- Сообщения
- 49
- Реакции
- 341
“Грохочущих светил небесная армада. ㅤ
Ты к нам являешься как вечная гряда.ㅤㅤ
Ты явь средь снов, желаний тихих пруд.ㅤ
Ты весь тот апогей, к чему все и идут.”ㅤ
Ты к нам являешься как вечная гряда.ㅤㅤ
Ты явь средь снов, желаний тихих пруд.ㅤ
Ты весь тот апогей, к чему все и идут.”ㅤ
Тихая и безветренная ночь простиралась далеко за горизонт, пока маленькие, будто бы крошечные бусины, звезды слепили своей красотой. Все небо было застелено ими и не оставалось и единого клочка туманной черной пропасти, где их свет бы не достигал своего назначения. Луна же томно нависла над землей, простирая своим серебряным ликом и землю, и города, и людей. Вся природа была поражена красотой наступившей ночи, и даже сверчки внезапно стихли, давая насладиться небом в той завораживающей и несомненно подлинной тишиной наступившего мрака.Когда первое наваждение стихло, и неосознанная любовь сменилась на истинное восхищение все увидели поразительный образ. Словно капли не стихающего плача падали неограненные звезды и каждый завороженный лик стремился к тому, чтобы как можно больше людей увидели эту какофонию красок. Среди них был и мальчик, разбуженный своими товарищами по комнате. Они вышли на улицу под воодушевленные вздохи и своеобразные поторапливания и лишь тогда немногие сонные, что еще протирали заспанные глаза, заставали прекрасное видение запечатленное в их изумленных глазах. На их лицах простиралась завороженная улыбка и трепет от увиденной красоты, о которой они не могли даже подумать. Многие из них загадывали желания, кто-то из них тихим шепотом, кто-то вполголоса, а иные про себя. Каждый из них мечтал и желал что-то свое. Кто-то богатства, кто-то признания, кто-то любящей семьи, иные совсем другого. Сколько было мыслей, столько и страстей поглощали их будоражащий ум и воображение.
Они падали и падали словно намеченные судьбой, для которой они были рождены. Как и последняя и самая подлинная цель у любого человека они спускались в неизвестность. В другое место, туда, где никто их не найдет. Не потому, что не сможет, а потому, что никто не знает где действительно нужно искать. Для всех заблудшие, для всех потерянные, они даже тогда оставались теми, кем на самом деле являлись. Их будоражащий свет вселял необъемлемое чувство умиротворения и завороженности. Поэты воодушевленно сочиняли свои тексты, ученые задумчиво лицезрели и изучали их природу, а простой люд искренне любовался.
Хоть космос и представал перед людьми лишь в таких ограниченных образах, неполных и местами бездушных конструктах. Но немногие лишь знали, что даже они оставляли настоящий и живой след на некоторых людях, отпечатываясь на них своей немой красотой. Своими яркими светилами, своими темными и холодными пространствами, своими неограненными секретами и своей холодной, но пронизывающей все сущее природой. Порой даже звезды падают не в пустоту, а на край нашего взора, на око взирающее на ее просторы и края.
“Когда внезапно ты возносишь очи,ㅤㅤㅤ
Является к тебе и серебро, и злат.ㅤㅤㅤ
Тогда во тьме пустой и тихой ночи,ㅤㅤ
Твоих незримых мечт рождается агат.”
Является к тебе и серебро, и злат.ㅤㅤㅤ
Тогда во тьме пустой и тихой ночи,ㅤㅤ
Твоих незримых мечт рождается агат.”
Конечно воспитательный дом и не был местом для благого просвещения или колыбелью великих людей, но задача, которая была возложена не его плечи, была ничуть не менее востребована. Приюты, будучи основанными в некоторой степени светскими благотворителями, пытались вырастить из брошенных, сирот и просто ненужных детей действительно добропорядочных граждан. Конечно не каждый дом мог похвастаться своей рудой, но остальное большинство было на слуху и давало очень приятные результаты.
Каждый ребенок от мала до велика получал какое-либо образование. Оно мало чем отличалось от такового в церковно-приходских школах того времени, да и нередко родители малоимущих семей посылали своих детей учиться именно сюда. Сами же жители этого своеобразного приюта росли под справедливым, но довольно строгим взглядом своих опекунов. Они с детства приучались к дисциплине и порядку, ведь именно это служило основной целью для каждого воспитательного дома. Многие влиятельные люди опасались беспризорных детей, выживающих на улицах и ненавидящих мир за такую судьбу, которые впоследствии могли вырасти в определенного рода разбойников и иных бандитов.
Детей же в самом приюте было довольно много и среди них особо отличались наиболее взрослые, которые еще не покинули стены этого заведения, но были вполне себе состоятельны для того, чтобы уже работать самостоятельно. Они и были, в своей непоколебимой основе, тем якорем, что пристраивал новых детей к их будущей судьбе. Не стоит и говорить, что каждый ребенок благодарил судьбу за такой подарок, а потому всеми силами как либо помогал приюту. Их уже с раннего возраста, при достижении работоспособности, отправляли на различного рода работу. Кто-то разносил вести, кто-то убирался на улицах, кто-то мыл одежду, кто-то вышивал и многое другое. Они пылали гордостью за свой труд и отдавали каждую заработанную монету на нужды самого приюта. Это и множественные пожертвования благотворителей позволяли ему продолжать усердную и богоугодную работу.
По своему обычаю именно те люди у которых работал ребенок забирали его к себе, хотя было много и более простых случаев, похожих на обычные совпадения. Но если у каждого ребенка в этом месте уже был продиктован терпимый, но не лишенный красоты конец, то как же многие дети попадали сюда изначально? - Кого-то приводили неравнодушные люди, кого-то оставляли в небольших корзинках прямо перед дверьми воспитательного дома, остальные же выступали брошенными и отвергнутыми. Как раз одним из тех, кого подкинули под двери прий и был маленький мальчик со звучным, но довольно коротким именем - Диас. Это было единственное слово написанное на тонкой ткани, что лежала на укутанном ребенке. То была мрачная и дождливая погода, когда какая-то женщина, державшая в руках корзину с младенцем подошла к порогу приюта. Лишь ей были ведомы причины своего поступка и вскоре она, постучавшись в двери дома и оставив перед ними маленького ребенка, стремительно скрылась в удушающем тумане суровой непогоды. После прерывистого стука, спустя какие-то будто бы вечные мгновения вышла одна из воспитательниц и, обнаружив ребенка, с тяжким вздохом забрала его под крышу.
Первые годы маленького мальчика не имели в себе ничего интересного или того, за что можно было бы зацепиться. Лишь к 5-ти годам он начал получать то малое образование, которое каждый из его окружения обязан был иметь. Взрощенные по особым традициям и правилам, они честно и без какого-либо зазрения совести любили как учиться, так и быть теми, кем гордились бы их учителя. Им изначально объясняли всю суть проделанной для них работы, оглашая их сущности значимость того, что им давал приют. С тех пор каждому ставили определенную цель, прочерченный путь которой виднелся аж со самого старта. И этот путь может и ограничивал их воображение и способности, но лучше всех подходил для основной цели приюта. И ведь дети росли в таких условиях и не жаловались, в конце концов это была их единственная жизнь, другую они не видели.
Диас хоть и рос наравне со сверстниками, но по своей природе он был одним из тех людей с довольно высоким ростом, да и само по себе его телосложение было более громоздким чем у других, хотя как таковой грозностью он похвастаться не мог. В остальном же он мало чем отличался от своих товарищей по комнате, такой же добрый, прислужливый и, в по всей видимости большей степени чем кто-либо, мечтательный. Но в общей массе он был довольно незаметен, он представал в глазах других тихим и будто бы зажатым в себе мальчиком, но даже и он успел знатно поднабраться различного опыта, да и уроки не проходили даром. За свои годы он успел поработать в крайне большом количестве отраслей. Например: помощник на рынке; прислуга в доме более статных и богатых граждан; работник на праздниках, в то время он как выступал обычным носильщиком, бегая туда-сюда и преподнося какие-либо нужные вещи, так и принимал в них непосредственное участие; был подмастерьем у кузнеца, помогая тому раздувать меха и не только; но что действительно задело его душу больше всего, так это работа у одного малоизвестного артистичного человека.
Он был, как и Диас, очень высокого роста, и быть может это была не единственная черта их поразительной схожести. В целом внешне они довольно сильно отличались и скорее всего в их венах текла кровь уж сильно разбавленная бременем долгих эпох и древних предков, но что и можно было заметить, так это то, что мужчина был заинтересован в том, чтобы показать мальчику правильную дорогу. Именно так он об этом говорил. И ведь постепенно тихий и мечтательный Диас преображался под громким и вечно бегущим нутром его товарища. Со временем зажатость отходила на второй план, освобождая место чему-то большему.
Эти долгие месяца и годы, которые они проводили вместе, стали для мальчика крайне теплыми. В отличие от приюта, дом Актера, а именно такое имя для своего друга и избрал Диас, другого он просто не помнил, был местом вдохновения. Он не пестрил всевозможной утварью и роскошью, но вместо этого хранил в себе другую красоту - духовную и эфемерную. Именно в этих стенах Диас смог в первый раз узнать не только смысл, но и почувствовать что такое искусство. И ведь, что не было бы удивительным, но дом Актера хранил в себе и множество различных книг, преимущественно на родном для жителей этого города языке. В основном все это было именно творение рук творца, что проживал в этом доме, но не менее часто встречались и иные рукописи.
Если и подмечать характер крайне важного человека в жизни мальчика, то он ежедневно проводил свое маленькое “путешествие”. Ему хотелось все в жизни попробовать и узнать, и говорил он это с таким трепетом и чувством и так жестикулировал, что можно было бы подумать, что он родился только вчера. Каждый миг его бытия был наполнен событиями, а каждое движение жизнью. И истинно харизматичный, он даже в минуты скорби не унывал, отсчитывая удары бьющегося сердца руками.
И ведь Актер не только проводил время за саморазвитием, читая книги, сидя в своей своеобразной и крайне скромной библиотеке. Под стать своей артистичной душе, он еще и участвовал в разных постановках, конкурсах и фестивалях и по возможности брал с собой и Диаса. В какой-то мере Актер заменил ему отца, которого он был лишен по рождению, но даже такая чувственность и доброта не давала покоя сердцу мальчика. Он был буквально в восторге, ведь никогда не ощущал такого ранее и искренне полюбил свою новую жизнь, хотя и возвращался к ней не каждый день, проводя по несколько томительных часов в приюте. У него будто бы появилась новая и будоражащая цель ради которой он каждый день просыпался и решительно шел к своему наиболее близкому другу.
И в какой-то из дней, когда Диасу было примерно 14 лет Актер сказал пару слов от которых сердце мальчика застыло в порыве счастья и гармонии. Актер изъявил желание забрать мальчика, с которым у него оказалось намного больше общего, чем с кем либо еще, к себе. В конце-концов Диас был уже вполне себе самостоятелен и вскоре мог легко покинуть своего друга, а потому Актеру и показалась эта мысль интересной и заманчивой. Уже выйдя из приюта, мужчина положил руку на плечо мальчика и сказав тому несколько пошел с ним до своего дома.
За эти несколько лет своего проживания Диас приобрел поразительное сходство со своим приемным отцом, хотя Актер так себя ни разу не называл. Мальчик будто бы открыл для себя еще одну грань существования, чуждую постоянной скуке и унынию пребывания в приюте. И вот уже к своему 16-летию его встретил интересный подарок. Актер подарил ему своеобразную свободу, он более не хотел держать его подле себя, говоря что-то про то, что ему есть куда расти. Он предложил тому отправится в одно определенное место и к одному определенному человеку, чтобы первое его приключение и по совместительству самое важное, как его называл приемный отец, оказалось не пустым и “чему-то его научило”. Собираться пришлось недолго, хоть и немного страшно, он не особо хотел уходить, но и стоять на месте не было в его планах. И вот полностью собранный он вышел из дома Актера под раннее утро с одной важной мыслью и конвертом, полученным от того же человека.
“Ты весь пылаешь и кричишь, желая, ㅤ ㅤㅤ
Чтоб это все запомнилось в веках.ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤ
Средь всех бесчисленных упала ведь твоя,ㅤㅤ
Родная! Восславь же ты ее в ее же и лучах.”
Чтоб это все запомнилось в веках.ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤ
Средь всех бесчисленных упала ведь твоя,ㅤㅤ
Родная! Восславь же ты ее в ее же и лучах.”
Первые шаги дались ему довольно сложно, но через храбрость и силу воли он все же смог перебороть страх. Двигаться ему предстояло не то, что в другой район или деревню близ его родного города, но в совершенно иное место. Его путь пролегал через довольно обыденные и протоптанные дороги и порой даже некоторые люди из добрых побуждений помогали тому немного сократить путь. И хоть дорога и была протяженной и длилась не один час, но за все время неопытный путник так и не встретил ни диких зверей, ни иных разбойников, о которых был наслышан. Но что действительно представляло некую проблему в дороге, то это была погода. В то время она выдалась ужасно тоскливой, грязной и суровой. И ведь даже во время ночи в то время не светили звезды, будто бы оглашая всю пагубность ситуации. Но мимолетный свет Луны все же отдавал тихим и мирным светом, согревая и направляя.
И когда наконец грузные ворота показались из-за холма лицо Диаса озарила улыбка, он был на месте. Местами промокший, но благо здоровый, он пошел прямо к ним. И как только он, немного забывчивый, прошел их Диас вновь достал пергамент, врученный ему товарищем Актером. Ему хватило пары минут, чтобы вновь разобраться куда ему нужно было идти и уже с полным пониманием и чистым сердцем он пошел по расчерченным тропам.
И вот уже на пороге нужного ему дома вместо седого старца его встретил мальчик примерно его же возраста. Он сидел на ступеньках и чего-то томительно ожидал. Диасу не понадобилось много времени, чтобы разговорить своего нового знакомого и узнать, что тот пришел к этому старцу по просьбе одного человека и что самое главное - он тоже был сиротой. Ох уж и совпадение подумал Диас, но их оживленную беседу внезапно прервали. То был хозяин этого дома и, обратившись крайне почтенно, с интересом о том, почему и что забыли некие джентльмены у его порога, он немного наклонился вперед. И будто бы по струнке они оба одновременно встали и достали выданные им ранее свертки. Как только Звездочет увидел расторопность сразу обоих индивидов он тяжко вздохнул, будучи чем-то явно недовольным. Но ожидать конца его колебаний пришлось лишь пару мгновений, сразу после он отнял пергаменты и завел их к себе в дом.
В его речах звучали как упреки, так и благородные наставления к обоим. Звездочет довольно спокойно представился своим новым посетителям, огласив их дальнейший путь и даже немного ответил на интересующие каждого вопросы. Ответы его хоть и предлагали истину, но не говорили ее полно, они в большей степени, как это обычно и бывает, давали лишь больше вопросов. Но и семя истины в тех буквально элементарных словах, что он говорил ничуть не окрашивало новые события. Звездочету, как он говорил, предстояла ужасная и кропотливая работа по просвещению таких затхлых и непутевых умов, которые перед ним сейчас и стояли.
И со своей работой он справлялся своеобразно. Для него в первую очередь важна была самостоятельность, а потому он лишь поверхностно давал знания, оставляя “учеников” в пылких и томных стенах его большой библиотеки. И ведь правда - она была довольно огромна по сравнению с той, в которой был Диас в доме Актера. Такие испытания на проворность довольно быстро сплотили новоявленных мучеников. И ведь правда - его занятия лишь на первый взгляд представляли из себя что-то научное и просветленное, а на деле являлись чистой пыткой. И лишь в малые промежутки того драгоценного отдыха они успокаивали как сердце, так и душу. Спали и отдыхали они в просторной гостинной, на диване. Эти редкие часы, а то и минуты отдыха были единственным свободным временем, что не было занято сном. И если подчеркивать всю значимость их новоявленного багажа знаний, так это было те великие истории прошлого. Буквально взгляд на общую и великую сущность событий древности. Кроме основного направления было еще и богословие, этикет, что довольно сильно удивляло двух товарищей, а также иные, более строгие дисциплины.
В какой-то день, в одну из довольно холодных ночей, когда дозволенному на отдых Диасу решительно захотелось развеяться, он, сложив руки на груди, поднял лицо к небу и чем-то задумался. То были растерянные мысли и слишком спонтанные, хаотичные, чтобы сложить их воедино. Но внезапную и такую скорбную ночь прервала будто бы упавшая звезда. Она, разверзнув небеса, скрылась за горизонтом, прихватив за собой и внимание на этот раз уже взрослого мужчины. И когда последние капли единого луча умолкли в тихом и удушающем омуте ночи, он увидел чей-то скромный, такой маленький и детский силуэт, промелькнувший где-то перед ним. И будто бы ведомый не здравым смыслом, а судьбой и сердцем, он пошел вперед. И через несколько коротких минут он нашел то, что так сильно впилось ему в сознание. Когда Диас наконец настигнул мелькающую тень, он увидел маленькую, в какой-то поношенной и совсем не подходящей под погоду одежде, девочку. Она смотрела отрешенными и такими печальными глазами на Диаса, что в его, постепенно мужающем сердце, сжалась вся кровь.
Он медленно подошел к ней, спустившись на одно колено и протянул руку. Он почувствовал неодолимое чувство, которое взывало к нему будто бы из далекого прошлого и сама суть девочки постепенно напоминала ему об этом. А когда его спокойный и преисполненный заботой взгляд столкнулся точно с глазами девочки, он будто бы замер. На его лице моментально будто бы треснула улыбка и весь его лик протянулся в чуждом для каждого изумлении. Он еле как одолел наваждение и вскоре повел девочку за собой, в дом к своему учителю. Он конечно спал, а потому никто его беспокоить даже не собирался. Он укутал девочку в теплые одеяла и принес еды, а она, конечно напуганная и невероятно замерзшая, в этом время просто молча сидела и еле заметно дрожала. Лишь немного успокоившись она притронулась к той пище, которую ей принесли Диас с его близким другом.
Пока девочка осторожно ела, они, сидя буквально в нескольких метрах от нее, о чем-то довольно быстро шептались. Их благородные в порыве сердца наполнило сомнение и вскоре один из них, повернувшись к девочке задал вполне себе естественный вопрос, который Диас должен был бы задать самым первым. “Где твои родители?” - спросил его товарищ, на что девочка, потупив несколько секунд в будто бы пустое пространство перед собой, ответила довольно кротко. Она просто промолчала. Конечно оба поняли суть самого ответа, хотя местами и по разному. Они было хотели задать еще несколько вопросов касаемо того, что она делала поздней ночью, так еще и одна, но отвечала она неохотно, будто бы почти не умея говорить. Конечно это в какой-то мере было и так, но скинув все на сильную усталость и сонливость, которую они ощущали в данный момент, ими было предложено наконец отдохнуть.
По утру, проснувшись специально немногим раньше, Диас спешно, но довольно аккуратно разбудил девочку, которая практически сразу, проморгавшись, открыла глаза и уставилась унылым взглядом на него. В мыслях у Диаса было обойти как можно большее количество людей в рекордные сроки. Сама же практика завуалированно подразумевала то, что Диас просто подходил бы к людям, интересуясь тем, что не знают ли они эту девочку. И вот досада, но никто ее не признавал. Обойдя так примерно несколько десятков людей, он все же вернулся обратно в дом, как раз успев. Как оплот последнего шанса, Диас спросил и у своего учителя, но тот ответил точно так же, но в отличие ото всех поинтересовался зачем тот таскает ее с собой. Звездочет не получил для себя внятного ответа, а потому постановил, что может позволить оставить ее в доме при условии, что Диас покажет ему действительно достойные результаты. И ведь если не таить, то Звездочету было полностью плевать на девочку, но стимул для образования из нее получался довольно внушительный, а именно просвещение этих учеников и было его главной задачей.
И подгоняемый таким суровым словом, он и вправду стал усерднее учиться. И все потому, что он вспомнил то, что когда-то так усердно хотел. Он не знал никого кто мог быть ему кровным родственником, а эта девочка и в особенности ее глаза яро ему что-то говорили. Будто бы глаголили звездную красоту, возводили ее в живой и настоящий образ и он не мог пройти мимо, не сейчас. И вот, что было действительно странно, так это то, что девочка, которая почему-то довольно зажато разговаривала, отлично читала и писала, будто бы обученная кем-то давно. И именно таким образом он смог узнать и ее имя - Ляпис.
Дни, затем недели, потом месяца и годы - все шло неуклонно и вот когда никто не ждал, почти ровно через три с половиной года, как оба товарища пришли в этот дом, Звездочет огласил то, что им пора идти дальше. Он выдал каждому по пергаменту и направил в дальнейшую дорогу. Идти им предстояло разными путями и вот, что было интересно, так это то, что друга Диаса направили к его близкому знакомому, Актеру, с которым он уже так давно не виделся. Но самого его ожидала дорога в столицу, в город Нортэ, где он должен был встретить какого-то военного человека. И когда уже они попрощались и друг скрылся за соседней улицей, хриплый голос Звездочета напомнил, что тот не будет нянчится с ребенком и стоило его либо забрать Диасу, либо оставить вновь на улице. Сердце не позволило этого сделать и, довольно уже привязанный, он забрал ее с собой, хотя и не сильно желая брать маленькую девочку в такую суровую дорогу.
На этот раз дорога прошла невероятно легко, будто бы стечению невидимых сил никакой непогоды не случилось, а ночное небо показывало удивительные красоты. Так и прошла дорога, которая показалась им обоим крайне короткой, хотя на деле мало чем отличалась по длительности с первой. И вот, не затягивая, стоит объяснить, что тот нашел все таки нужный экземпляр где-то на окраине города. Рослый гигант, Воевода - как он себя называл, был практически лысым, однако, что его сильно и выделяло, так это огромные и шелковистые усы. Тот насмешливо принял бумагу из рук Диаса, после чего, немного припугнув маленькую девочку, дал им обоим войти. На удивление Воевода даже не спрашивал, что тут забыла девочка, а просто ее проигнорировал. Его задачей служило, как он сказал, то, что в своем роде называется военная выучка и уже вообще, в отличие от остальных, не скрывал то, что его для чего-то готовят. Да и его товарищ, с которым он познакомился ранее у Звездочета, как раз таки пришел именно отсюда.
Кроме обычных, порой суровых и интенсивных, тренировок Воевода занимал себя тем, что довольно часто называл “испытанием стойкости”. Он брал палку и просто начинал наносить удары, порой специально умалчивая о том, что Диасу она также полагалась. Он хотел испытать волю человека, дать ему собрать весь гнев и всячески представить себя злодеем. И лишь тогда, когда даже самый собранный, самый спокойный не выдерживал, он наконец “добивал”. Оглашая о новом, уже приевшемся поражении. Диас жил в таких, более своеобразных условиях. Еда была даже хуже, чем в приюте, а кровать больше напоминала стог сена. И все эти условия грезились напитать его хоть чем-то отдаленно похожим на мужество и укрепить его волю. И быть может такие усердные помысли нелюбимого учителя взрастили бы не мужество, а озлобленность, ярость. Но не сейчас. Он филигранно находил эту грань, когда суровое наказание, будто бы тяжкая пытка сливалась воедино с гордым и таким прекрасным поощрением. Он умело распоряжался как кнутами, так и пряниками. А пока Диаса неумолимо отправляли лежать на землю каждый раз, когда тот не дожимал, возле него, где-то на маленькой скамье сидела и Ляпис.
Воевода не сильно уважал такую наивность, которую ему преподносил Диас. Такие качества как честь, доблесть - все стороны одной медали с названием “слабость”, говорил, мужчина. Защищать близких не стоит тех мук, которых он за это заплатит. Воевода буквально всеми своими словами высмеивал те идеи и мысли Диаса, принижая его достатки, а низменные качества выводя на излишек. И ведь не только силами самого крайне аккуратного наставника ковалась эта душа. В те времена когда огонь печи разгорался слишком сильно, а заготовка была готова треснуть кое-кто всегда был рядом и сам “кузнец” сам к этому подводил.
И вот, когда последний удар молота пробил оружие было готово. Воевода по отцовски приподнял истощенный дух усталого человека и когда уже был готов отправлять его на последний оплот его жизни, сказал пару слов. Он подметил, что туда, куда пойдет Диас не место детям, туда, куда и только ограненные как Диас имели право идти. Похлопав по плечу он отдал ему пергамент и на этот раз лично проводил до неприметного места где-то за городом. За ним и пошла и Ляпис, не смотря на некие отговорки и нежелание самого Диаса. Конечно суть такой гордой и непревзойденной дружбы, пропитанной несколькими годами заступничества, доброты и иного умысла было сложно не предвидеть. Но большинство случаев где она проявлялась и как неуклонно росла и крепла мы немного пропустим.
“Когда последний поворот вдруг выступает,
Ты вновь с лица земли, подняв свое чело.ㅤㅤ
Возносишь к нам глаза, туда где и пылает,ㅤ
Все то красивое, что некогда цвело.”ㅤㅤ ㅤ
Ты вновь с лица земли, подняв свое чело.ㅤㅤ
Возносишь к нам глаза, туда где и пылает,ㅤ
Все то красивое, что некогда цвело.”ㅤㅤ ㅤ
Когда глаза Диаса встретили темные каменные стены и ворота, он немного содрогнулся. Место казалось одновременно и живым и невероятно пустым и в такой степени тихим. Может так сошлась тихая ночь и отдаленность от оживленного города, или тут всегда все было так, но что первым и зацепило внимание Диаса, всю дорогу шедшего вместе со своей практически семьей, так это то, что как только он взошел на порог этого здания, тут же обнаружилось, что Воевода куда-то пропал. И лишь только мерцающий фонарь, скрывающийся где-то за калиткой, намекал на то, куда именно пошел наставник.
Кто знает сколько мог стоять Диас в такой убивающей тишине, но немая скука и тяжелое напряжение одолели его и он наконец постучал в дверь. Ответ пришлось ждать несколько минут и как-только они немного приоткрылись чужая рука буквально вырвала пергамент, что так старательно держал в своих руках Диас. А после - вновь тишина, которая быстрыми темпами начинала прерываться. Внезапно дверь вновь открылась и в каких-то неестественных торопях его затолкали в дом и, по всей видимости не особо в чем-то ограничиваясь, еще и Ляпис.
Зайдя в своеобразное поместье, он даже не успел толком осмотреться как его крайне быстро куда-то повели. И как только он, подтолкнув девушку вперед, увидел как Ляпис скрывается за каким-то углом, его тут же будто бы ударило током. “Ух ты, - прозвучал тихий, но одновременно громкий голос, - Этот мальчик один из твоих?” И будто бы услышав нужный ответ он тут же продолжил говорить, сделав шаг обратно. “Понятно, - ответил силуэт обращаясь куда-то на лестницу, - И такими они приходят к тебе на порог? Может я могу позаим…” Диас медленно обернулся и увидел, что перед ним стоял высокий мужчина в полностью черных одеждах. Быть может так воздействовало отсутствие какого-либо освещения в комнате, но кроме этого мужчины, очертания которого крайне сильно тревожили Диаса, возле него стоял будто бы маленький мальчик или что-то отдаленное похожее по размерам. У него на голове будто бы находился мешок с прорезями для глаз, пока сама монументальная фигура, что была раза в два с половиной выше самого мальчика, томно стояла возле. У него на голове находилась шляпа, в руке он держал трость, а на шее виднелся шарф. Сама же голова напоминала больше цилиндр по форме, чем что-то более менее человеческое, а на его середине будто бы одной огромной пропастью виднелся глаз. Будоражащий ум Диаса стремительно свел это лишь на видения в поглощенной тьмой комнате, хотя возможно его воображение действительно разыгралось.
Спустя пару секунд с лестницы спустился хозяин этого дома и, обойдя, своего соратника, протянул руку в которую вскоре было возложено письмо, которое ранее принес Диас. Пока строгая фигура, ростом поменьше, читала полученные донесения, к пришедшему Диасу подоспел тот самый человек в шляпе. Он крайне медленно и неуклонно шел к нему, довольно весело проговаривая: “Осталось совсем немного”. И сразу же после довольно лениво ударил кулаком по животу стоящего Диаса и, развернувшись, попрощался с хозяином дома после чего, вместе со своим сопровождающим, вышел из поместья. Как только хозяин повернулся на Диаса, он тяжко вздохнул, наблюдая как его новоявленный и идельный солдат уже лежит с разорванным животом и умирает. Все такой же спокойный он подошел к лежащему, но Диас, не успевший даже ничего осознать, уже потерял сознание.
Придя в сознание где-то под утро, он прощупал себя в области живота и, не сразу посчитав все случившееся лишь страшным кошмаром, тяжко выдохнул. На его удивление рядом с ним уже в каком-то нездоровом ожидании сидела и Ляпис и лишь по его пробуждению сразу же схватилась за его руку. Диас же все это время будто бы был сам не свой, странное ощущение тенилось у него на языке, а живот постепенно пробирала какая-то боль. Она уже не была к этому времени такой неразговорчивой. Ее тихий, но такой прекрасный голос помогал найти успокоение в минуты нужды Диаса. Она расспрашивала его о том, что случилось, но он лишь быстро кивнул своей ближайшей подруге, которая в какой-то степени стала ему сестрой, и вышел в коридор. В котором кроме его никого не оказалось.
Но долго простаивать ему не пришлось, его практически сразу обнаружил один служителей его новоявленного господина. Он шепотом объявил, что ожидает от нового служителя палаты ровно то, что было записано у него на пергаменте, который он, как раз таки и держал в руках. “Но сперва”, - сказал он и направился вместе с ним куда-то наверх, где его уже ожидали. Его встретил тот самый человек который несколькими часами ранее стоял на лестнице. И когда проводник покинул Диаса на него наконец обратили внимание.
Фигура сразу же представилась, огласив свое имя крайне тихим и будто бы ленивым голосом, а также обозначила небольшое недоразумение произошедшее вчера. Генрих Хардштадт, как он себя назвал, предстал в довольно мрачном, усталом и крайне занятом образе. Будь его воля, говорил он, все могло бы быть немного иначе. “Я обязан поступиться многим ради своего существования и тебе, к счастью или сожалению, придется последовать за мной. Но то, что после этого останется будет существовать вечно и одно из них - традиции. И именно из-за них я встречаю тебя тут, представляюсь и говорю с тобой. Ты скорее всего уже почувствовал, а если и нет, то ничего. Мы скоро к этому придем. А пока меня интересует лишь одно”, - сказал Генрих, сделав шаг вперед. Чувствуя будто что-то было совсем не так, Диас старательно пытался отвечать честно. Он будто бы нутром ощущал от своего собеседника что-то такое, что он мог бы безмерно уважать или, хотя бы, ценить. Он заметил это еще при сопровождении, но на первый раз не подал виду. И вот когда разговор зашел о том, почему он, по приглашению лишь для одного человека, явился с кем-то еще, Диас немного встрепенулся. В конце концов они пришли к некому согласию, а точнее сам Генрих сказал о том, что она никак не будет мешать его цели.
Тогда то он отослал Диаса обратно к сопровождающему, сказав тому передать его слово. Лишь тогда, пройдя в небольшое помещение, он постепенно узнавал все новое и новое о себе. Слова его новоявленного надсмотрщика были крайне выверены, и даже главная и страшнейшая из всех возможных правд изначально показалась Диасу лишь каким-то небольшим потрясением. Он изначально не знал не о чем подобном, а потому слова о новом существовании изначально понимались как новый этап жизни. И лишь когда постепенный голод начинал прорезаться сквозь душу все еще честного и благородного уже не просто человека, тогда его будоражащий разум постепенно погружался в тревогу. Он все еще не умел лишать кого-либо жизни, и даже слова о том, что это требовалось ему для поддержания собственного существования не возымели сперва должный эффект. Диас может бы и хотел поделиться своими мыслями с главной подругой его жизни, но не имел на это никакого права. Только через сильное усердие воли, через многочисленные сравнения о том, что даже волки убивают не просто так, а по нужде и что самое главное - неопределенные, но такие явные упреки и угрозы, он все же одолел нечто человеческое в себе, что не давало ему этого сделать ранее. Может так сказался нарастающий голод, ослабив эту грань, или на деле именно угрозы стали первопричиной, или что-то другое, но итог заключался как всегда в обычном, но крайне терпком кровопролитии.
Все началось с животных, а окончилось мыслящим и чувствующим существом. И тогда, когда эта грань была пересечена, она уже не ощущалась такой недозволенной, но единственные шаги, переходящие ее всегда будут оставаться лишь вынужденными от пропитания и жизни. Вместе и с этим фактом он постигал сокровенное, те традиции, который каждый должен был знать и помнить. И тогда, когда мужество переступило страх убийства, а разум пороги недопонимания, он был готов предстать перед Князем. И как и бесчисленное и порой забытое множество он с этой задачей справился.
С тех пор прошло много времени, но все еще “живое” сердце Диаса неоднократно содрогалось лишь от одного взгляда на свою подругу. Она все также находилась подле из-за своеобразного и укоризненного одобрения Хардштадта, но вечность для нее была недостижима. Он, зная какой ценой обходится такая жизнь, не желал ей подобного, но мысль о том, что она умрет, а он останется жив брала его постепенно, но сильно. Ранее он ведь об этом и не думал. Его мирское, смертное, тело легко подвергалось любой убивающей и пагубной эссенции и смерть была бы обычным итогом его и любой другой жизни.
И кроме этих дум, его сознание переполняла и та ценнейшая информация которую ему преподнесли как его сир, так и соратники по крови. В томных и больших залах библиотек дома, в котором проживал его господин, томились очень ценные мемуары и истории. И именно потому, что такое огромное количество знаний нельзя было уместить в более маленьком доме, он и избрал своей вотчиной такое поместье. Кроме самой библиотеки, в подвалах этого дома находилось помещение, которое все называли - “Оссуарий”. Там на огромных гранитных плитах выбивались имена, и одним из тех, кто должен был продолжать это дело и был Диас. На его плечи возложили ношу немногих тех, кто должен был отправиться по миру с рукописным некрологом. Он должен был оставлять любую память о тех умерших сородичах, сохраняя их имена в истории, ведь именно ее ценность и непорочность была единственным сокровищем, которой, как говорил Генрих, он ценил больше всего. Кроме самой “Незабытой Палаты” в которой он и служил, были и немногие другие. Кто-то собирал бесценные фолианты и книги, кто-то предметы искусства, а иные же вели всему этому отчетность. Немногие из служителей были не-живыми. Именно обычные люди составляли те немалые группы, которые должны были сохранять искусство и вести всему отчетность, иные же отправлялись крайне далеко. Но именно один из всех выделялся наиболее четко. Один из сородичей, что в некоторой степени находился в деловых взаимоотношениях
По какой-то причине в кругах где находился Генрих царило именно братское взаимоотношение. Почитание друг-друга и верность ставились на первое место, укрепляя узы той бесценной дружбы, которую они сохраняли между собой. Конечно был и иной мир, который как никогда был жесток и несправедлив, и к этому все были готовы и знали как правильно с этим свыкнуться. Но к чему Диасу нельзя было остаться равнодушным так это к словам его сира, который, пожелав видеть своего слугу, объявил тому, что его ближайшая соратница подверглась пагубному воздействию и вскоре могла умереть от ужасной болезни. Как и все Диас не смел подвергать сомнениям слова своего господина, ведь истинно ему доверял. Ему почему-то не показалось странным то, что об этом ему сообщает вечно занятый сир. Диас был готов пойти практически на все. но довольно строгий комментарий Генриха уже огласил ответ и Диас с тоской в душе принял его. Но правда была совсем в другом. Тайные желание и идеи Генриха шли далеко вперед и места для смертных в них не было, а потому, представив свой поступок в облике благородства и спасения, он спас эту душу, которой на самом деле ничего не угрожало.
Как и то немногое, что действительно являлось правдой, Харденштадт хранил в строгой секретности, ведь тот проект, что немой тайной должен был пройти сквозь десятилетия, никак не должен был быть раскрыт. И об этом он позаботился как нельзя лучше. Возможно даже перестаравшись, он самостоятельно “ослепил” себя и отрезал от его руководства, оставив его исполнение на самых преданных “сынах” и не только. Скорее всего и тот самый человек с тростью и в шляпе знал об этом, ведь являлся в какой-то степени наставником и учителем для Генриха. И каждый из его “детей” должен был сыграть в нем определенную, четко прописанную роль, о которой почти все из них не знали.
“Не каждой звезды прекрасный удел - ㅤ
Гореть в небе вечно, всегда и везде.ㅤ ㅤ
Все светочи смертны, у них есть предел.
Финал есть для всех - забвение во тьме.”
Гореть в небе вечно, всегда и везде.ㅤ ㅤ
Все светочи смертны, у них есть предел.
Финал есть для всех - забвение во тьме.”
Долгие годы проходили мимо и Диас, верно исполняющий любые указания, прекрасно справлялся со своей задачей. Отосланный на другой конец материка он успел сохранить множество имен и отправить их к писцам в оссуарий. Множество историй сохранилось на плите, и с каждой из них он все чаще и чаще утверждался в одной единой мысли. Почти каждое убийство было совершено по отношению к менее опытным сородичам. Интриги, игры на выживание и “уморительные шутки” их господ губили неокрепшие души. Но среди всех тех именно история Риланора, о которой ему поведали скромные анциллы, дала силы тем росткам, которые когда-то в него водрузили его товарищи, прорасти сильнее. Он все чаще задумывался что влекло одних к предательству, а других к презрению. Но пока это не касалось его, он предпочитал лишь отдаленно наблюдать, слышать и запоминать.
Когда он наконец вернулся, все в поместье постепенно приходило к какому-то иному виду. Все постепенно менялось, но только они, верные слуги и товарищи, оставались неизменными. И ведь он радовался даже такому. Его братья продолжали свое благородное дело, сир, который в отличие от многих показывал заботу о своих “детях” и самое главное для него - его навеки живая подруга Ляпис была с ним. Они покорно и вместе исполняли возложенные на них обязанности как дельцов по “Незабытой Палате”. И за все это время, за все десятилетия он не раз подмечал, что глаза его подруги постепенно теряли свой блеск, а она все также мимолетно, но почти по детски ему отвечала. И вот вскоре ему было поручено возвращаться и он ответил на зов. Но то было не скромное дозволение в отдыхе или перенаправление на другой мир, но что-то иное. Он, преисполненный скромностью, всегда пытался не лезть в любые, и даже самые малозаметные, интриги сородичей, считая их пагубным влиянием как для себя, так и для любых своих товарищей. Но на этот раз его молодого ума не хватило, что бы вовремя остановиться и заметить те почти невидимые подсказки, что могли бы ему сказать о истинной сути вещей его окружавших. И сейчас он самолично шел в эту подготовленную ловушку и вел за собой самое дорогое, что когда-либо имел.
Он помнил лучше всего тот момент, когда чья-то безумная ухмылка забрала у него то, что так усердно хранил. Даже в скованном братстве порой возникали конфликты, куда же без них, но еще не один не перерастал в чуждое для каждого предательство. Диас не понимал откуда вели корни этого вероломного поступка, но его плоды он почувствовал сильнее прочих. В одну из безвестных, но вечно проклинаемых, ночей части "Незабытой Палате" было поручено явить к стенам своего дома блудного сына, который по какой-то причине пропал. Тогда то, вечно идущие и в благой идее ищущие, они узрели то, что было смертельным почти для каждого. Один из братьев завел ничего не подозревающих соратников в ловушку и когда это бы неизбежно раскрылось он первым нанес удар. Сразу отрубив одному из братьев голову он в немом крике направил оружие и на других и в это же момент несколько, тайно следящих и ждущих, вышло из своих убежишь. Они не ждали, не предлагали, не давали и шанса. Застигнутый в расплох отряд, и так состоящий из тех, кого можно было буквально пересчитать по пальцам рук, стремительно нес потери. Тогда один наиболее опытных решительно отстранил нападающих в сторону, после чего стремительно повел всех к отступлению. И по какой-то причине, то ли из-за суматохи боя, или из-за горделивой надежды на скорый и смертельный бой, они все же успели скрыться.
Теперь их путь вел обратно к дому, к их сиру, которому это было нужно доложить. Но понимая то, что это был единственный их исход и их неизвестный противник точно мог это знать, они начали мешкать и рассуждать. Их недолгие споры, в которых однако Диас со своей подругой не участвовал, все же привели к некоторому плану. Они намеревались придти как можно раньше, даже не смотря на то, что солнце вскоре должно было взойти. Именно элемент времени суток должен был стать неожиданностью и увеличить их шансы на успех. Они также намеривались держаться вместе, всем вместе, ибо это был самый необходимый способ для выживания. Почему они не обратились к союзникам? Время. Они бы просто не успели вовремя, как они считали и потому не слишком хотели идти на лишние риски, которые, порой, были простой необходимостью. Тогда, когда последний из все еще верных утвердил свою готовность, они сразу двинули в путь.
Хоть дорога и была простой, но не лишенной нервного страха, все еще ждало впереди. Предатели уже ждали под поместьем и скорый бой не был бы неожиданностью ни для кого. И когда первые удары загремели, немногие просочились в само поместье, дабы найти спасение и помощь в тех немногих, кто там находился. Но мало кто ждал, что бой продолжится даже внутри стен. Пока крики, лязг металла, звуки ломающихся костей и разрывающейся плоти доносились снаружи, внутри в бою встретилась жадная и пленящая ярость и праведный догматизм. Силы, что находились в доме, были примерно равны с обеих сторон, но как-только опыт предателей стал было оттеснять праведных служителей, рубить их плоть и иногда отправлять в небытие, все будто бы потеряли надежду. Но все еще не опуская рук. они боролись и наконец встретили спасение. Сначала крик снаружи стихли, а потому и ураганный ветер пронесся по помещениям, точными и размеренными ударами убивая одного за другим. То был сам сир, который явился, дабы защитить свое имение. И когда последний из выживших извергов замахнулся в последнем ударе, его голова обрушилась на пол вслед за ударом меча. И когда все уже кончилось, он осмотрелся и не сразу понял то, что на самом деле произошло. Немногие выжившие стояли в ступоре и когда наконец их воля восторжествовала, они явили единственную и самую скорбную из их традиций. И когда последние из всех разошлись, забирая тела погибших и унося их в оссуарий, Диас, упавший на колени, все еще находился в зале. Он узрел страшную картину, которая наконец убила в нем что-то живое, что-то веселое и радостное. Последняя его радость была убита в этом бою случайным ударом, который он, среди многих, не мог отразить или принять на себя. Он не мог смотреть никуда более, пока относил тело своей близкой подруги вслед за другими. И тогда появились новые имена на гранитной плите.
Он помнил это так, будто бы это было вчера и он, только что оправившийся от такого шока быстро явился к единственному знакомому, который мог бы ему помочь сохранить что-то оставшееся, то, что он хотел не забывать, но всегда слышать в минуту своей нужды. Не глаза, потерявшие блеск, которые были запечатлены в одной из картин по желанию Диаса, но голос, что должен был вечно шептать. Тот с кем он не всегда контактировал, но когда общался, как и многие, находил его довольно интересной личностью не лишенной того гротескного безумия, что делала его натуру непонятно веселой. Он ответил на просьбу Диаса в его беспамятстве, но кое-что пожелал взамен. Он поможет ему сохранить ему вечную память, которая будет шептать теперь всегда ему на ухо. Но цена, которую должен будет заплатить Диас будет довольно “веселой”, как он говорил. Услышав требования “кузнеца” он согласился и получил то, что хотел. Процедура была довольно мучительной и длительной и когда все кончилось “кузнец” наконец утих. Он насмешливо смотрел на Диаса и на то, как он пытается понять в чем же было дело. И когда чудеса явили себя, он задрожал. И вот когда речь зашла об оплате, творец улыбнулся и сказал, что за ней пойдет к тому, кто может платить. Пошел он или нет, Диас уже не знал, ведь вышел немногим раньше его самого. А сам кузнец не отвечал на какие-либо вопросы.
Все еще полный скорби, он несколько долгих лет провел в подвалах оссуария, исполняя обязанности писца и одев, как подобает, погребальную маску, в сути которой он находил утешение, но вскоре он наконец явился вновь. По своему желанию и дозволению сира, он решил отправиться недалеко на север. Как продолжатель традиции и тот, кто мог бы делиться своим опытом пребывания там. В конце концов он нуждался в успокоении и забвении и его желание, которое было удовлетворительно для целей самого сира, не было отвергнуто.
1. Имя: Диас|"Ляпис". ООС Ник: Victoria
3. Возраст: 96 (31) лет.
4. Характер: Братские узы, общая цель и примеры для подражания сделали из него человека достоинства и порядка. В первую очередь ценящий человека по его внутренним качествам, он редко находит себе достойного товарища. Не потому, что его оценки завышены, а потому, что он страшится вновь потерять подобное. По ныне он, ведомый целью как своей палаты, так и своей, сокровенной и тайной, ведет довольно единообразный образ жизни. Каждый его шаг пропитан смирением, а гордость, что сейчас являет из себя лишь древние осколки, никогда не выходит на поверхность. Он учтив к каждому, ибо проявление такой почтенности для него кажется одним из способов усмирения своего душевного недуга. Он не привык обращаться к другим в минуты своей тяжкой ноши, но как и ранее в эти тяжелые минуты его успокаивает лишь один голос. В последние дни, ведомый мраком оссуария, в котором он провел несколько томных лет, он омрачился, потускнел и отдалился от самого понимания слова радость. Последней эмоцией, вечно сопровождающей его и по ныне, является скорбь. Вечный обет и вечная память, которую он поклялся хранить. Может в более живой обстановке, в дали от мраков каменных стен и затхлого воздуха, он и предстает в более ярком образе. И только лишь это немногое, такое человеческое общение и простое, будто бы детское, понимание вещей возращает его в те времена, хорошие времена. И порой в такие минуты на его лице, почти вечно сокрытом погребальной маской, является улыбка, и лишь для того, что бы вскоре вновь треснуть.
4.1. Человечность: 6
5. Дисциплины: Власть над Сутью, Доминирование.
6. Сильные стороны: В какой-то степени отрешенность и отсутствие гордости является его сильной стороной. Каждый раз надеявшийся лишь на себя, но все еще хранящий веру в других, он оставался в целости и своеобразной сохранности. Переживший несколько ужасных событий за свои года, он до сих пор остается стойким к остальным эманациям пагубного мироздания, считая это тем сильным испытанием, которое он должен пройти. Его взгляды крайне догматичны и не позволяют ему идти на перекор своей совести. Каждое его убийство должно иметь цель, каждый акт питания не сущность наслаждения а лишь возможность выживания. И волки убийцы не по желанию, а по нужде. Природа сделала их такими.
6.1. Слабости: Солнечный свет, серебро, слабости ранга и дисциплин и иные слабости характера и мировоззрения.
7. Мечты: Ведомый вечно омрачающей его нутро атмосферой смерти и забвения, он истинно желает понять то место, куда все бренные тела и попадают. Как те мимолетные звезды, падающие куда-то за горизонт, так и каждая, по его мнению, человеческая душа оказывается где-то там. На Краю Света, в "Другом месте". И если он, сможет туда попасть и вернуться обратно, то не будет ему радости больше, чем когда-то давно, когда с его лица никогда не сходила улыбка. Быть может он сможет узнать то, что так желает.
3. Возраст: 96 (31) лет.
4. Характер: Братские узы, общая цель и примеры для подражания сделали из него человека достоинства и порядка. В первую очередь ценящий человека по его внутренним качествам, он редко находит себе достойного товарища. Не потому, что его оценки завышены, а потому, что он страшится вновь потерять подобное. По ныне он, ведомый целью как своей палаты, так и своей, сокровенной и тайной, ведет довольно единообразный образ жизни. Каждый его шаг пропитан смирением, а гордость, что сейчас являет из себя лишь древние осколки, никогда не выходит на поверхность. Он учтив к каждому, ибо проявление такой почтенности для него кажется одним из способов усмирения своего душевного недуга. Он не привык обращаться к другим в минуты своей тяжкой ноши, но как и ранее в эти тяжелые минуты его успокаивает лишь один голос. В последние дни, ведомый мраком оссуария, в котором он провел несколько томных лет, он омрачился, потускнел и отдалился от самого понимания слова радость. Последней эмоцией, вечно сопровождающей его и по ныне, является скорбь. Вечный обет и вечная память, которую он поклялся хранить. Может в более живой обстановке, в дали от мраков каменных стен и затхлого воздуха, он и предстает в более ярком образе. И только лишь это немногое, такое человеческое общение и простое, будто бы детское, понимание вещей возращает его в те времена, хорошие времена. И порой в такие минуты на его лице, почти вечно сокрытом погребальной маской, является улыбка, и лишь для того, что бы вскоре вновь треснуть.
4.1. Человечность: 6
5. Дисциплины: Власть над Сутью, Доминирование.
6. Сильные стороны: В какой-то степени отрешенность и отсутствие гордости является его сильной стороной. Каждый раз надеявшийся лишь на себя, но все еще хранящий веру в других, он оставался в целости и своеобразной сохранности. Переживший несколько ужасных событий за свои года, он до сих пор остается стойким к остальным эманациям пагубного мироздания, считая это тем сильным испытанием, которое он должен пройти. Его взгляды крайне догматичны и не позволяют ему идти на перекор своей совести. Каждое его убийство должно иметь цель, каждый акт питания не сущность наслаждения а лишь возможность выживания. И волки убийцы не по желанию, а по нужде. Природа сделала их такими.
6.1. Слабости: Солнечный свет, серебро, слабости ранга и дисциплин и иные слабости характера и мировоззрения.
7. Мечты: Ведомый вечно омрачающей его нутро атмосферой смерти и забвения, он истинно желает понять то место, куда все бренные тела и попадают. Как те мимолетные звезды, падающие куда-то за горизонт, так и каждая, по его мнению, человеческая душа оказывается где-то там. На Краю Света, в "Другом месте". И если он, сможет туда попасть и вернуться обратно, то не будет ему радости больше, чем когда-то давно, когда с его лица никогда не сходила улыбка. Быть может он сможет узнать то, что так желает.
