая морфадский язык и переписывая старые записи. Иногда выходила на палубу, чтобы посмотреть на море, бесконечную, свободную стихию, в которой терялись границы. Это ощущение свободы, парадоксально, немного успокаивало. Она уже не могла изменить решение отца. Но она могла оставаться собой. В редкие дни штиля капитан звал её на обед. Разговоры были сухими, но уважительными. Команда держалась сдержанно — с одной стороны уважая её статус, с другой, чувствуя в ней нечто отличное от других дворянских девушек. Мария никогда не жаловалась, не устраивала истерик, не требовала излишеств. Она читала, писала и молчала. Только однажды, во время особенно сильного шторма, она вышла на палубу, раскинула руки и прошептала что-то на языке Амани. Матросы переглянулись кто-то сказал потом, что графиня разговаривает с богами. Когда вдалеке показалась земля, сердце Марии сжалось. Её новый дом, Предел, был перед ней.
Последнее редактирование:
