Имена, прозвища и прочее: Жан Дойль Ла-Лепар.
OOC Ник: Pravoslavni
Раса персонажа: Человек
Возраст: 28
Внешний вид: Человек средних лет, с резкими чертами лица. Физически крепок, хотя и не чужд выпивки, но времени на бездействие у него не так много, ведь постоянно на службе или в битве. Коротко подстриженные каштановые волосы и пышные ухоженные усы — его гордость, на которую он тратит немалую часть своего жалованья у цирюльника.
Характер: Дерзок, амбициозен, с душой, полной огня и пылкости. Стремится выбраться из того дерьма, в которое его ввязала родня, хоть и понимает, что война и служба — единственный его шанс быть хоть чем-то, иметь смысл в жизни, а не просто серым дерьмом. Упорный и хитрый, хоть порой и не блещет своим умом.
Таланты, сильные стороны: Сила, хитрость и постоянная попытка кого-то накинуть на монеты, что позволяет иметь двойную выгоду.
Слабости, проблемы, уязвимости: Азартность, пьянство, порой наивность и позволение грубить чужим.
Привычки: Ранний подъём с первыми лучами солнца, ест всё до последней крошки и пьёт всё до последней капли.
Мечты, желания, цели: Деньги, девки и вино сверху. А так-же к концу своих лет где-то осесть позабыв о тяготах службы.
Биография.
Большой колокол в Сельфете звонил. Далеко-далеко разносились по лесу его певучие, все нарастающие звуки. Работники, добывавшие торф, и рыбаки на небольшом озере слышали, как в знойном летнем воздухе дальний звон гудит то громче, то слабее. В тех местах звуки эти были привычными, столь же привычными, как болтовня соек или крик выпи. Группами возвращались монахи в монастырь. По травянистым аллеям, вдоль которых росли искривленные дубы и покрытые лишайником берёзы, спешила одетая в белое флорендская братия на призыв колокола. Местная служба собралась на освящение новорождённого мальчика местного не особо зажиточного, но всё-таки дворянина, семья Ла-Лепар была из тех чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. А так-же обветшалом поместье, и пары слуг.. Сия мальчиком оказался так званный Жан Дойль, двойное имя было выбрано как некая традиция, и вот освятив мальца тому по словам монахов будет дарована счастливая судьба, но будет ли это на деле?
Когда малец подрос, то его приставили к аббатскому монастырю на выучку, именно там тот обучился считать, однако с грамматикой у того были, и будут крупные проблемы даже после своей выучки. Одним днём юноша был не в монастырском одеянии, но в светской одежде, хотя его куртка, плащ и штаны были темных тонов, как и подобает тому, кто живет на освященной земле. Через плечо на широкой кожаной лямке висела сума или ранец, какие полагалось носить путникам. В одной руке он держал толстую, окованную железом палку с острым наконечником, в другой — шапку с крупной оловянной бляхой спереди, на бляхе было вытиснено изображение святой Мэлите.
— Собрался в путь, любезный сын мой? — сказал аббат молодому четырнадцатилетнему Жану. — Нынче поистине день уходов.
— Вы слишком добры ко мне, отец святой, — ответил юноша. — Будь на то моя воля, никогда бы я не ушел отсюда и дожил
бы до конца своих дней в Сельфете. С тех пор, как я себя помню, здесь был мой родной дом, и мне больно покидать его.
Но отец велел собираться, каждый мужчина обязан пройти воинскую службу, и боюсь что на ближайшие лет двенадцать я
буду где-то под Гран-Флерсером, благо у меня там имеется родня, моя тётушка.
— Жизнь несет нам немало страданий, — мягко отозвался аббат. — У кого их нет? О твоем уходе скорбим мы все,
не только ты сам. Но ничего не поделаешь. Уверяю, отец твой желает только лучшее.. Ступай же, там и клячу твою
подтащили к вратам.
Повинуясь указанию аббата, юноша ступил к своей кляче, но нерешительно и без охоты. Аббат стоял возле узкого окна,
и его черная тень косо падала на застеленный камышом пол.
— Твой отец, он поступил так отчасти потому, что твоя мать умерла, отчасти потому, что твой старший брат, нынешний зять
местного палача, уже тогда обнаруживал свою свирепую и грубую натуру и был бы для тебя неподходящим товарищем.
Однако отец твой не хотел, чтобы ты остался в монастыре навсегда, а, возмужав после закалки битв вернулся бы к мирской жизни,
но это тебе решать.. Аревуар! Пусть Флоренд тебя бережёт.
Однако не в природе вещей, чтобы четырнадцатилетний паренек, с кипящей в жилах молодой кровью, проводил первые часы свободы, печалясь о том, что он оставил позади. Задолго до того, как Жан перестал слышать звон монастырских колоколов, он уже решительно скакал вперед, помахивая палкой и насвистывая так же весело, как птицы в чаще. Стоял один из тех вечеров, которые действуют возвышающе на человеческую душу. Косые лучи солнца, падая сквозь листву, рисовали на дороге хрупкие узоры, пересеченные полосами золотистого света. Далеко впереди и позади всадника густые ветви деревьев, местами уже медно-красные, перекидывали свои широкие арки над дорогой. Тихий летний воздух был насыщен смолистым запахом огромного леса. Порой коричневатый ручеек с плеском вырывался из-под корней, пересекал дорогу и снова терялся во мхах и зарослях ежевики. Кроме однообразного писка насекомых и ропота листьев, всюду царило глубокое безмолвие, сладостное и успокаивающее безмолвие природы. Дорога, по которой шел тот, была гораздо безлюднее, чем другие тракты Флоревенделя, особенно те, что соединяли меж собой более крупные города. Все же время от времени Дойль встречал путников, не раз его обгоняли вереницы мулов с вьюками и группы всадников, двигавшихся в том же направлении, что и он. Один раз ему попался нищенствующий кмет в коричневой рясе; он прихрамывал и, увидев всадника, стал жалобно умолять, пусть тот подаст ему мелкую монетку на покупку хлеба и тем спасет от голодной смерти. Но Ла-Лепар торопливо прошел мимо: в монастыре его научили избегать нищенствующих, кроме того, из сумы попрошайки торчала огромная полуобглоданная баранья кость, доказывавшая, что он лгун. Как ни спешил юноша прочь, он все же услышал, как тот проклинал его именем всех учеников Флоренда, и даже чем-то неизвестным, кажись это уже с Хобского фольклора.. И так ужасны были эти проклятия, что Жан, перепуганный, заткнул уши и бил клячу до тех пор, пока кмет не превратился в коричневое пятнышко на желтой дороге. Единственная радость на пути к лагерю приграничной ордонансновой роты были акробаты, весело скача на руках, и звеня музыкальными инструментами. Жан Дойль наконец добрался до лесной гостиницы на окраине Вествара: он стер себе ноги и чувствовал мучительную усталость. Весь этот день тот провел в пути, а к вечеру он и его кляча устали и сильно проголодались; тогда, он тронул поводья и подъехал к постоялому двору ещё ближе, как раз когда стало смеркаться.
— Тост! Тост! — вопил какой-то малый грубого вида в рваной куртке. — Еще раз все выпьем меду или эля за счет последнего гостя!
— Таков уж закон «Пестрой коровы», — орал другой. — Эй, сюда, госпожа Элиза! Новый гость пришел, а нет ни глотка для всей компании.
— Все, что прикажете, господа, я подам все, что прикажете, — ответила хозяйка, суетливо вбегая в комнату с охапкой кружек в руках. — Чего же вам подать? Пива для лесных братьев, меду для певца, водки для жестянщика и вина для остальных? Таков здесь старинный обычай, молодой господин. Так принято в «Пестрой корове» вот уже много лет, компания пьет за здоровье последнего гостя. Вы не откажетесь выполнить этот обычай?
— Что ж, добрая госпожа, — отозвался Жан, — я бы не нарушил обычая вашего дома, но должен признаться: мой кошелек весьма тощ. Если двух серебряных хватит, я буду очень рад выполнить то, что от меня требуется!
Двое из них, одетые в полинявшие от непогоды куртки лесников, сняли с очага большой котел, а третий, вооружившись огромным оловянным черпаком, положил каждому порцию нарезанного ломтиками мяса, от которого валил пар. Взяв свою долю и кружку с элем, Дойль удалился в угол и сел на стоявшие там скамьи; тут он мог спокойно поужинать, наблюдая эту странную трапезу, столь непохожую на те трапезы, к которым он привык в монастыре и которые совершались в безмолвии и строгом благочинии. И после сего уснул, прям там, за столом.. На утро же вернулся к своей кляче продолжив путь.
Наконец он добрался до приграничного лагеря ордонансовой роты, и его радушно приняли, так-как отец позаботился и направил рекомендательное письмо. Не прошло и месяца с вступления к рыцарям и пехотинцам, в числе последних конечно.. Как уже пришли дни, когда во всех Вестварских графствах началось волнение и суматоха, люди чистили оружие, стучали молотками. От деревни к деревне, от замка к замку быстро распространялась весть, что опять начинаются военные сборы и что едва наступит весна, как бывший единый народ вновь сойдутся на поле брани, каждый за свои интересы. Эти стычки и налёты с обеих сторон не редкое дело, хоть это и неофициальная война, но приносит свои жертвы, именно поэтому тут и располагается боевая единица как сто копий. Это была великая весть для воинственного региона Флоревенделя, так и Хобсбурского Гран-Флерсера, где ремеслом целого поколения являлась война, где вывоз состоял из солдат, а ввоз — из пленников. Пять лет ее сыны скучали, обреченные на чуждую им мирную жизнь. Теперь они бросились к оружию, словно осуществляя право своего первородства. Старые солдаты и наёмники радовались, что опять услышат зов трубы, и еще больше радовалась пылкая молодежь, которая годами томилась, слушая военные рассказы своих отцов. Перевалить через высокие горы, победить соперника, последовать за величайшим ротным командиром, увидеть залитые солнцем поля и виноградники, — вот роскошная перспектива для пламени воинов. Не понадобилось также много времени, чтобы каждая крепость выслала своих кавалеристов и каждое село — своих пехотинцев. В последние дни поздней осени и первые дни зимы все дороги и проселки были полны звуками труб, и ополченцев, что только вчера были кметами. Собралась неплохая армия, под тысячу вояк, и примерно столько же было с иной стороны, сия и набегом толком назвать нельзя, скорее подготовкой к кровавому убою, но.. Что уж поделать.
Шесть долгих недель ушло на эти приготовления, и только под самый день св. Бэнета все было готово для выступления. Почти два месяца провел Жан в замке некого барона Люмьера — и этим месяцам было суждено изменить все течение его жизни, отклонить ее от того мрачного и одинокого русла, к которому оно как будто стремилось, и направить по более свободным и светлым путям. Он уже понял, что должен благословлять отца за его мудрую предусмотрительность, заставившую сына изведать мирскую жизнь, прежде чем отречься от нее. Ибо этот мир оказался иным, чем он рисовал себе, и совершенно отличным от того, каким его изображал наставник послушников, когда громил свирепых волков, подстерегающих людей за мирными холмами. В этом мире существовала, без сомнения, и жестокость, и сладострастие, и грех, и скорбь, но разве не было наряду с ними и высоких добродетелей, твердых, мужественных добродетелей, которые не боятся соблазнов и остаются верными себе во всех грубых столкновениях повседневной жизни? Какой бледной казалась по контрасту с ними безгрешность, проистекающая из неспособности грешить, или победа, состоящая в бегстве от врага!
Наконец отряд был готов к выступлению. Под громкие звуки рогов, раздававшиеся с главной башни и у ворот, и веселый, воинственный треск барабана солдаты собирались на внешнем дворе, держа в руках зажженные факелы, так как еще не забрезжил рассвет. Дойль из окна оружейной смотрел на странное зрелище: перед ним был круг желтых трепетных огней, строй воинов с суровыми бородатыми лицами, отблески факелов на оружии, лошади, опустившие морды. Впереди стояли лучники в пять рядов, окаймляли же строй младшие командиры: они сновали взад и вперед и равняли ряды, отдавая короткие распоряжения. Позади виднелась кучка закованных в латы всадников, их копья стояли торчком, цветные кисти свисали вдоль дубовых древков. Всадники были так неподвижны и безмолвны, что их можно было бы принять за металлические статуи; лишь время от времени одна из лошадей быстро и нетерпеливо била копытом и терлась о поножи, или трясла головой. Юный же Жан имел при себе врученное ещё с монастыря отцовское копьё, не большой деревянный щит, а так-же гамбезон с проржавевшим шлемом, кляча для боя не годилась, и тому придётся сражаться в пешем строю.
За всадниками следовали по пятам двадцать лучников — все бородатые крепыши, с мишенями за спиной и с длинными луками, торчавшими из-за правого плеча, на поясе у каждого висел топор или меч, в соответствии с характером хозяина.. Жан же ступал в отдельном, пешем строю средь ополченцев, солдат гарнизонов и бывших крестьян, под барабан шагал и напевал песнь, покуда не подойдут к месту предположительной битвы, лазутчики уже со всех сторон верещали куда движется хобское наёмное войско. И под задорную песнь те всё ступали вперёд..
"Решил Пьеро изведать свет,
Не мил его девчонке свет:
Ушел дружок. Она одна.
Но верность сохранит она!
Пришел к ней рыцарь — плащ до пят,
И латы под плащом блестят.
Но, хоть колено он склонил.
К любви девчонку не склонил.
Оруженосец к ней пришел,
На нем малиновый камзол.
Играл он нежно, сладко пел.
Но в деле мало преуспел.
Пришел богач купец, одет
В кафтан и бархатный берет.
Но лавки, полные добра.
Не принесли ему добра.
Пришел к ней лучник — добрый друг,
В руках колчан и меткий лук,
В кармане пять монет всего…
Девчонка, берегись его!
Ох, кто-то волю дал слезам,
А кто-то рыскал по лесам…
А лучник в дальней стороне
С девчонкой скачет на коне."
Миновав половину пути, отряд свернул с главной дороги, река осталась севернее, и всадники вступили на узкую тропу, вившуюся по обширной и унылой равнине. Тропа вела их среди болот и лесов, и наконец они вышли на широкую поляну, которую пересекал быстрый широкий ручей. Лошади перешли его вброд, и, когда все оказались на другом берегу, капитан роты где служил и Жан заявил, что они подступились ближе чем предполагалось,и находятся почти-что на хобской земле. Они прошли еще несколько лье той же самой пустынной тропой, потом их окружил густой лес, а вместе с ними и пара небольших отрядов хобских наёмников из бывших флоров, которым нынче живётся лучше в Хобсбурге.. Дойль насчитал семьдесят девять темных фигур, мелькнувших через высоченные деревья. Многие из них несли на себе алебарды, однако за дальностью расстояния тот не мог определить, что ещё за оружие у тех. Так они и переходили один к другому, стараясь остаться незамеченными, из дальнего леса в ближний, пока не оказались почти впритык к флорскому ордонансовому отряду. — Боже мой! — воскликнул Дойль, дрожа всем телом. — Что это за ужас?! Хобсы, хобсы.. ХОБСЫ! — раздавался юношеский крик на весь отряд, все и так их видели, но с криком начали всё больше суетится.. Благо строй был сохранён. Вояки по ту сторону видели сей малый момент, и воплем, всклокоченными волосами, и сверкающими зубами ринулись вперёд на замыкающий отряд строя, где и был сам Ла-Лепар, тот решил, что они скорее похожи на преспешников Ирхаала, чем на людей из плоти и крови. С хриплым воем они бросались на двух стоявших по бокам рыцарей, налетая с размаху на выставленные острия их мечей; не обращая внимания на раны, они исступленно вцеплялись в противников, царапали их, кусали, одержимые одним желанием — повалить их наземь. И действительно, они сбили с ног одного флорского шевалье, а капитан роты, издав свой оглушительный воинственный клич, все еще стоял, размахивая тяжелым мечом и заслоняя упавшего рыцаря, чтобы тот мог встать. Вдруг в воздухе просвистели две длинных флорских стрелы, из следующих строёв ринулись вниз оруженосцы и двадвацать лучников, и это сразу изменило ход схватки. Нападающие отступили, рыцари бросились вперед, и тропа быстро была очищена от врагов.. Но на долго ли? Напала лишь часть, и остальные сорок где-то скрылись в лесу поджидая вероятно ночи.. — Стойте! — воскликнул неизвестный для Жана маркиз вослед нагоняющим рыцарям. — Мы погибнем, если разделимся! Я лично не дорожу своей жизнью — хоть и обидно погибнуть от рук этого сброда, — но со мною здесь моя дорогая супруга, а ее жизнь я не могу подвергать опасности. У нас есть теперь возможность немного передохнуть, подумаем, сеньоры, как нам выпутаться из беды. Те всем скопом остановились на неподалёк стоящем холме, разбили шатры, и огородились обозом, а иную часть холма окопали, да понатыкали туда колья. Командование направилось к себе, решать, думать.. А вояки оставались на улице развлекаясь, отдыхая и размышляя над недавним нападением.
Вдруг восторженно заревели ополченцы, кто-то начал играть музыку на мандалине, от чего атмосфера налаживались. Затопали ногами, застучали кружками об бочки и землю — видимо, им особенно пришлась по вкусу эта песня, а Жан скромно склонился над квартой и четырьмя гигантскими глотками осушил ее всю. — Я играл эту песню в пивной Кварлатта, когда еще и не помышлял сам стать лучником, — пояснил он.
— Наполните свои кружки! — воскликнул игрец, погружая собственный кубок в стоявший перед ним открытый бочонок. — Последнюю здравицу за ордонанс и за каждого храброго воина, который идет под лилиями, и розами Флоревенделя.
— Пью за старуху, за дымолист и за гусиные перья, — сказал старый, седой лучник, сидевший справа.
— Пью за мирный исход, за короля и за отряд в двести сорок человек, — заявил другой.
— Пью за кровавую бойню, — крикнул еще кто-то, — многие пойдут и немногие вернутся!
— За то, чтобы сталью добыть побольше золота, — возгласил пятый.
— А последний тост — за властительниц наших сердец, — предложил Лепар. — Пусть будет тверда наша рука и верен глаз, ребята; двух кварт на брата хватит.
С возгласами, шутками и песнями все разошлись по шатрам, и снова в лагере воцарилась тишина..
К рассвету оруженосец маркиза собрал небольшой отряд чтоб выбраться на разведку, и прочесать местность. Первые тракты были пусты даже от селян, доступ к второй дороге преграждал часовой-крестьянин, который при виде смельчаков отпрянул в испуге, пронзительным воплем сзывая товарищей.
— Заткни ему глотку, не то нам конец! — крикнул один из солдат, бросаясь вперед, и тут, словно струна арфы, прозвенела тетива крайнего из отряда, и страж упал лицом вниз, судорожно дергая ногами и стискивая пальцы рук, по правую руку от кмета находилось чьё-то жилище. Со двора доносилось такое улюлюканье и гиканье, такие свирепые проклятия и не менее свирепый смех, что даже очень смелый человек не рискнул бы перешагнуть через ненадежный барьер, отделявший их от толпы. Однако человек маркиза шепотом сурово и властно приказал:
— Оба лучника идут впереди, я и трое рыцарей, будем защищать их с тыла и отбивать нападающих сзади. Все! Теперь отворяйте калитку, и да хранит нас бог!
Сначала казалось, что они беспрепятственно достигнут цели, так быстро и бесшумно они шли. Они пересекли уже половину двора, когда кричавшие во весь голос крестьяне сделали попытку их остановить. Несколько человек, преградивших им путь, были уничтожены или отброшены, а преследователей отбили своим оружием три доблестных воина; здравые и невредимые, они добрались до входа в дом, повернулись лицом к толпе, и оруженосец сунул громадный ключ в замок, подобрал у одного из пьяниц.
— Боже мой, не тот ключ! — воскликнул он.
— Не тот ключ?
— Олух, болван я! Это ключ от сарая кажись, дом открывает другой. Я поищу его!
Он повернулся и готов был в своем безрассудстве отправиться за ключом, но в этот миг громадный камень, брошенный дюжим крестьянином, ударил его по уху, и он без чувств упал наземь.
— Вот такой ключ мне и нужен! — воскликнул рыцарь, поднял камень и со всего размаха кинул в дверь.
Замок разбился, дерево раскололось, камень разлетелся на несколько кусков, но железные скобы удержали дверь на месте. Шевалье наклонился, сунул свои гигантские пальцы под дверь и, натужась, снял с петель эту громаду из дерева и железа. Несколько мгновений она качалась, потом рухнула, похоронив его под обломками, а товарищи ожидающие на другом конце дороге ринулись в темный сводчатый проход, который вел к еде, и возможной информации, не зря ведь хобские ополченцы были тут.
— Вверх по лестнице, Дойль! — крикнул рыцарь. — А теперь, друзья, повернем и отбросим их назад.
Толпа крестьян ринулась за ними с второго этажа, но два самых надежных клинка сверкнули на этой лестнице, и четверо преследователей упали у порога. Остальные отошли и столпились полукругом у открытой двери, скрежеща зубами и грозя кулаками разведовательному отряду. Крестьяне оттащили тело оруженосца и изрубили его на части. Трое или четверо извлекли своего пьяного товарища из под стола, он тут же вскочил на ноги и, схватив каждой рукой по человеку, с такой силой столкнул их лбами, что они замертво повалились друг на друга. Пинками и затрещинами он отбился от вцепившихся в него двух других и через минуту стоял уже в проходе, поняв что забил не тех... И по итогу пал прям в том проходе.
— Псы получили по заслугам! — воскликнул лучник.
— Клянусь Мэлите, среди них, видно, есть весьма достойные и мужественные люди! — заметил семиморфит, такой же лучник. — Будь они более знатного рода, они достигли бы немалых успехов и почестей. Но, кто бы они ни были, встреча с ними доставила мне большое удовольствие.
Перестаньте, ратники и стражники,
Обирать мужика-простака!
Уэанн - простак с давних времен
Зовется он.
С бессмысленными выкриками убежали остальные селяне.. Миссия вероятно успешна, и можно возвращаться чтоб выдвинуться дальше всем скопом вояк. Когда они подступились к своему лагерю, то увидели своих последних врагов, которые наконец подоспели, войско наёмников, видать те решили прибрать сначала свои тылы, а после и Вествар пограбить. Раздался неистовый взрыв брани, криков и злобного смеха. Они продолжали обкладывать основание возов валежником и, взявшись за руки начали плясать вокруг пылающего костра. Их высокие, пронзительные голоса заглушали рев пламени и треск возов, казалось, это воют волки, которые видят перед собой добычу и знают, что теперь уже скоро ее настигнут. — Клянусь эфесом, — сказал лучник из разведки, — сдается мне, что не видать нам дома в этом походе. Я очень рад, что свою перину и ценные вещи пристроил у достойной женщины, пусть они ей и достанутся. Но у меня все-таки есть еще тринадцать стрел, и клянусь тетивой, если хоть одна пролетит мимо цели, я заслужил свою гибель! Первую — в того, кто размахивает шелковым платьем миледи маркиза. Попал, слава тебе, господи, хоть и на ладонь ниже, чем метил. Теперь в того негодяя — на пике у него отрубленная голова. Ага! Прямо в точку, Джон. Да и ты не зеваешь, Джон! Негодяй свалился прямо в огонь! Но прошу тебя, Джон, пускай стрелу мягко и отучись дергать тетиву, такая привычка пошла не впрок многим хорошим стрелкам.
Пока оба лучника без промаха стреляли в толпу, Маркиз, его жена и капитан ордонансовой роты совещались о том, как избежать уготованной им страшной участи.
— Странный конец для человека, который уцелел в стольких жарких боях, — сказал маркиз. — Мне-то все равно, какой смертью умереть, но сердце разрывается, как подумаю, что ее должна разделить моя дорогая супруга!
— Что ты, Луи, ведь и я не боюсь смерти. Мое единственное желание — умереть вместе с тобой!
— Достойный ответ, прекрасная дама! — воскликнул капитан. — Я уверен, что и моя жена ответила бы так же. Мне по крайней мере выпало счастье жить в такие времена, когда можно завоевать немалую славу и встретиться со многими доблестными рыцарями и джентльменами.
Узкий проход был загроможден всем что было в лагере, беспорядочно наваленные одна на другую, а из щелей между ними поднимался удушливый сизый дым. У хобсов была небольшая баллиста на телеге, её выстрел разрушил импровизированную стену и отрезал их от единственного возможного спасения. Защитники крепости были открыты. Под ними, словно в раскаленном горниле, металось пламя, а вокруг неистовствовала толпа, жаждавшая их крови, — казалось, из такого положения нет и не может быть выхода. Медленно отступали те к вершине, а когда пришли, леди маркиза бросилась к мужу и схватила его за руку. Вдруг, послышалось из далека.. — Bonjour! — воскликнули хором подоспевшие солдаты некого барона, что кличится Люмьером, на прошлой стоянке тот с своей гвардией запоздал. Те кто были в лагере подскочили с радостными выражениями лица, размахивая руками. — Мне почудились голоса еще до того, как мы поднялись, а теперь я слышу их ясно. Мы спасены, друзья! Клянусь моими десятью пальцами, мы спасены. Это боевая песня барона. Тише! Бейтесь, те нам помогут!
Пью от души теперь я
За гусиные серые перья
И за родину серых гусей!
— Эй, клянусь своим отцом, — заорал Дойль, — Да ведь это старая, славная песня гвардейцев барона!! Сюда идут две сотни молодцов, лучших из всех, кто когда-либо пускал кровь врага! Слушайте, как лихо поют эти черти!
Все ближе и громче звучал в ночи веселый походный марш:
Так что ж сказать о луке?
Он в королевстве сработан, лук.
Искуснейшие руки
Из тиса выгнули его.
Поэтому сердцем чистым
Мы любим наш тис смолистый,
И землю тиса своего…
А что сказать о людях?
Мы в добром Вестваре росли,
Мы нашу землю любим.
Мы лучники, и нрав наш крут…
Так пусть же наполнятся чаши —
Мы выпьем за родину нашу,
За край, где лучники живут!
Хобсы еще не опомнились после основного боя и были подавлены своими потерями, а появление регулярного отряда лучников вконец лишило их мужества. Через несколько минут они во весь опор мчались к себе в заросли. Между тем солнце уже всходило над черными, залитыми кровью шатрами и обозами, где еще накануне вечером стоял величественный пост вояк.. Потери были ужасны со всех сторон, Ла-Лепар успел сразиться помалясь, не влезая в гущу, но этого хватило.. Можно считать это победой, наёмное войско отступило с потерями, значится и наступления не планируется. Флорская сторона была так-же подбита, подкошена, ряды порядели, а командиры поседели.. С примерно таким итогом те вертались к дому, пересчитывая смерти, и выгоду. Жан так и остался служить в ордонансе, постоянно занимаясь муштрой, мелким грабежом и воровством с селян, такова уж была судьба, что поделать. Без особого изощрения, просто забирает то что требуется на жизнь..
Так и проходила жизнь Лепара, со временем его разбойничий пыл стал спадать, и тот всё реже отбирал у селян еду, аль вещи. С началом пятой Флоро-Хакмаррской тот уже был более чем опытным воякой при ордонансе, и с радостью ступил на необъятые земли дикарей, надеясь на лёгкую победу тот недооценил себя.. И по итогу был разгромлен под "Пепельным Берегом", лишь чудо Господне его будто оберегло да оставило в живых. Капитан роты был убит, как и большая часть собратьев. Герцог ведущий армию отступил, осев на Флорье, а Лепару уж деваться было негде, и он осел в "Хорнвуде", Саксонской короне признанной королём Эльрином II, котрое является союзным государством Флоревенделя. |
