- Сообщения
- 7
- Реакции
- 17
…«В шумной толпе важно слышать себя, даже если уста молчат.». Эта фраза крутилась у парня в голове, наводя то тревогу, то надежду. Смысл этих слов только сейчас начал доходить до освободившегося разума. Столько лет ушло на то, чтобы в полной мере осознать очевидную вещь.
Стоя на палубе торгового судна, он наблюдал за тем, как нос корабля разрезает пенистые бирюзовые волны, а они бьют в ответ, не жалея сил. Мэспил не знал, что его ждёт там, далеко за бескрайней гладью и солёными ветрами, которые сушат губы и слепят глаза. Он мог потерять жизнь или обрести счастье, потерять глаз или руку, а может наоборот, отыскать общение и понимание. Единственное, что он понимал наверняка: назад уже не повернёшь.
Солнце было в зените. Извозчик нёсся по пыльной дороге в сторону лечебницы при церкви, находящейся у восточного побережья. В телеге, с лёгким трепетом на сердце, выраженном в нервозном постукивании пальцев о колено, сидел мужчина, имя которому было Ингефир Род. Густая борода и растрёпанные короткие волосы, которые были столь рыжими, что на солнце отливали красным янтарём. На тёмно-коричневых глазах всегда был настороженный прищур, иногда в нём читалось недоверие, иногда высшая степень почтения, но различить эти два состояния было практически невозможно. Одет был с иголки: изумрудный парчовый дублет, расстёгнутый в районе грудины, чтоб было не так жарко; на ногах коричневые панталоны, мешковато повисшие в районе лодыжек, и, туго затянутые ремнём, а также тяжёлые черные сапоги, вымазанные в пыли и грязи. Он подгонял извозчика, выпуская тем самым пар. Его жена Лекса со дня на день должна родить столь долгожданного ребёнка. Он очень сильно надеялся на сына, что он сможет понять все его идеи, захочет пойти по пути, который в лучшем исходе, приведёт к примыканию Дома Род к Великому Дому Оффеириаид.
За мыслями о том, какого пола будет его дитя и о состоянии жены, он сам и не заметил, как телега остановилась.
- Сеньор, мы на месте. – Проскрипел, немного шепелявя, старик-извозчик, посвистывая через щель от потерянного зуба.
- Спасибо, Нильс. Жди здесь, я скоро буду! – Быстро проговорил Ингефир и, как ретивый конь, побежал в лечебницу.
Небольшая палата, тесная, с единственным маленьким окном, не пропускающим солнечные лучи, напоминала тюремную камеру. Лекса лежала и разглядывала за окном перьевые облака, плывущие по чистому небу. В них вырисовывались и могучие скалы и неведомые миру звери. Дверь резко отворилась. Ингефир зашёл в комнатушку и аккуратно присел на край кровати.
- Привет, дорогая. Я опять опоздал на несколько дней. Прости меня, пожалуйста, были очень важные дела.
Лекса тихо вздохнула, уводя взгляд в сторону.
- Опять важные дела… Опять целый день провозился с Людриком практикуясь на деревянных мечах? Опять перечитывал «Веление высших»? Опять… - Из зелёных глаз дамы покатились слезинки, стекая по розовым щекам. Голос притих, а челюсть задёргалась от нервов. – Да что может быть важнее, чем рождение твоего собственного ребёнка?
Хоть Ингефир и был суров внешне, да и никогда не перед кем не показывал собственной слабости, но жена была исключением из правил. Он томно вздохнул, достал платок из кармана и, наклонившись поближе, вытер слёзы с покрасневшего от плача лица. Поцеловав Лексу в лоб, он взял её ладонь в свои мощные руки и тихо сказал:
- Лекки, ты же знаешь, что никого дороже тебя у меня нет и не будет. Ты единственная, кто смогла понять меня и принять. Я безмерно тебе благодарен, за всё. Дело в том, что я не хотел тревожить тебя, так как ты вынашивала малыша. У нас могли отнять половину от нашего имения из-за морок с отцовским наследством. Я со всем разобрался и сразу примчал к тебе. Ну прости меня, дорогая, я не хотел, чтоб мы остались без гроша в кармане.
Дама тихо вздохнула и посмотрела в тёмные глаза мужа.
- Я всё понимаю. Я тоже была не права. – Посмотрев в сторону стоящей рядом кроватки, она улыбнулась. – Иди, взгляни на малыша. Как ты и мечтал, у нас мальчик.
Ингефир встал и, чуть ли не на мысочках, подошёл к колыбельке. Даже среди новорождённых малец уступал по размерам. Он был плотно укутан в пелёнку, на лице его сияла искренняя улыбка. Мужчина взял дитя на руки и, аккуратно покачивая, начал разглядывать детское личико.
- Мэспил… - Слетело с губ мужчины. Именно этим именем и был назван малыш.
Юнцу исполнилось уже одиннадцать лет. Соборные и приходские школы вызывали сильнейшую неприязнь у Ингефира, так как он был приверженцем “традиционного порядка” и очень боялся, как бы сына не приучили к тому, что помимо великого и единственного Азура, существуют ещё и Афиней с Иридой. Уже третий год мальца обучали на дому проверенные и рекомендованные учителя. Рутина, с какой стороны не посмотри.
В форвент с ним допоздна сидела учитель кальдоской грамоты, которую он почтенно звал Сеньорита Кармона. Именно эта женщина стала ключевой персоной, что повлияла на его мировоззрение и интересы. Она учила юнца грамоте, приводя в пример письмена, как религиозного характера, к примеру, зачитанное до бледных пятен «Веление высших», так и художественные. Они часами могли разбирать автобиографический рассказ гротдора кузнеца Таргеса, который в мельчайших подробностях расписывает то, как из бесформенной массы образуется всё, что душе угодно, а языки пламени слизывают металлическую стружку с раскалённой поверхности печи. Но самым главным объектом обсуждения часто становились стихи Разбера Пенья, который мог за множеством метафор и аллегорий скрыть истинный смысл своего изречения. Мэспила вдохновляла способность подавать свои мысли так, чтоб высказывание поняли единицы, да ещё и в стихотворной форме, что он сам попытался сочинить свой первый стих.
«Пишу о том, что вижу я.
Стол и сгоревшая свеча,
Бумага, пёрышко, чернила,
Стекло и бледное светило,
Что белый свет в реке купает
И головой в ночи качает.
Листва желтеет на деревьях.
Чернила оседают в перьях,
Рождая строчки на бумаге
О благородстве и отваге,
О том, что звёзды и цветы
Порою схожи и равны.
Чернила на бумаге врут,
И ложь за правду не примут.
Но верю, что мои слова,
Услышит чья-то голова.»
Стол и сгоревшая свеча,
Бумага, пёрышко, чернила,
Стекло и бледное светило,
Что белый свет в реке купает
И головой в ночи качает.
Листва желтеет на деревьях.
Чернила оседают в перьях,
Рождая строчки на бумаге
О благородстве и отваге,
О том, что звёзды и цветы
Порою схожи и равны.
Чернила на бумаге врут,
И ложь за правду не примут.
Но верю, что мои слова,
Услышит чья-то голова.»
Сеньорита Кармона сказала, что над стилем ещё надо поработать, ещё пара недочётов, но в целом, для первого стиха недурно.
- Продолжай в том же духе. Наблюдательность твой главный друг. И помни самое главное, в шумной толпе важно слышать себя, даже если уста молчат.
Многозначная фраза, хоть и не была понята молодым человеком полностью, но осела в его памяти на долгие годы.
В хосвент на пару-тройку часов к нему заходил Сеньор Крус, учитель морфитской грамоты, что имел очень приятный бархатистый голос. Из-за того, что кальдорский заимствовал у морфитского, некоторые слова и обороты были очень похожи, поэтому и язык был прост к восприятию и легко учился. Крус всегда поддерживал юнца, когда у того не получалось что-либо сделать, так как понимал, что Мэспил не дурак, а просто слегка ленив.
В морент ровно в полдень приходил учитель математических наук, Сеньор Контро. Со своими замашками и манией величия, в голосе прослеживалась надменность, а в повадках импульсивность и вспыльчивость. Часто ходил с заложенным носом, из-за чего речь становилась до абсурда смешной. Он никогда не ровнялся с юнцом, считая, что эта наука двигатель прогресса. Контро очень любил сравнивать математику со стеклом, а всё остальное с пылью на его поверхности. Если у Мэспила что-то не выходило, то учитель сразу повышал голос, а в редких случаях в пространстве полого помещения звучал свист разрезающих воздух розог.
Руфент и конизен были самыми сложными. С раннего утра и до позднего вечера Мэспил проводил время с Сеньором Фарегсо, коэном храма святого Азура. Персоной он был заурядной. Старик, повидавший жизнь. Конечно, зацикленный на боге, но эта фанатичность цениться намного сильнее, чем равнодушие большинства. Главное, что он хорошо знал темы, на которые говорил. Во истину веровал, что любой твари предрешено действовать по заветам великого божества, как в этой жизни, так и в последующих. Существование Афинея и Ириды он категорически отрицал и старался поменьше упоминать их при мальчике, чтоб тот не забивал свою голову бреднями о лжебогах. В руфент чаще всего урок проходил на дому, а вот в конизен Фарегсо брал юнца в храм и рассказывал о обычаях, реликвиях и культуре, демонстрируя всё на живом примере.
Проблема заключалась в том, что ни один из уроков не зажёг в глазах мальца ту самую искру, которая загоралась почти на каждом уроке Сеньоры Кармоны.
Раузен был днём отдыха. По молодости парень был занят делами по дому, но с каждым годом находил увлечение, основным из которых стало написание стихов. Отец не оценил бы подобной инициативы, поэтому записная книжка хранилась в нижнем ящике стола, под грудой разного рода безделушек, не привлекающих особого внимания, среди которых можно было отыскать: красивые камушки, высушенные листики, бережно завёрнутые в бумагу или обломки металла, бывшие когда-то ювелирными украшениями, найденные на рынке. Пока другие видели в этом мусор, его взгляд находил красоту.
Мириан, хоть и с определённой периодичностью, знаменовал день охоты. Отец брал луки, стрелы и свой личный нож, которым можно и щепу настругать и мясо разделать. Нильс выводил из стойла самую быструю лошадь, любимицу Ингефира по кличке «Чиспа», что в лучшие годы могла убежать от стаи волков или догнать дикого оленя.
Мальчика на охоту не брали, был он слабоват, да и мал, поэтому тот оставался дома и был предоставлен сам себе. Бывало слуги не уследят, бывало договорится с кем, и пойдёт гулять по аллее, что росла при имении. В глазах молодого мечтателя, ели были столь высокими, что царапали поверхность густых облаков, а те упирались в стены могучих окольцовывающих гор, затягивая белизной гладь непроглядного неба. Где-то там, за этими плотными клубами, через редкие щёлочки, лучами махало еле тёплое солнце. Мальчик садился на большой валун, подкладывая под ноги тканевую накидку, ставил бутылёк чернил и макал в них острый кончик пера, вытирая излишки о края. Потупив взор на лист бумаги, раздумывая над началом стиха, тот брался за дело и сам не замечал, как быстро пролетело время, и что надо поторапливаться, пока отец не вернулся с охоты.
Сначала ушёл Сеньор Крус. На последнем уроке, он похвалил юнца, приобняв за узкие плечи.
- Ты был отличным учеником, мой мальчик! Ловил всё на лету, хоть иногда и отлынивал. Я думаю, за каждым есть грешок поленится разок в неделю, поэтому тебя не виню. – Отпустив мальчика, он потрепал того за короткие рыжие прядки и добавил на морфитском. - Boa sorte nos seus empreendimentos. Eu acredito em ti!
На сердце было неприятное ощущение потери. В последний раз, Мэспил ощущал подобное, когда потерял матушку. Он старался думать об этом поменьше, чтоб не вгонять себя в ещё большую тоску.
Первое время хосвент был третьим выходным, но Ингефир не мог позволить, чтоб сын отлынивал, поэтому, он решил поговорить с Фарегсо и тот согласился принять мальчика в качестве личного помощника при храме. Теперь в хосвент, руфент и конизен Нильс увозил юнца ранним утром, а привозил поздним вечером. Уроки перемешались с мелкой работой: уборкой пыли или заменой сгоревших свечей. Конечно, помимо этого Фарегсо обучал мальчика некоторым приёмам, которые необходимы священнослужителю, но это была меньшая доля от всего времяпровождения.
Единственный человек, который действительно понимал мальчика и его рвение, была Сеньорита Кармона. Учитель читала каждый его стих, наблюдая за его моральным ростом. Простые стишки, обернулись глубокими и многозначными строками, в которых он, может не совсем осознанно, критиковал своё окружение и неизменный образ жизни. Женщину очень радовало, что она так смогла повлиять на ум молодого парнишки. Стихи передавались тайно, чтоб отец ничего не заподозрил, а какие-то из них мальчик дарил учительнице, подписываясь красивой прописной буквой М.
Время не умеет стоять на месте. Ещё пара лет и от мальчика ушёл Сеньор Контро. Программа была закончена, и на последнем уроке учитель решил высказать всё, что накопилось за долгие годы.
- Род, ты болван. Самый что ни на есть бестолочь, который учил программу, рассчитанную на четыре года, пять лет! Я в жизни не встречал таких леньтяев. – Поправив очки на переносице, он немного остыл и более спокойным тоном продолжил. – Тем не менее, ты её осилил, что похвально. Надеюсь, мои старания были не напрасны, и ты направишь эти знания в нужное русло. На этом я прощаюсь с тобой, навсегда.
Поправив воротник рубахи, мужчина свершил небольшой поклон и пошёл в кабинет отца. Мэспил сидел за столом, разглядывая огонёк горящей настольной свечи. В голове пронеслась мысль о том, что теперь ещё один день он будет проводить в храме, вместе с Фарегсо, отчего во рту стало горько, а лицо скривилось в гримасу лёгкого недовольства. С указом отца ничего не поделать.
- Ну чтож, Мэспи, я поздравляю тебя, ты прошёл весь курс! – Сказала Синьора Кармона, закрыв записную книжку.
По комнате эхом отдался тяжёлый вздох, затихший в тёмных углах, на глазах начали поблёскивать негранёные камни слёз, перетекая на румяные веснушчатые щёки, фаланги тонких пальцев пошли в пляс. Мальчик осознавал, что теперь никто не сможет понять его.
- Тише-тише, Мэспи, не стоит так расстраиваться, я понимаю твои печали, так как мне самой очень тяжело с тобой прощаться. Ты был очень хорошим мальчиком, даже скажу особенным, потому что других таких не существует. Я очень рада, что ты стал именно моим учеником, поэтому я решила сделать тебе небольшой подарок. Пришлось писать всё от руки, но я не жалею потраченного времени.
Дама протянула парню небольшую книжку в красивой кожаной обложке и надписью: «Разбер Пенья. «Цветы и звёзды»».
- Сеньорита Кармона, спасибо вам большое. Вы были очень близки все эти годы… - Пока голос дрожал, руки неспешно стирали слёзы с красных щёк. – Лучше обойтись без лишних слов, ведь всё сказано…- Мальчик замешкался в поисках чего-то в ящиках стола. Вдруг он протянул даме бумажный свёрток. – Здесь.
Женщина тонкими пальцами аккуратно взяла свёрнутый вдвое лист бумаги и взглянула на его содержимое.
«Не хватит мне и сотни слов,
Чтоб рассказать историю.
Жизнь пёстрых луговых цветов
Всего лишь аллегория.
На зеленеющей горе,
Что верхом лижет облака,
Росли цветочки во дворе
Седого старика.
Ведь он почил давным-давно,
А сад цвёл ежечасно.
Так филигранно и легко,
Так ярко и прекрасно
Цветы сияли в свете дня
И бледной лунной ночи.
Игравший пламенем огня,
Рос цветик всех короче.
Сеньора бегала в горах,
Зазрела чахлый сад.
В её бледнеющих руках
Водою станет яд,
А мёртвый, что душой раним,
Стоит живой и невредим.
Сорвала огненный цветок
И унесла с собою вдаль.
Чрез речки пенистой поток,
Чрез золистую паль.
Прошли вдвоём весь белый свет,
Цветок расцвёл в её руках.
Любовью дамы был согрет,
Не как на луге старика.
Она ушла, оставив лишь
Заветных пару слов:
«Услышь себя и отразишь
Нападки дураков».»
Чтоб рассказать историю.
Жизнь пёстрых луговых цветов
Всего лишь аллегория.
На зеленеющей горе,
Что верхом лижет облака,
Росли цветочки во дворе
Седого старика.
Ведь он почил давным-давно,
А сад цвёл ежечасно.
Так филигранно и легко,
Так ярко и прекрасно
Цветы сияли в свете дня
И бледной лунной ночи.
Игравший пламенем огня,
Рос цветик всех короче.
Сеньора бегала в горах,
Зазрела чахлый сад.
В её бледнеющих руках
Водою станет яд,
А мёртвый, что душой раним,
Стоит живой и невредим.
Сорвала огненный цветок
И унесла с собою вдаль.
Чрез речки пенистой поток,
Чрез золистую паль.
Прошли вдвоём весь белый свет,
Цветок расцвёл в её руках.
Любовью дамы был согрет,
Не как на луге старика.
Она ушла, оставив лишь
Заветных пару слов:
«Услышь себя и отразишь
Нападки дураков».»
- Спасибо, Мэспи. Мне очень приятно читать такое. Мне не хочется прощаться с тобой, но, к сожалению, сегодня у меня ещё один ученик и мне стоит поторопиться. – Руки отпустили пёструю голову парня, а ноги торопливо засеменили к выходу из комнаты. – Я хочу пожелать тебе, чтобы твои идеи не утонули в границах жизненных обстоятельств. Ты слишком яркий луч для столь тёмного места, но я уверена, что твой свет не угаснет в пучине теней. В шумной толпе важно слышать себя, даже если уста молчат.
Деревянная дверь закрылась с удивительно тихим шорохом. Мальчик остался один.
Двадцатилетний парень стоял у ворот храма, разглядывая бледное небо. Деревья, хоть и тянулись на метров пять ввысь, всё равно и близко не дотягивались до густого покрова облаков. Ряса чуть не доходила до земли, а её низ был измазан в пыли. В голове проносились мысли о плане, зародившимся ещё пару месяцев тому назад, как вдруг их прервало прикосновение тяжёлой руки о хрупкое плечо.
- Мэспил, сын мой, чего-то ты сегодня какой-то угрюмый. Что-то стряслось? Ты только скажи, я помогу чем смогу.
- Да вот, думаю о вашем предложении. Вы говорили, что я могу отправится вестником по просторам нашего мира, а меня это заинтересовало. Если конечно вы не передумали.
- Нет-нет-нет, это дело благородное и я очень рад, что ты об этом задумался. Если что, времени у тебя ещё… три дня. Следующий корабль от церкви пойдёт только через месяц, ежели для тебя три дня мало. Как надумаешь, скажи мне, я внесу тебя в список, а дальше ты сам по себе. – Мужчина провёл пальцами по бородке, начинавшей покрываться серебряным налётом в районе скул. - Коли поедешь пиши раз в месяцок писмецо, чтоб я понимал, как у тебя дела продвигаются.
- Можете записать, я уже всё решил. В случае непредвиденных обстоятельств я предупрежу вас. Мало ли, отец начнёт возмущаться, вы его знаете, он человек пылкий, один момент думает одно, другой делает совершенно иначе. – Парень томно вздохнул и добавил. – Сеньор, мне нужно съездить на рынок, у нас заканчивается запас свечей. Не теряйте.
Мужчина пошёл обратно в храм, на лице его сияла довольная улыбка. Мэспил же забежал в конюшню, где его ждала лошадь, подарок отца на восемнадцатый день рождения, названная «Эстрея» в честь одноимённого стиха Разбера Пенья. Пегая кобылка с бело-шоколадной окраской узнала хозяина и через минуту уже скакала по извилистой дороге к портовому рынку.
Палатки, кричащие на вес рынок торгаши, ассортимент от бутылок мёда, до редких безделушек и толпы народа, которые так и норовят потратить свои кровные. На причале пришвартован красивый, величаво стремящийся ввысь, корабль. Белые паруса, запятнанные сажей и грязью, крепко натянутые марсы, плотный лакированный древесный корпус. На носу, прикусив оставшимися жёлтыми зубами конец деревянной трубки, курил старый капитан. Седые волосы торчали по бокам, пока на самой макушке, словно гавань, блистала лысина; по вискам и до подбородка спускались кучерявые бакенбарды; морщинистое лицо выражало задумчивость и недоверие. Рыжий парень аккуратно прошёлся по широкой палубе к старику и стал рядом, чтоб не казаться сильно навязчивым.
- Ну что, капитан Пфайфе, наша сделка в силе? – Нервозно уточнил парнишка.
- Конечно, сынок, но есть один нюанс. Ты кажется позабыл, что разговариваешь со старым морским волком, а не с юнгой, которому тряпкой палубу до дыр тереть. – Голос был хриплый, дедок то и дело покашливал из-за прокуренных лёгких.
- Да нет, вроде бы я не забывал о вашем статусе. –Мэс задумчиво глянул на спокойную водную гладь, но так и не нашёл ответа. - В чём же я провинился?
- Ты у нас оказываться сынок богатенького папочки. Вот уедешь ты, а бабёхи рыночные всё ему расщебечут в первый же час, как он сюда прибудет. Ты гол, как сокол, а мне за тебя отдуваться. – Старик закашлялся, параллельно вытряхивая остатки горелого табака за борт, постукивая трубкой о фальшборт. - У меня тут место тёпленькое, я тут денежку зарабатываю всё-таки, поэтому предлагаю тебе такой вариантик: ты мне досыпешь ещё пятьсот ваших местных медяков, а я обещаю тебе, что в случае чего твой отец ничего не узнает.
- Какой вы… - С уст слетел тихий вздох. Сердце затрепетало. - Это же больше половины сверху от того, что вы просили изначально.
- Изначально ты был смазливым птенчиком с янтарными волосами в рясе дьячка, а теперь ты наследник фамилии своего отца в изумрудного цвета жилетке. Эх… дворянские излишества. – Тихий хохот проклёвывался сквозь болезненный кашель. – Ну так что, едешь или остаешься со своим батькой? Я один раз предлагаю, либо завезёшь мне мешочек, и мы поплывём, либо гуляй, пернатик.
Ненависть, вызванная возмущение, закипала в крови парня, но он терпеливо промолчал, раздумывая над ситуацией.
- Ладно, капитан, будет вам мешочек, но в таком случае с вас каюта.
- Ну, каюту не обещаю, но гамачок точно найдётся. Только учитывай, мы отплываем через два дня, ровно в полдень. Без опозданий, а то уплывут твои денежки мне в кармашек, а ты останешься на гнилом причале.
Парень ничего не ответил, только многозначно кивнул и пошёл. Ему пришлось прогуляться по рынку, ведь без свечей в храм не пустят.
Печать, нагретая пламенем свечи, прижала печатку из сургуча на бумажном конверте. Последнее дело сделано. Утром парень достал свою старую записную книжку, в которую долгие годы записывал стихи и положил её на центр стола, а поверх письмо. Теперь ничего не держало его в этом доме. Он взял мешок с небольшим набором нужных вещей и, перекинув его через плечо, сел на коня и поехал в порт. У него был ещё один час, за который он успел продать свою кобылку по дешёвке, лишь бы не бросать её одну. Мэспил отдал старику мешочек монет, тот довольно улыбнулся.
- Ну вот, можешь же, когда хочешь.
Капитан прозвенел в колокол, так как горло уже было не тем, команда подготовилось к отбытию и корабль поплыл по волнам. Небо было затянуто, ветер лютовал, но матросы быстро обуздала его силу себе во благо. Мэспил стоял у фальшборта, разглядывая красивый пейзаж, но голову переполняли совершенно иные мысли. Лёгкая тревога по поводу того, что подумает отец взяла его разум в плен, как вдруг, та самая фраза Сеньоры Кармоны поставила всё на свои места…
Ингефир сидел дома, в ожидании сына. Всё-таки завтра он отбывает в дальнее странствие в качестве вестника, что очень благородно. Если об этом узнает высшая знать, то дом Род точно сможет считаться частью Оффеириаида. Мужчина проводил время в сладких мечтаниях, а сына всё не было и не было. Может его задержал Фарегсо? Мало ли, может его подготавливают, что-то объясняют или…
Чиспа ритмично цокала копытами по приевшийся за двадцать лет дороге от дома до храма. Трепет, прямо как в тот день, когда он впервые увидел этого жизнерадостного юнца. Заслышав стук копыт, на улицу вышел Фарегсо. В его глазах тоже читалась лёгкое недопонимание.
- Сеньор Род, сегодня вашего мальчика не видел. Неужто он совсем занемог? Если такие дела, то в ряд ли я успею его подготовить, но он мальчик способный, сам разберётся, коль понадобиться. Ежели завтра не сможет, так через месяцок отъедет.
В глазах Ингефира пылал огонь ярости. Знал же, что нельзя дарить сыну коня, что по земле нынче много разбойников бродит, которые, чуть что, не оставят от него мокрого места. Он попытался скрыть ненависть, в надежде на лучшее, но нервы явно давали о себе знать.
- Да, я.. я пришёл сказать, что он захворал у меня, бедолага… Поэтому ещё неделю дома точно лежать будет. Он у меня па-паренёк хрупкий, сами знаете… Спасибо за понимание. – Проговорив это, как скороговорку с запинками, мужчина, даже не попрощавшись, поехал обратно домой.
По пути уже надумался план по поиску, куда он поедет в первую очередь, кого спрашивать, и кто точно может знать о местонахождении сына. По прибытии он забежал в комнату Мэспила, может парень просто пришёл пораньше, а он тут распалил пожар от щепки. На столе лежал конверт и потрёпанная жизнью книжка. Аккуратно свёрнутый, с сургучной печаткой, которую он обычно использует, когда отправляет письма своим товарищам. Резким движением оторвав её, он чуть ли не разорвал конверт и вытащил из него письмо. Аккуратный подчерк, явно принадлежавший сыну.
«Дорогой отец,
Спасибо тебе, за все те годы, которые ты потратил на моё обучение, я очень благодарен за твою щедрость и… больше ничего. Позволь мне немного порассуждать.
Ты много раз рассказывал мне, что ты точно также по молодости бегал на побегушках у какого-то старичка-священника, который использовал тебя в качестве помощника. Только ты каждый раз забывал добавить, что вся твоя помощь заключалась в уборке храма и подобной бессмысленной работе, которую не на кого было скинуть. Но, какое невезение, ты повстречал мою матушку Лексу, из-за этого ты не смог стать коэном, хотя у тебя были все шансы, а там и дедушка начал с тобой ругаться, ведь дом Род не сможет повысить свой статус. Как прекрасно, что нереализованный мечты твоего отца, можно воплотить через собственного сына, символ юношеской опрометчивости. Но ты из года в год забывал спросить меня, хочу ли я этого. Возможно хотел, если бы ты не вёл себя как вспыльчивый идиот! Уделял матушке ничтожное количество времени, а потом забил до полусмерти в порыве ярости, из-за того, что она верила в существование Афинея и Ириды. Как ты смел смотреть в мои глаза после такого? Как я должен был относится к вере, когда из-за неё я потерял мать? Сам подумаешь над этими вопросами на досуге.
Я очень благодарен Сеньоре Кармоне, за то, что она научила меня воспринимать многие вещи иначе. Все эти годы моим главным увлечением была не вера, а стихи. Можешь полюбоваться, дарю тебе на память мой сборник. Сейчас я плыву по волнам солёных морей, далеко от моего родного дома, где я не чувствовал тепла долгие годы. Можешь меня не искать, назад я всё равно возвращаться не собираюсь. Да, я трус, так как побоялся сказать тебе это в лицо, но не забывай, по чьей вине я стал таким.
Прощай,
Мэспил»
Спасибо тебе, за все те годы, которые ты потратил на моё обучение, я очень благодарен за твою щедрость и… больше ничего. Позволь мне немного порассуждать.
Ты много раз рассказывал мне, что ты точно также по молодости бегал на побегушках у какого-то старичка-священника, который использовал тебя в качестве помощника. Только ты каждый раз забывал добавить, что вся твоя помощь заключалась в уборке храма и подобной бессмысленной работе, которую не на кого было скинуть. Но, какое невезение, ты повстречал мою матушку Лексу, из-за этого ты не смог стать коэном, хотя у тебя были все шансы, а там и дедушка начал с тобой ругаться, ведь дом Род не сможет повысить свой статус. Как прекрасно, что нереализованный мечты твоего отца, можно воплотить через собственного сына, символ юношеской опрометчивости. Но ты из года в год забывал спросить меня, хочу ли я этого. Возможно хотел, если бы ты не вёл себя как вспыльчивый идиот! Уделял матушке ничтожное количество времени, а потом забил до полусмерти в порыве ярости, из-за того, что она верила в существование Афинея и Ириды. Как ты смел смотреть в мои глаза после такого? Как я должен был относится к вере, когда из-за неё я потерял мать? Сам подумаешь над этими вопросами на досуге.
Я очень благодарен Сеньоре Кармоне, за то, что она научила меня воспринимать многие вещи иначе. Все эти годы моим главным увлечением была не вера, а стихи. Можешь полюбоваться, дарю тебе на память мой сборник. Сейчас я плыву по волнам солёных морей, далеко от моего родного дома, где я не чувствовал тепла долгие годы. Можешь меня не искать, назад я всё равно возвращаться не собираюсь. Да, я трус, так как побоялся сказать тебе это в лицо, но не забывай, по чьей вине я стал таким.
Прощай,
Мэспил»
Ингефир был настолько зол, что его буквально парализовало. Он сел на стул, чтоб не упасть и устремил взгляд на аллею за окном, тихо шуршавшую зелёной листвой. Мужчина остался один.
Имя: Мэспил Род
Клички: Мэс, Мэспи, Лучик, Перо
OOC Ник: IsDiamondsky
Раса персонажа: Человек, Рингм (Кальдорское княжество)
Возраст: 20
Внешний вид: Хрупкий и тощий. Узкие плечи. Янтарно-красные волосы относительно короткой длинны. Глаза изумрудно-зелёного цвета. На щеках россыпь веснушек. На спине сохранилось множество розовых рубцов от розог.
Характер: Доброжелательный молодой человек, не желающий вреда кому-либо. До последнего стоит на своём, пока вес чаши контраргумента не перевесит его собственные взгляды. Сложно вывести из себя, но если кому-то такое и удавалось, то он тяжело вздыхал и молча уходил. Боязлив.
Таланты, сильные стороны: Увлечён написанием стихов и прозы. Терпит до последней капли.
Слабости, проблемы, уязвимости: Упёртость. Боязливость. Самокритичность.
Привычки: Когда сильно увлечён написанием чего-либо, грызёт кончик пера.
Мечты, желания, цели: Найти понимание и свободу. Доказать себе, что его творчество чего-то стоит. Возыметь известность.
-
