- Сообщения
- 4
- Реакции
- 10
Мальчишка - семиморфит к двенадцати с половиною годам вышел ростом уже в семь Терспат, а на фоне морфитского телосложения выглядит достаточно стройно. Женственное лицо, мамины голубые глаза и не расчёсанные светлые волосы до плеч. Частенько улыбчив в разговоре, но не в одиночестве. Одежду не меняет уже год, а потому она выглядит весьма изношенной. Чистоплотен, хоть в речках бывает трудно отмыться. Уши весьма короткие, но с характерной заострённостью - можно спрятать под волосами.
===========================
Очень и очень любознательный, очень и очень осторожный, но не очень-очень умело избегает ситуаций, когда осторожным быть уже поздновато. Нелюдимый, хоть и жаждет внимания (сам не всегда начинает разговор, но пользуется возможностью). Больше наблюдает со стороны, чем участвует сам. Очень не любит ощущение тревоги, а первейший рефлекс его избегания, буквально, - побег. Единственное, что может его от этого остановить – перевешивающее чувство неуёмного интереса. Соотношение этих двух элементов сильно различается в зависимости от половой принадлежности собеседника. Лезет в драку только если кажется, что шансы на победу в ней на его стороне. Грубоват.
===========================
Опыт уличной жизни и буйный нрав сливаются воедино в крепкий щит, который защищает его от издержек чрезмерной любознательности и желания всюду сунуть нос. При опасности почти рефлекторно он может сорваться с места, ловко минуя любую преграду. Устойчив эмоционально в большинстве случаев, ведь не умеет принимать всё на свой счёт.
===========================
Слабости вытекают почти целиком из характера: осторожность не значит внимательность, и зачастую его рассредоточенное внимание может принести неприятностей. Касаемо тела… Стоит ли вообще говорить? Ушастый ребёнок, конечно, не создан для физических нагрузок. Психологический щит легко пробивается опытным задирой, стоит лишь вспомнить Симе отца или маму.
===========================
Ковыряться в носу. Очень пристально пялиться на предмет своего интереса, браниться без повода и выделываться в присутствии дам – его конёк. В остальном, привычки сформироваться не успели.
===========================
Он больше всего хочет найти маму, купить огромный корабль и ту красивую цепочку с рынка.
===========================
Очень и очень любознательный, очень и очень осторожный, но не очень-очень умело избегает ситуаций, когда осторожным быть уже поздновато. Нелюдимый, хоть и жаждет внимания (сам не всегда начинает разговор, но пользуется возможностью). Больше наблюдает со стороны, чем участвует сам. Очень не любит ощущение тревоги, а первейший рефлекс его избегания, буквально, - побег. Единственное, что может его от этого остановить – перевешивающее чувство неуёмного интереса. Соотношение этих двух элементов сильно различается в зависимости от половой принадлежности собеседника. Лезет в драку только если кажется, что шансы на победу в ней на его стороне. Грубоват.
===========================
Опыт уличной жизни и буйный нрав сливаются воедино в крепкий щит, который защищает его от издержек чрезмерной любознательности и желания всюду сунуть нос. При опасности почти рефлекторно он может сорваться с места, ловко минуя любую преграду. Устойчив эмоционально в большинстве случаев, ведь не умеет принимать всё на свой счёт.
===========================
Слабости вытекают почти целиком из характера: осторожность не значит внимательность, и зачастую его рассредоточенное внимание может принести неприятностей. Касаемо тела… Стоит ли вообще говорить? Ушастый ребёнок, конечно, не создан для физических нагрузок. Психологический щит легко пробивается опытным задирой, стоит лишь вспомнить Симе отца или маму.
===========================
===========================
Он больше всего хочет найти маму, купить огромный корабль и ту красивую цепочку с рынка.
Уважаемый в своём и паре соседних кварталов морфит Герман де'Ворф был в шоке, когда дома вместо невестки увидел побитую посуду, валяющийся на полу кухонный нож и заплаканную записку на столешнице в прихожей. Он бросил на пол букет, прямо в грязных сапогах дошёл до стола и, скомкав, выкинул бумажку подальше. Стиснув зубы с досадой, он подумал, что, может, стоило всё-таки рассказать Виолетте о побеге её сестры заранее. Но вскоре эту мысль морфит оставил как пустяк, и отправился бродить в поисках соседей.
Это был пасмурный Морент. Конизен... а может Мириан. Словом, скучный весенний день, и все соседи сидели по домам, поэтому лишь подкупив своего друга бутылкой Брегдефского вина, и с его помощью, Герман управился за час и выяснил, что невестка смылась вслед за сестрой – в Хакмарри. Он бы оставил её навсегда в покое, не будь Виолетта беременна...
Время шло на минуты. Героически... Ладно, пропустим всю эту скучную околесицу о его трудных путешествиях. Даже Стегская бухта была всего в сотне шажков от дома.
Морфит спокойно добрался до Хакмарри, с горем пополам смог узнать путь до ближайшего селения. Удивлению не было предела, когда именно в Фавроузе, куда завела его первая Хакмаррская тропа, он нашёл ту самую Виолетту на пятом месяце: как всегда, её тянуло работать в трактире; там они и нашлись.
Что же, обиды были прощены, и Герман первым делом решил убраться от безумной сестрицы своей невесты, а поэтому свёз её почти на границу с Хобсбургом. Там история и началась...
===========================
Они купили небольшой, одиноко стоящий сруб с чердачком и четырьмя комнатами и двором, во дворе аккуратно были устроены грядки, всходил урожай. Построен сруб был за несколько лет до приезда семьи одним хобсбуржцем, но по неясным им тогда причинам он стремился поскорее съехать. Дом этот находился у протяжного лиственного прилеска, населённого какой-никакой дичью. Широкая дорога, выходившая из того же прилеска, убегала далеко за горизонт и соединяла собой небольшой хутор и деревушку – считай, рукой подать до соседей. Там, у местного лекаря, роды и приняли.
Виолетта ждала, стоит признаться, девочку, но мальчик её обрадовал ничуть не меньше. Она смотрела на него неуклюжего, маленького и остроухого; и ярко сияла. Сразу не скажешь, но Герман тоже был рад хорошо окончившимся родам. Долгими уговорами мать выторговала для сына остфарское, в память о сестре, имя Симо.
Первое время было тяжело, потому как новый рот в доме не был способен ни на что, кроме невнятной речи и поедания всех продуктовых запасов. Добыча их и так была непроста, потому как всеобщего Герман не знал, а ходить к соседям Виолетту он иногда не пускал, опасаясь найти её убитой варварами на пути до деревни. Вместо траты невосполнимого (хоть тогда и весьма большого) запаса денег, морфит предпочитал ходить в лес и стрелять всё съедобное, что попадалось на глаза. Луком морфит пользоваться учился недолго и из леса с добычей возвращался только за полночь, и только поэтому, наверное, дичь там и не перевелась. Виолетта работала по дому, готовила стирала и занималась посевами. Как выходец из крестьянского сословия, ей такой род занятий был ближе некуда.
Мальчик с самого момента родов был маленьким, никак не хотел расти вверх, и когда он к двум годам уже почти уверенно носился по дому, становилось страшно: как бы не пнуть его ногой… впрочем, такого ни разу не было. Ел он, на удивление, много, не капризничал и был послушен. Первые его слова были на Флорском, тем не менее, отец впоследствии настойчиво учил его морфитскому (стоит напомнить, он родом из Мэр-Васса). Жилось, словом, спокойно…
До одного дня - спокойно. Герман сидел дома и пускал колечки дыма из трубки, глядя в окно на восходящее солнце – оно находилось со стороны деревни – и иногда оглядывался на жену, игравшую с Симой. Он не сразу заметил далёкие силуэты, загородившие солнце, и оттого казавшиеся угольно чёрными. Они быстро приближались к деревушке.
Только когда силуэты в неё зашли, их черты стали заметнее зоркому морфитскому глазу: легко одетые, некоторые – в кольчугах, с оружием; спешившись с коней, они по одному начали проникать в дома. Через некоторое время, когда, казалось, деревня снова застыла в преддверии утра, неизвестные покинули дома местных с разных размеров мешками, свёртками, ящиками. Всё было быстро погружено на свободных от всадников лошадей.
Морфит отскочил от окна, немедленно пройдя в спальню, где мать ещё играла с ребёнком. После первых же слов Виолетта побледнела и в спешке, закутав ещё ничего не понимающего, но тоже запуганного сына во что успела, мигом скрылась в погребе. Герман искал оружие…
Пока в доме продолжалась суета, и воздух в нём холодел от ужаса каждого члена семьи, вооружённые всадники, собравшись вновь группой, собирались двигаться дальше. Руководитель отряда, заприметив вдали одинокий домик, скомандовал одному из отряда и туда наведаться. В ту же секунду из ближайшего к ним дома выскочил старик, бывший тем самым лекарем, что принимал роды. Встав на колени, мужчина взмолился, что пускай уж лучше его оберут дважды, чем молодую семью тревожат. Командир успел развернуть воина, уже почти тронувшегося; ничего со старика не взял и увёл своих туда же, за горизонт, откуда они и примчали этим утром…
Морозить в погребе Герман семью не стал, и только заметив, как отряд пустился в обратном направлении, сказал жене выходить. Симо был напуган.
Хоть всё и обошлось, только к вечеру морфит решился выйти с семьёй из дома, чтобы дойти до деревни. Пока шли, сын уснул у Виолетты на руках. Скорее из вежливости купив немного провизии, они начали искать и ответы, а ответы нашли их сами. Старик, только заметив семью, выскочил к ним из дома.
Этот отряд хакмаррских разбойников тревожит, как оказалось, деревню с давних пор, и только последние три года не объявлялись: восточное Хакмарри охвачено сражениями, а засилье иноземцев настолько укрепилось, что хакмаррских сил стало не хватать… и коли так, то хорошо – лишь бы не грабили. Теперь вернулись. Седой лекарь вымолил семье Германа спокойствие на сей раз, но, когда отряд приедет в следующий раз, – побора им не миновать.
Виолетта в порыве благодарности постаралась отдать старику купленных продуктов сколько смогла, и к сумеркам они все уже вернулись…
===========================
Время шло, и об этом дне родители уже почти забыли. Несмотря на возникавшие с того момента разногласия и некоторый холодок, семья жила спокойно и счастливо. Симо рос всё так же медленно, но зато энергии было хоть отбавляй. Болел он мало, ел хорошо, и своей постоянной улыбкой заставлял радоваться и маму с папой. Осенью, отметив свой третий год жизни, он стал куда самостоятельнее: одевался сам, на прогулках с матерью убегал только с разрешения, и даже научился мыть миски, из которых ел (правда, за ним всё равно приходилось домывать). Куда проще теперь ему было разговаривать, отец учил его этому вечерами, а мать, втихую, – днём, пока Герман на охоте. Старательно ему подсовывали даже книги, но морфитская грамота давалась ему с трудом, и только на один букварь ушёл почти месяц учёбы. Флорскому отец учить сына не хотел, единственную же книгу на морфитском языке читать ему было ещё рано…
Второй набег разбойников пришёлся на конец весны, когда Симо было три с половиной года. Было не такое, как в прошлый раз, раннее утро. Глава семьи уже скрылся в лесу с луком, Виолетта ухаживала за огородом, а сынишка их ещё спал.
Заслышав вдалеке пронзительный свист и стук копыт, девушка сразу смекнула, что происходит. Ей хватило минуты, чтобы убедиться в сохранности Симо, которому сказала укрыться на чердаке. Затем вышла на крыльцо, куда через минуту и примчала пара всадников. Всеобщий они знали, и объясниться с налётчиками удалось быстро и без шума. Получив по своему требованию мешок, наполненный ранним картофелем и редиской, а также два десятка дарлингов – это половина от всего, что было – без лишних слов скрылись.
Державшаяся гордо Виолетта, только проводив их взглядом и зайдя в дом, ударилась в слёзы. К напуганной матери с чердака быстро спустился Симо и, упав в её объятия, заплакал тоже…
Вернулся Герман поздно и, не получив никаких новостей от жены, улёгся спать. Уложив затем сына, та тихо продолжила готовить на завтра еду, а сама корила себя нещадно за такую трату, а главное – за то, что мужу не сказала ни слова. Это оказалось большой ошибкой.
На следующее утро глава семьи, конечно, потребовал завтрак. Заметив жене, что он ожидал в супе побольше редисок, он отодвинул в сторону опустошённую миску в сторону и направился в кладовую. Виолетта сразу поняла, зачем: сейчас Герман, отсчитав денег, послал бы её на рынок за провизией. Пока Симо мирно доедал, у неё сбивало дыхание. Вскоре морфит вышел из кладовки и бросил на жену хмурый взгляд – она побледнела. Поймав в коридоре сына, который спешил отчистить свою посуду, мужчина быстро спровадил его погулять во дворе. Девушка вжалась в угол…
Не стоит, пожалуй, разводить драму. Ясно как день, дальше, стремительно и с грохотом, всё катилось в стигию. Правду муж узнал сразу, и она его не успокоила. Не преминул возможностью вспомнить Виолетте все её проступки, даже незначительные, даже настолько мелкие, что она их даже не замечала. Конечно, ведь теперь она оказалась неправа по-настоящему…
Вскоре спор закончился. Мужчина вышел на улицу, затем, поймав сына, наспех его приодел и посадил на коня. Вошёл обратно, и, пока собирал пожитки, наткнулся на умоляющую его о чём-то Виолетту. Было, не ударив её, Герман только запер женщину в кладовой и вышел вон, чтобы никогда сюда не вернуться. Из кладовой послышался грохот. Мать мальчика упала без чувств…
В деревне (был уже полдень), он сменил лошадь на тройку с повозкой и покинул свой дом, и деревню, и лес, и жену; забрав с собой и Симо.
В поездке сын много плакал и просился назад, но морфит ни разу не подумал развернуться. Он, на самом же деле, был в некотором шоке, и оттого - в забытье. Уже только когда смеркалось, добрались они до ближайшего города, а там, взяв на последние деньги проводника и пристав к конвою, смогли уснуть.
Отца сын тоже любил, а потому через пару дней, в поездке, разногласий уже не возникало (по большей части и потому, что сыну было не более четырёх лет). Дальнейший их путь, тянувшийся почти месяц, на самом деле, был не особо увлекательным. Разве что, когда конвой на день сбился с пути, отец решил прогуляться с Симо по лесоповалу. Это был уже Хобсбург, и с местными Герман объясняться не мог, а потому лишь глядел за сыном, который так и норовил засунуть палец под чей-нибудь топор. К вечеру конвой вновь собрался, и путь продолжили. Ребёнок увёз оттуда смог стянуть кусочек сосны, который потерял в дороге…
===========================
Когда Симо впервые увидел дом, в котором был зачат, он испугался: такого бардака в своей жизни никогда он не видел. Конечно, первым делом он подобрал с пола какой-то кусок мятого пергамента и сунул его к другой ровной бумажке, которую ранее нашёл в кармане своего кафтана. Затем хотел было помочь с разбросанной посудой, но отец отправил его в спальню. Сам Герман, прибравшись кое-как, со злобой обыскал пол в поисках той самой записки, которую вышвырнул три с половиной года назад, и не нашёл её. Съев остатки еды, он пересчитал остатки средств, и, окончательно уничтоженный фактом, что из сбережений у него всего двадцаток ликхульт, крепко уснул прямо за кухонным столом.
Ночью он проснулся в холодном поту, и успокоился лишь, когда обнаружил сына мирно спящим в окружении молотков, зубил и других инструментов, видимо, служивших ему игрушками днём. Морфит перенёс его прямо в одежде на кровать, прибираться не стал, и вышел на улицу. Ночной Стег выглядел тихо и уныло – совсем не так, как он вспоминался Герману, хоть тот, вертя в поисках былых ощущений головой, признавал, что решительно ничего в городе не поменялось. Пройдя несколько кварталов и нагуляв кое-как сон, он вернулся домой и свалился на кровать в беспамятстве…
Проснулся он к полудню с сильно болевшей головой и мутным взглядом, и с трудом разобрав причину, собственно, по которой ему пришлось вставать с кровати. Причиной этому был шум в прихожей: с улицы в дверь громко кто-то стучал и бранился, а Симо, не дотянувшийся до ключа, не придумал ничего лучше, чем дразнить людей за дверью, повторяя ту же брань и громко хохоча. Кое-как прогнав сына на кухню, Герман де’Ворф раскрыл дверь, с тем, чтобы выяснить причину беспокойства его в дневной час. За дверью он обнаружил соседа, по словам которого стало ясно, что он теперь не такой уж и уважаемый в этом квартале и паре соседних с ним. Загадка этому была проста: Герман был лучшим в районе картографом и экономистом, работал на местного вельможу. Сосед же имел только одного сына, шалопая и неумёху, который работал у Германа помощником. Другой работы ему просто не давали. И когда морфит умчался за невесткой невесть куда, сын Боба, (назовём соседа Бобом), оставшись без работы, спился. Тогда же боб и растрепался всем, кого знал, о самых ужасных и, конечно, выдуманных проступках мастера его сына. Сплетни в итоге забылись, но осадок у местных остался…
Выпроводив с крыльца Боба взашей, Герман наказал сыну сидеть дома, оставив тому букварь и книгу со сказками, а сам выдвинулся на рынок в поисках работы и еды. Денег за ночь не прибавилось, а потому кроме обеда, ни он, ни Симо, ничего в тот день не ели…
===========================
Что же, всё-таки… история эта не про Виолетту, не про Германа де’Ворфа, а про самого Симку. Поэтому, (стоит добавить только, что работать Герман устроился писарем), продолжится эта история уже про мальчика.
В тот день отца не было долго, а поэтому Симе хватило времени расшифровать первую сказку из той старой книги, которую ему вручили, после чего чтение ему решительно наскучило. Сложив обе книги на лавку в прихожей, он принялся изучать дом, в котором ему предстояло теперь жить. Он был просторный, но, казалось, пустоватый. Не считая спальни, уставленной старой мебелью: обитый бархатом тёмно-коричневый стол, треснувший пополам, отгораживал от спальни уставленный ящиками, табуретами, рамами от картин и карт; а в углу стояло большое пыльное зеркало. Поигравшись с этой пылью, Симо обошёл ещё три комнаты – другую спальню, рабочий кабинет и кухню. Из кабинета он стянул красиво блестевший кулон и отправился назад к плотническим инструментам, чтобы с кулоном поиграться. Достав янтарный камешек ножницами, он принялся колотить оставшуюся медную оправу молотком. Плоский эдакий медальон ему понравился в разы больше, чем изначальное ювелирное изделие, а потому Симо на радостях помчал искать место, где бы его новый инструмент испытать.
К приходу Германа половина того самого старого стола в спальне была иссечена морфитским алфавитом. Отец терпеть не мог самодеятельности – особенно, если вспоминал, что жена была художницей – а потому выругал сына даже когда тот сознался в содеянном сам. Извинившись и получив подзатыльник, Симо, чуть не плача, ушёл спать…
===========================
Район Стега, в котором они жили, был весьма чистым и просторным. Тут к порту реже ходили караваны и телеги, было больше лужаек и места для активного отдыха маленького ребёнка. Часто отцу было плевать на то, когда и с чьими детьми гулял сын. Всё-таки, Симу полюбили даже соседи, и, зная о низких доходах Германа, иногда его нет-нет – и подкармливали. Таких “подачек” отец уже не терпел, и сын, если сознавался, всегда получал грубый выговор.
Сломленный Герман де’Ворф, встав на путь саморазрушения, медленно тянул за собой и Симу, который всё меньше и меньше с каждым днём верил в своего отца…
В дневных играх, некоторой работе по дому и небрежной учёбе проходили дни, месяцы и, в конце концов, годы. К восьми годам, привыкший к дракам на улице, к домашней брани и дисциплине лишь через силу, к тому, что проступки ведут к признанию, а честность влечёт за собой наказание, мальчик выделялся своим буйным характером настолько сильно, что от послушного ушастика трёх лет он отличался разительно. Зато, активное времяпрепровождение на улице в любое время года закалили его тело как ничто раньше. Симо начал быстрее расти, стал сильнее местных детей морфитской расы, почти перестал болеть и научился бегать быстрее, чем те, кого он задирал.
Домой теперь он приходил лишь к вечеру, чаще всего в грязи, неумытый и ободранный. Благо, отца дома мальчуган заставал вечером редко: Герман пристрастился к выпивке. Убедившись, что отца дома нет, он наскоро делал уборку – дело, которое спасало его от подзатыльников – и, засовывая куда поглубже грязную одежду, ложился спать.
Это продолжалось недолго, и не столько потому, что за рваную одежду его секли, а потому в первую очередь, что на улице его звали грязнулей. На дразнилки он научился не отвечать, но уж больно часто его с этим доставали. И парень научился бегать к морю, где полоскал и себя, и одежду, глядя на отходящие корабли. Ему нравилось разглядывать весело трепыхавшиеся флаги на вершинах мачт – только в эти моменты он забывался, обретая покой от своих мыслей о прошлом и о настоящем. Когда же паруса очередной шхунки терялись в тумане, а одежда просыхала на солнце, Симо вставал с берега и полный энтузиазма вновь шёл кошмарить соседских детей…
Вечера тогда заканчивались ссорами, ведь отец просто ненавидел расспросы о матери ребёнка. Симо же неуёмно старался разузнать всё, что его беспокоило. Мечта когда-нибудь купить свой корабль и найти маму его не оставляла. С каждым новым разговором и вопросом Герман медленно впадал в отчаяние…
Одним летним днём Симо перешёл черту, которую переходить не стоило. Нельзя не согласиться, что ребёнок, которому через несколько месяцев исполнится всего девятый год, не сильно разборчив ни в словах, ни в постановке своих фраз.
Сегодня у Германа был выходной, он искал бутылки алкоголя по всему дому. Сын, часом ранее получивший ремня за перебранку с соседом, бегал за ним и повторял одну лишь фразу, услышанную на рынке: “Только продрал глаза – уже ищет бутылку! Пьянь!” Словом, эту фразу морфиту тогда кинули вполне заслуженно, что его очень злило. Этот день был чересчур уж противным, и Герман едва держался, чтобы не устроить погром. Симо не унимался…
В кладовке нашлась бутыль рома, пыльная и старая. Мужчина подумал, что вот оно – спасение от мук, и стоит сделать хотя бы глоток, а то всё вокруг будет гореть ярким пламенем. Он приложил руки к горлышку и потянул. С хлопком пробки раздалось на весь дом злобное “Евнух недобитый, нашёл-таки!” Симы. Глаза Германа вспыхнули, и одного взгляда мальчишке хватило, чтобы пуститься прочь из дома…
И только вечером, час стучавший в дом, парень понял, что дверь ему больше не откроют…
С того дня началась беспризорническая жизнь, полная тягостей и… хотя, тягостей – нет. По большей части, жилось Симе не труднее, чем раньше. Первое время он попрошайничал на рынке, где к нему привыкли многие лавочники. Они угощали его яблоками, сушками и сухофруктами, разрешали прятаться в тени своих палаток и относились гораздо снисходительнее, чем, наверное, сам отец в последние годы. Причины этому почти и не было, особенно если вспомнить, что ребёнок не кичился своего словарного запаса. Разве что, торговцам нравилось, когда он помогал им прибираться, когда день уж заканчивался. К осени спать, как раньше – где-нибудь на лавке в садах, не было возможности. Первое время Сима шлялся ночами в переулках в поисках любой заслонки от дождя, благодаря чему многие уже знали о мальчике, который жил на улице. Никому не мешая, он редко встречался с угрозой быть пойманным стражей.
И лишь к наступлению настоящих холодов парню стало ясно, что, не найдя места, где бы он мог спать, зиму ему не пережить. Первый свой ночлег он нашел недалеко от порта… Вечерело, а потому с рынка он отправился шастать в поисках неравнодушных к его жизни морфитов. Строя максимально жалобные глазки, он подбегал к тем, кого считал наиболее легкой целью и начинал свой жалобный рассказ о тяготах детской жизни. Получая отказ, мальчишка едва сдерживал себя, чтобы не проклинать бездушного прохожего вслух. Лишь тогда, когда мороз начал Симу пробирать до костей, наглость быстро сменилась испугом. Те редкие прохожие, какие ещё встречались на улицах, обходили его стороной, и тогда он начал стучаться в дома… И только дойдя до квартала, близкого к гавани, семиморфит смог найти тот самый дом. Сопротивляясь настойчивости трясущегося мальчика, хозяин продолжал спор, пока к порогу, проснувшаяся от шума, не подошла дочка морфита. Увидев на пороге Симу и его светлые, покрывшиеся инеем волосы, она посчитала своим долгом уговорить отца пустить беднягу переночевать. Пришлось открыть ему дверь…
===========================
Симо успел пережить три зимы. Первую – в доме той девочки и её отца. У них начала складываться дружба, и дружба крепкая, а это хозяину дома не нравилось. Семиморфитов мало какой морфит полюбит, а потому к окончанию холодов жил парень снова на улице. Когда же он искал ночлег, выбирал чаще одиноких дам, потому как их сердце растопить было легче…
Заключительной частью его жизни в Мэр-Вассе стал тот день, когда он заметил около своего старого дома смущённую толпу. Любопытство взяло верх, парень пробрался меж чужих ног поближе и обнаружил своего отца, бледного лицом. Он был без сознания, а из дома выносили его двое мужчин – за ноги и руки. По толпе тотчас прошла волна беспокойного шёпота, кто-то выкрикнул: “помер!”.
Симо чутка потускнел, но не придал этому значения. Когда же все разошлись, он решил проникнуть в дом через дверь, оставленную раскрытой. Внутри всё было по-старому, за исключением ещё большего количества пыли, грязи и бутылок вокруг. Под ногами хрустело битое стекло. Обойдя все комнаты, он нашёл и свою спальню. Из неё исчезло зеркало, стол с выцарапанным алфавитом и некоторая другая мебель. Под койкой мальчик нашёл старый свой кафтан и обнаружил те же старые бумажки…
Через полчаса Симо бродил в порту и останавливался у каждого предмета, содержащего на себе морфитские слова. Осматривая быстро надпись и приходя к неутешительному выводу, он брёл дальше. Искал слово “Флоревендель”.
Тут стоит уже, наконец, рассказать о записках из его кармана. Первая была той самой запиской от сестры матери Симо, написанной на флорском языке. Его он почти не понимал, но смог разобрать драгоценное для него имя “Виолетта” в тексте. Откуда там появилась вторая записка, он не знал. На самом же деле, пока Герман грузил мальчика на лошадь, мать подсунула её в карман кафтанчика. Текст записки был прост: “Сын, не показывай записку отцу. Как бы далеко ты ни был от Хакмарри, знай – моя любовь с тобой.”
Теперь Симо знал, куда ему надо – в Хакмарри. Нельзя отрицать, что попытка двенадцатилетнего мальчугана проникнуть на корабль, чтобы добраться до мамы чёрт знает где, – это очень опрометчивое и опасное решение. Возможно, сотни таких же отчаянных беспризорников, как Симо, каждый год пропадают в морях или ошибаются кораблём… а ему, всё же, повезло. Тот корабль вёз в Хакмарри наёмников, и слишком, наверное, малодушных. Может, просто добрых; ведь, найдя в одной из бочек вместо яблок голодного семиморфита, они не решились выкинуть его за борт. Сошёл Симо с корабля тем же летом…
- Герда Фирс-Калибан - не знает имени. Относительно доверительные. В первую очередь, она - настоящий, нормальный морфит. Во вторых, по ней видно, что навредить ребёнку не в силах. Деньги за хлеб брать отказывалась: аферистка или богатая.
- Раги Норвен - не знает имени. Невраждебные (уже хорошо). Покормил, в библиотеку пустил, не царапался. Ничего, и тебя, убогенького, полюбят!
- Януш "Кривоустый" - не знает имени. Опасный урод. Почти напал, потом подрался. Физиономия запоминающаяся, стоит держаться подальше.
Виолетта (Фирс-Калибан) - это настоящий игровой персонаж, зарегистрированный в марте 2022. Пока ещё живой.
===========================
ООС ник, как ясно из оглавления, "Wood3n".
===========================
ООС ник, как ясно из оглавления, "Wood3n".
Последнее редактирование:
