БИОГРАФИЯЛюдгер был мальчиком из одного из многочисленных хуторов Хакмарри, где жизнь текла в своем нерасторопном черед и была пропитана запахом земли, крови и пота. Его семья жила в хозяйстве: держали хрюшек, коров, кур и иногда разводили коз. Однако, как часто бывает в таких местах, за простотой скрывалась сложная и тяжёлая жизнь. В доме Людгера редко раздавался смех. Вместо этого его наполняли крики, глухие удары по его матери. Отец, бывший воин, причем достаточно умелый, удивительно как он докатился до какой жизни, пил, много, но хотя бы не часто, каждые пару недель, опьянение приносило с собой гнев, который обычно обрушивался на мать или самого Людгера. В этом мире мальчик рос молчаливым, замкнутым и всегда настороженным. К восьми годам он уже умело различать по звуку шаги отца, в каком он настроении, и заранее искал укромное место, чтобы спрятаться, если предчувствие подсказывало беду. Но избежать всех столкновений с отцом было невозможно. Именно в восемь лет Людгер впервые ощутил, что такое настоящая кровь. Настоящая, теплая, пахнущая железом. Отец привел его в хлев с едва ощутимым запахом перегара. Мужчина держал огромный исцарапанный нож, на лезвии которого играли вспышки утреннего света. — Пора стать мужиком, — глухо сказал он, усаживая сына рядом с собой, к стойлу с поросёнком. Маленькое животное беспокойно визжало, чувствуя приближение смерти. Людгер попытался отвести взгляд, но отец грубо схватил его за руку и положил в нее нож, холодный и тяжелый. — Ну! Режь! — Мальчик попытался возразить, но лишь судорожно всхлипнул. В ответ раздался звонкий шлепок по затылку. Силой направляемой рукой отца ножом он пробил мягкую плоть мяса. Визг поросёнка оборвался, сменившись влажным хрипом. Людгер смотрел, как яркая кровь хлынула из горла несчастного создания, заливая солому. Его пальцы обмякли, но отец не позволил отпустить нож, продолжая давить на лезвие, пока тот не разрезал плоть полностью. Когда всё было кончено, бросил окровавленный нож на землю и оглядел сына. — Привыкай. Жизнь такая. Мы едим - кто-то умирает. — Этот момент парень обдумывал долго, страх, кровь заполнили его сознание чем-то новым. Это было страшно, отвратительно… но почему-то тянуло, чувство контроля над чужой жизнью, несмотря на отвратность сего деяния он наконец смог хоть как-то выместить пар, в итоге все отрицательные воспоминая об этом событии выветрились из его головы, ну или он просто выкинул их. Его жизнь вскоре стала меняться, вечное нытье стало сменяться тихой улыбкой. В детстве Людгера ужасы начинались не только с отцовских побоев или тяжелого труда. Его душу разъедала хоть и редкая, но травля со стороны окружающих. Местные дети держались от него подальше — кто-то из страха перед его вспыльчивым отцом, кто-то из-за самой природы Людгера. Он всегда был немного «другим»: иногда молчаливым, а иногда говорил без умолку, с редкой улыбкой, вечно блуждающим взглядом. Когда он пытался играть с другими детьми, те часто смеялись над ним, называя его «тупым», «медленным» или «диким». К этому добавлялись ночные кошмары. Ещё с того самого дня, когда он впервые взял нож в руки, Людгеру часто снились сцены смерти. Его мерещилось, как, которого он резал, встают из своей могилы и смотрят на него пустыми, безжизненными животными глазами. Иногда он видел мать в обличии коровы, которая заставила его зарезать. Так же, примерно в это время отец нашел новое развлечение, он учил сына орудовать мечом, он таким образом забивал время в перерывах между работой, первые месяцы к мальчика получалось плохо, но потом он понял как использовать свою большую массу и периодически даже мог ударять отца, правда радости в этом было мало, после этого он огребал. Время шло, и с каждым годом психика Людгера становилась всё более изломанной. Отец использовал его как дешевую рабочую силу, подсовывая ему самую грязную работу. Однажды, когда мальчику было двенадцать, он случайно уронил молоко, которое должно было быть на рынке. Отец, не раздумывая, схватил его за волосы и несколько раз ударил о стену амбара. В тот день у Людгера начались частые головные боли, некоторое время он чувствовал странный звон в ушах. Шли годы, парень продолжал работать, орудовать мечом, частенько у него получалось побеждать соседских детей, с ними он тоже тренировался, не только с отцом, но потом началась засуха, жизнь в хуторе превратилась в заботу о каждой крошке еды. Урожая не было, животных оставалось всё меньше, и вскоре в доме Людгера стал голодать главный обитатель, да и сам мальчик еле терпел, он был упитанным, даже очень, голод сказывался на нем особенно сильно, пожалуй, еда и работа на ферме всегда были для него утешением. Отец, озлобленный и измученный, срывался всё чаще, а мать всё больше напоминала тень самой себя — уставшую, измученную, и уже не пытавшуюся защитить сына от жестокости мужа. Корову, их последний источник молока, отец приказал зарезать, и никого не спрашивал. Людгер видел, как мать нагревалась, молила оставить животное, чтобы хоть чем-то питаться дальше. Но отец был непреклонен. Это была последняя капля. Когда отец нашёл мать, спрятавшую остатки муки, это привело к трагедии. Он ударил ее, как обычно, но в этот раз всё зашло дальше. Мужчина, озлобленный и голодный, схватил нож. Людгер стоял в дверях и видел, как острое лезвие пронзает тело матери. Она думала, что вырвется, но силы оставили ее еще задолго до этого дня. Он не помнил, как схватил молоток. Всё произошло слишком быстро. Один удар, затем другой. Отец рухнул на пол, корчился в агонии. Но мальчик не остановился. Это был момент освобождения — краткий, но окончательный, испуганная гримаса отца и наворачивающиеся слезы на его лице, вся его жизнь была лишь в руках мальчика, это было – волшебно. Когда всё было кончено, дом наполнился звенящей тишиной. Людгер смотрел на два тела, сидя на полу. Руки дрожали, а на лице было немного брызг крови. Первые часы он просто сидел, обхватив голову руками. Голод напоминал о себе болезненными спазмами. Еды не было, и мысли о том, что теперь ему придется искать пропитание в этом мёртвом, засушливом мире, оказалось невыно
симой. Он огляделся. Взгляд упал на тело отца. Идея пришла не сразу. Сначала он попытался отвлечься, но желудок нытьём вернул его в реальность. Позже он подошёл к телу, ему не нужно было объяснять себе, почему он это делает. Всё, что было в его жизни, всегда сводилось к выживанию. Он действовал с хладнокровной уверенностью, как бы проделывал работу по хозяйству, взяв тело отца и потащив его в их старый сарай приступил.
Переломный момент.Я начал распаковывать свои инструменты. Холодный металл, покрытые багровыми пятнами, тяжело и уверенно ощущался в руках. Мгновенно переключился на задачу, которая требовала полной концентрации. Передо мной его тело, оно было безжизненно и беспомощно, готовое стать частью моего обеда, и я, словно мясник, впрочем, за эти долгие годы я уже мог считать себя таковым, припал к разделке. Разрезы были уверенными. Кожа, порезанная, обнажены внутренности, обильные и влажные, скользкие. Кровь медленно стекала, образуя темные лужи на холодном каменном полу, не туда поставил ведро, переставил. Я не спешил. В этом была вся прелесть. Не идеально, но уверенно, мышцы, соединения, я прошелся по всему, из-за моей небрежности и неопытности получалось плоховато, тогда, я не чувствовал нечего, лишь голод что гудел с самого центра моего тела. Когда разделка была закончена, я остался один с кусками мяса, которые, как казалось, были похожи на те, что отец приносил домой после охоты. Голод выл внутри меня, при этом руки двигались быстрее. В голове звенела лишь одна мысль: «Ешь, чтобы жить. Не думай.» Я вытащил из угла старую чугунную сковороду, в которой мать раньше жарила картошку. Теперь ее дно было покрыто копотью, но это меня не волновало. Найдя немного оставшегося жира, я растопил его на слабом огне. Мои руки дрожали, но это не от страха — от изнеможения. Я взял первую вещь. Это была плоть с бедер отца. Она казалась плотной, жилковатой, и я невольно вспомнил, как всегда, говорила мать: "Мясо нужно хорошенько обработать, чтобы было мягче". У меня не было времени на такие изыски. Звук был почти успокаивающим. Густой запах поднимался в воздух. Но это был не аромат привычной еды. Он был насыщенным, легким, с какой-то странной сладковатой нотой. В этот момент я закрыл глаза и сказал себе: "Это просто мясо. Никакой разницы. Ешь или умри. Ты ведь хочешь жить, правда?" Первый укус был… странным. Ткань была жесткой, прожилками, напоминала плохо прожаренную говядину. Сочный сок обжигал губы. Солоноватый, с металлическим прикусом, но этот вкус был приятен, даже… слишком. Я ел, не мог остановиться. Я обжаривал куски по одному, переворачивая их грубым ножом. Масло шипело, кровь всплескивала, когда я добавлял новые порции. Я почти не чувствовал усталости, только дикое, первобытное чувство. На следующий день я проснулся на полу. Голова гудела, как после удара, воспоминания о вчерашнем дне всплыли, словно чёрные пузыри из глубины сознания. Я съел отца. Не просто убил — съел. Но вместо ужаса я почувствовал что-то странное… ощущение. Голод был утолен, и я впервые за долгое время ощутил себя значительно лучше, а чего стоило чувство… чувство власти над чьей-то судьбой. Тело матери всё ещё лежало в доме. Ее лицо, некогда морщинистое и усталое, теперь казалось просто пустой оболочкой. Я не чувствовал жалости. Она кричала на меня всю мою жизнь, а последние годы и вовсе отвергала, и презирала. Теперь она станет частью меня. Я снова начал с разделки. Кожа была мягче, чем у отца, а мышцы — менее жилистыми. Я подумал, что она, наверное, будет нежнее на вкус. В этот раз я взял кусок мяса с плеча и осторожно снял чехол, как это делали охотники, которых я видел в деревне. В этот раз я решил попробовать приготовить суп. У матери был котёл, которого она всегда использовала для похлебки. Я налил воды, бросил туда мясо, добавил щепотку соли из почти пустой банки. Когда вода закипела, запах заполнил комнату, и мои губы снова начали дрожать от нетерпения. На следующий день я продолжал. Я не мог остановиться. Снова и снова, кусок за куском, я съедал всё, что мог. От материи остались лишь кости. И когда они были выброшены, я понял, что теперь меня здесь ничто не удерживает. Хутор уже давно покидали люди, он – опустел, а я должен был идти дальше. Я прошёл несколько дней, пока не достиг соседнего хутора. Здесь всё выглядело иначе: люди были немного приветливее, а дома — более плотными постройками. Я нашел работу у одного из фермеров. Вспахивать землю, кормить скот — всё это я умел, и никто не задавал лишних вопросов. Ночами я думал о том, что произошло. Я начал вести дневник, чтобы хоть как-то упорядочить свои мысли. В нем я писал все, что чувствовал: голод, страх, странное отношение к этим событиям. Человечина… до сих пор не могу забыть суп из мамы, это, пожалуй, было лучшее её блюдо. Однажды я увидел её. Она стояла у колодца, держа в руках ведро. Светлые волосы спадали на плечи, смех звенел, словно колокольчик. Ее глаза светились жизнью, той самой, которой у меня никогда не было. Каждый день я следил за ее передвижениями. Она вставала рано, выходила из дома, чтобы принести воды или помочь соседям. Она часто улыбалась, а я, скрываясь за забором или деревом, представлял как эти губы искривляются от боли и ужаса, как они замрут навсегда. Я начал записывать всё в дневник, описывая её внешний вид, манеру речи, даже мелкие жесты, которые она делала, когда нервничала. Ее волосы — как ее мягкий свет перед закатом. Руки — крепкие, но нежные. Интересно, какова будет текстура ее мышц? Плечо кажется упругим, а бедро должно быть мягким. Вкус ее должен быть как у молодых телятины. Я буду готовить ее с заботой. Я готовлюсь заранее. В течение нескольких недель я ходил вокруг ее дома, изучая все входы и выходы. Дверь скрипела, но это не было проблемой — я знал, что удар должен быть быстрым и точным. В тот вечер я ждал, пока свет в окне ее погаснет. Ночь была тёмной, холодной. Я стоял, прижимаясь к стене ее дома, чувствуя, как топор в руке становится продолжением моего тела. Когда тишина внутри дома стала абсолютной, я открыл дверь. Она спала. Ее дыхание было спокойным, ритмичным. Я стоял над ней несколько мгновений, наслаждаясь этим моментом. После, накинул мешок на её голову, чтобы не дать закричать. Она забилась, но мои руки были сильнее. Я связал её запястья и ноги, затянув верёвки настолько туго, что её кожа начала синеть. Путь до сарая был долгим, но я знал, что никто нас не услышит. Этот сарай находился далеко за пределами деревни, куда местные редко забредали. Здесь никто не найдет её. Я бросил её на разделочный стол. Верёвки сковывали её движения, и она лишь извивалась, как пойманная рыба, едва слышно всхлипывая через кляп. Я зажёг лампу, свет которой осветил мои инструменты — ножи, пилу, топор. Всё было выложено аккуратно, как в мастерской настоящего художника. С чего начнём? — проговорил я, обращаясь к ней, словно к ученику. Её глаза, широко раскрытые, смотрели на меня, полные ужаса. Я подошёл ближе, провёл рукой по её лицу, затем по шее. Она попыталась отвернуться, но я удержал её голову. — Но не волнуйся, ты останешься со мной. Всегда. Каждый кусочек тебя станет частью меня. — Добавил я, а после продолжил говорить, описывая, что собираюсь сделать. Как буду резать её кожу, как сниму мясо с её костей, чтобы насладиться каждым граммом. Когда я взял нож, она начала трястись сильнее. Я наслаждался этим моментом. Провёл лезвием по её бедру, не до крови, а просто, чтобы почувствовать её дрожь. Её крики заглушил глухой лес. Я методично работал, не спеша, смакуя каждый момент. Лезвие легко проникало в плоть, мышцы поддавались без сопротивления. Я снял кожу с бедра, разрезав мышечные волокна. Кровь стекала в заранее приготовленный сосуд, а её тело постепенно становилось произведением искусства. Когда всё было готово, я принёс её части в дом, где уже приготовил коренья и специи. Разжёг огонь, разогрел сковороду и выложил куски мяса. Шкварчание заполнило комнату, а аромат пробудил во мне настоящий голод. После этого я понял, что ошибся, остановиться тут надолго я не смогу. Люди в хуторе начали задавать вопросы о её пропаже, ещё немного — и кто-то найдет следы моей работы, и тогда... тогда у меня не останется ни шанса. Еще и эта паника вокруг, все будто с ума посходили, все бегут. Я слышал, как сосед говорил, что люди пытаются дойти до Флоровенделя или Хобсбурга, их последняя надежда. Но что они там найдут? Границы закрыты, а те, кто пытается прорваться, умирают от рук стражи. Люди ищут спасения, но находят лишь смерть. Слухи о Заокеанье я услышал недавно, но выбора не было. Дорога до побережья будет не легкой…
Последнее редактирование:
