Величественный зал Хобсбурга, освещенный мерцанием множества свечей, был полон напряженных шепотов и приглушенных голосов. Гобелены с дивными символами украшали мраморные стены, а лунный свет проникал сквозь высокие окна, создавая таинственную атмосферу. Слуги и лекари сновали по залу, принося настои и инструменты. Мать, женщина с бледным лицом и безжизненными глазами, лежала на ложе из черного дерева, окруженная заботливыми руками. Если бы не сир Кебрен постоянно дававший ей свое витэ, она давно бы уже погибла. Кебрен, высокий и статный, с черными как смоль волосами и проницательными глазами, незыблемо стоящий у изголовья, он внимательно наблюдал за процессом рождения младенца что в скором времени был назван как Грендель по его велению. Прошло несколько томительных минут которые казались часами и наконец раздался первый крик новорожденного. Лекари и слуги замерли на мгновение, а затем выдохнули ведь столь долгие роды наконец подошли к концу, Гренделя почти сразу же передали в руки сиру. Сир Кебрен без проявления каких либо эмоций на своем лике сразу же с помощью изменчивости стал исправлять дефекты дитя в виде неровного черепа, не равномерных пропорций лица, заячьей губы и ещё многих других которые развились из-за эксперементов нескольких столетий с витэ на целых поколениях Ревенантных семейств Цимисхов в одной из которых и был младенец, а именно семья Зантоса. Крики ребенка, полные невыносимой боли разносились по всему поместью. Такие чистые и беспомощные вопли, пробуждали в сердцах всех присутствующих глубокий ужас и отчаяние. Казалось бы, ребенок вот-вот погибнет не выдержав такой боли, но изверг не долго думая залил его пасть своей темной и хладной кровью буквально заставив жить дальше. Мать с лицом искаженным болью и тревогой, не могла отвести глаз от своего дитя. Ее руки дрожащие и бессильные сжимали простыни. В скором времени Кебрен закончил и лишь слегка ухмыльнувшись вернул ребенка матери в руки и сразу же удалился из комнаты.
Грендель провел своё детство в одном из не многих Ревенантных поместей Цимисхов сеьми Зантоса, которые дожили до тех лет и остались скрытыми от посторонних глаз. С самого раннего возраста Грендель был окружен лишь такими же как он, детьми, связанными с ним родством. Он не знал что такое друзья за пределами этих стен, и его детство было наполнено ощущением особой избранности и замкнутости. Все кто жили в поместье, от слуг и стражников до членов огромного семейства, знали о истинной природе Кебрена и других сиров. Изверги что обитали в этих стенах, были не просто хозяевами, а буквально членами этого семейства и его предками, как раз таки Кебрен являлся пра-пра-пра-пра-пра-дедом Гренделя. Превышающее большинство из жителей поместья даже являлись гулями сиров как и мать Гренделя. Сам по себе особняк находился на территории столицы Хобсбурга - града Нортэ. Его высокие башни и мрачные фасады возвышались над окружающим ландшафтом, создавая впечатление незыблемой крепости. Вокруг него раскинулись обширные сады и густые леса, служившие естественной преградой для посторонних.
На удивление учитывая в каком кругу и обществе обитал Грендель, он был вполне себе обычным парнишей. Как и другие подростки, он был полон энергии и любопытства, но в его жизни были свои особенные причуды и секреты, которых не было у обычных детей. Тот, кто прежде казался далёким как сама ночь, сир Кебрен, вдруг начал всё чаще появляться в его жизни. Это не было чем-то резким, не сопровождалось громкими словами или явными жестами. Скорее это походило на движение неизбежного словно тень, которая всегда была рядом, но теперь приобрела форму и смысл. Сначала это были случайные встречи. В длинных гулких коридорах поместья, освещённых лишь дрожащими свечами, Грендель чувствовал чей-то взгляд, ещё до того как замечал фигуру Кебрена вдалеке. Иногда их пути пересекались у высоких окон, за которыми простиралась бесконечная ночь лесов и садов окружающих особняк. В такие моменты сир Кебрен останавливался лишь на мгновение, кивок, мимолётный взгляд, тонкая улыбка которая не несла тепла, но всё же значила больше чем пустота. Поначалу Грендель не придавал этому значения, но время шло и он стал замечать закономерность. Эти случайные столкновения повторялись вновь и вновь. Иногда сир Кебрен появлялся в библиотеке когда Грендель листал книги, или в покоях матери когда он приходил навестить её. Он мог возникнуть у входа в трапезный зал или в тенях зимнего сада, где гнули свои изогнутые спины вековые деревья. Грендель не понимал зачем это было нужно. Сир не заговаривал первым, не делал шагов навстречу, но он был рядом. Постепенно эти встречи стали чем-то ожидаемым. Грендель привык чувствовать его присутствие, слышать размеренные шаги в тишине, ощущать невидимое давление его взгляда. В редкие моменты когда их взгляды встречались, в груди Гренделя разливалось странное чувство, то ли страх то ли трепет. А затем начались беседы, сир мог задать один единственный вопрос. Он не ждал быстрого ответа, тем самым давая Гренделю время размышлять. Их разговоры были редки, но в каждом ощущалась странная значимость как будто Кебрен строил невидимые мосты между ними.
В одну из ночей Грендель проснулся от холода. Открыв глаза, он обнаружил, что находится не в своей комнате, а в каком-то темном, подземном помещении. Он ничего не понимал и был охвачен страхом, пока в комнату не вошел сир Кебрен. Грендель почувствовал некоторое облегчение, увидев знакомое лицо, но вопросы продолжали роиться в его голове. Кебрен, с лицом, окутанным тенями, почти ничего не объяснял. Кебрен подошел ближе и в тусклом свете факела его глаза блестели, как у хищника. В следующий момент он оголил свои клыки и не давая Гренделю времени на реакцию, вонзил их в шею юноши. Острая боль пронзила Гренделя и он почувствовал, как его жизнь покидает его тело вместе с кровью. С каждой секундой он становился все слабее, его сознание затуманивалось. Когда Грендель был полностью обескровлен, Изверг отстранился. Он сделал разрез на своей руке и, держа ее над ртом Гренделя, позволил своему витэ стекать в его рот.
Следующие сутки для Гренделя превратились в настоящий кошмар. Его тело,подвергшееся мукам превращения, тряслось и корчилось на холодном каменном полу. Кости казалось ломались, вызывая адскую боль, которая пронзала каждую клетку его существа. Холодная, вязкая кровь, витэ, текла по его жилам словно жидкий лед, оставляя за собой ощущение бесконечной мерзости и боли. Он лежал извиваясь и корчась, на полу, пытаясь найти хоть какое-то облегчение. Его кожа становилась бледной и холодной. С каждым мгновением его состояние ухудшалось, внутренности начинали бунтовать пытаясь вырваться наружу. Грендель не мог сдержать приступов рвоты и его тело подчиняясь неведомой силе извергало собственные органы. Рвота начиналась внезапно, захлестывая его горло и вырываясь наружу. Сначала это была кровь, густая и темная, потом куски тканей и органов, которые, казалось, распадались на части внутри него. Его желудок выворачивался наизнанку, выплескивая свое содержимое наружу с ужасным звуком. Легкие, словно сдавленные невидимыми руками не могли уловить достаточного количества воздуха и Грендель задыхался в собственных рвотных массах, которые покрывали его тело и заливали пол вокруг. Запах смерти и разложения наполнил помещение, смешиваясь с запахом крови и рвоты. Грендель лежал в этом отвратительном месиве чувствуя как его тело разрушается и перестраивается одновременно. Каждая новая волна боли и рвоты приносила с собой ощущение ужаса и безысходности. Его руки скребли по каменному полу пытаясь найти опору, но все было тщетно. Кожные покровы начинали изменяться, становясь тонкими и почти прозрачными, словно он превращался в хрупкую оболочку, наполненную мраком и холодом. Каждый нерв был обнажен и подвергнут бесконечным пыткам, вызывая у него крики, полные страдания и агонии. Он чувствовал, что его сердце больше не билось вовсе, он отчетливо понимал что больше не является живым, но по какой-то причине мертвец оставался в сознании. Этот ужас продолжался целые сутки и Грендель, оставленный в этом кошмаре познал самые глубокие уголки боли и страдания. Его сознание то уходило в темноту, то возвращалось обратно сталкиваясь с невыносимой реальностью.
Стальная дверь скрипнула открываясь, и впустила приглушённый свет факела. Грендель, с трудом приходящий в себя после мучительного превращения, слабо поднял голову. В проёме стоял сир Кебрен, его высокая фигура казалась ещё более зловещей в колеблющемся пламени. В одной руке он держал факел, а в другой женщину, которая слабо трепыхалась в его железной хватке - его мать. Её лицо было искажено страхом, руки тщетно пытались освободиться. Кебрен же не проявлял ни эмоций, ни усилий, словно держал не живого человека, а ненужную куклу. Затем, без лишних слов он швырнул её вперёд. Женщина тяжело ударилась о каменный пол, вскрикнув от боли, а Грендель едва осознавая происходящее, резко почувствовал запах. Тёплый, живой, зовущий запах крови от своей матери. Дверь с грохотом захлопнулась, и в ту же секунду Грендель ощутил, как по его телу пробежала судорога. Жажда накрыла его с головой, заполнила каждую клетку, превратилась в невыносимую пытку. Его тело двинулось вперёд прежде, чем разум успел осознать это. Женщина вскрикнула, когда он ведомый инстинктами, почти прыгнул на неё. Её спина с глухим звуком ударилась о холодные плиты, а он уже нависал над ней, его пальцы сжимали её плечи, а губы разомкнулись обнажая новообразованные клыки. Но в следующее мгновение что-то внутри него сжалось и он замер. В её глазах был ужас. Не просто страх, а животный всепоглощающий ужас. Она знала, что сейчас её сын, её плоть и кровь, разорвёт её ради утоления своей неестественной жажды. Грендель резко отшатнулся, он упал на пол, а его мать в панике отползла в дальний угол. Её руки дрожали, дыхание сбилось, взгляд метался, не смея задержаться на нём слишком долго. Он пытался сглотнуть, но пересохшее горло болело, словно его выжгли изнутри. Жажда не уходила. Она грызла его, крутилась в его голове, кричала в его ушах.
Грендель сидел в углу, его спина прижалась к холодному камню, а руки вцепились в его собственные волосы, он не понимал что происходит. Он кричал, голос разрывал тишину камеры, эхом отражаясь от стен, но никто не приходил. Его пальцы скользили по камню, царапали его пока ногти не начали ломаться. Он бился головой о стену, словно пытаясь выбить из себя мучительную жажду, но она лишь крепче впивалась в его разум. Кровавые слёзы текли по его щекам, алые капли стекали вниз оставляя багровые полосы. Он встал шатаясь, и бросился к двери, изо всех сил обрушивая на неё удары. Но тело ослабленное после превращения не слушалось его. Его кулаки стучали по холодному металлу, но ничего не происходило, никто не открывал. В изнеможении он снова упал в угол закрыв лицо руками, пытаясь заглушить в себе зверя, что просыпался внутри. Но долго это продолжаться не могло. Жажда разрасталась в нём поглощаяя его сознание, становилась невыносимой пыткой. В какой-то момент он перестал ощущать себя и зверь взял верх. Грендель встал на ноги с нечеловеческой грацией, а затем исчез с места растворившись в движении. Глухой хруст разнесся по камере.
В тот же миг его нога с силой вонзилась в грудную клетку его матери проломив кости, словно они были хрупким стеклом. Женщина не успела даже вскрикнуть и её жизнь оборвалась в одно мгновение. Грендель рухнул на её тело, его пальцы вонзились в плоть разрывая её на клочья. Кровь хлынула из разорванных тканей, покрывая его лицо, стекая по его подбородку. Тёплая кровь скатилась по его языку, заполняя его рот вкусом, который не был похож ни на что из того, что он знал прежде. Это было что-то божественное, что-то что заставило его застонать от наслаждения.
Когда Грендель впервые за свою не жизнь вкусил кровь, его разум прояснился. Осознание содеянного обрушилось на него, словно удар молота по наковальне. Он взревел от ужаса, его крик пронзил тёмное подземелье особняка, наполненное запахом смерти. Дрожащими руками он отпрянул от изувеченного тела своей матери. В этот момент тяжёлая стальная дверь скрипнула, распахиваясь. В камеру вошёл сир Кебрен, его фигура освещённая колеблющимся пламенем факела, казалась почти прозрачной. Он не спешил, его шаги были уверенными полными осознания собственной власти. Подойдя ближе он посмотрел на Гренделя, и в его взгляде не было ни гнева, ни разочарования. А затем он протянул руки и заключил его в объятия. Грендель не двигался, его разум всё ещё шатался на грани. Он не знал чего ожидать, но этот жест наполненный холодной уверенностью, парализовал его. Мир вокруг всё ещё рассыпался на куски, но что-то в присутствии Кебрена заставляло хаос стихнуть. Кебрен воспользовался этим моментом. Его голос был мягким, но в нём звучала властная сила способная проникнуть в самые глубины разума. Он нашёптывал Гренделю новые истины, пронизывая его сознание невидимыми нитями внушения.
Теперь каждую ночь сир Кебрен проводил со своим птенцом. Не жизнь раскрывала в молодом упыре глубинные, первобытные инстинкты, а с витэ Кебрена в его жилах ему передались дисциплины, Дикость и Изменчивость. Его тело и разум теперь не принадлежали законам природы, их можно было искажать, растягивать, преобразовывать в нечто большее, чем простая смертная оболочка. Когда Грендель впервые покинул особняк он не просто увидел мир, а ощутил его вкус. Под руководством Кебрена они вырезали целые деревушки, превращая их жителей в высушенные оболочки с застывшими в немом крике ртами. Их кожа сморщивалась, глаза проваливались в черепа, а конечности сводило судорогами когда последние капли жизни вытекали в жадные пасти извергов. Но смерть была лишь частью их искусства. Кебрен отбирал лучших из тех, чьи тела могли стать основой для его извращённых творений. Грендель смотрел как его сир методично отрезает когтями жилы и сухожилия, разбирая плоть как гончар разминает глину. Некоторая добыча ещё дышала, ещё осознавала происходящее, но уже не принадлежала себе. Когда они возвращались в особняк, Кебрен не скрывал своей гордости. Он проводил Гренделя по длинным коридорам, ведущим в подземные залы где хранилась его коллекция. Гули-животные вывернутые наизнанку, с лишними ртами которые никогда не смыкались, и глазами разбросанными по телу в хаотичном порядке. Гончие с раздвоенными головами, их тела украшали грубо залепленные плотью шрамы, а лапы заканчивались человеческими пальцами. Изломанные шляхты и огромные конструкции собранные из кусков множества жертв, с десятками рук и ног торчащими под невозможными углами. Их тела пульсировали словно живой организм, но каждая часть принадлежала разным людям, связанным единой болью. Но среди всех этих чудовищ было одно, что привлекло внимание Гренделя больше остальных. Посреди зала возвышалась гигантская конструкция слепленная из множества тел, сплетённая в жуткую скульптуру боли. Вздувшиеся животы, порванные рты, пустые глазницы, смотрящие в вечность. Кожные лоскуты натянуты на костяной каркас, а под слоем слепленных мышц ещё бились сердца, заставляя плоть дёргаться в нескончаемой агонии. И среди всего этого ужаса он увидел лицо своей матери. Оно было частью этой мерзкой структуры, но его черты всё ещё оставались узнаваемыми. Её губы застыли в приглушённом крике, из глаз вытекал гной, а кожа местами отмерла оголяя мышцы и кости. Счастливая, детская улыбка озарила его лицо, когда он медленно подошёл к скульптуре. Его пальцы мягко коснулись лица матери, и на инстинктивном уровне он начал изменять её черты, делая их прекраснее. Он разглаживал складки разложения, растягивал мышцы, придавал глазам новый блеск, создавал из неё произведение искусства. Кебрен наблюдал за происходящим с ничем не перебивающей гордостью за своего птенца с которым он был от самого его рождения вплоть до этого прекрасного момента.
Грендель и Кебрен проводили бесчисленные ночи в мрачном уединении, предаваясь своему искусству. Их творения становились всё более изощрёнными, уродливыми и прекрасными одновременно. Они раскраивали тела, переплетали конечности, создавали невозможные конструкции из живой и мёртвой плоти. Они наслаждались тем что делали, превращая каждую смерть в представление, в мучительный спектакль, где жертвы не умирали сразу, а становились частью их скульптур. Они оставляли их без кожи, но с живыми нервами, слепливали воедино, растягивали, изменяли, заставляя стонать и корчиться в невыразимой агонии. Их истинно забавляли страдания смертных, их беспомощность, их тщетные попытки спастись. Со временем страсть угасла. Те огоньки безумия, что когда-то пылали между сиром и птенцом, потускнели. Они едва ли не стали чужими, каждый замыкался в себе и в конце концов, их пути начали расходиться. Грендель лишённый привычных развлечений начал искать что-то новое. Без Кебрена особняк стал для него темницей, холодной и пустой. И тогда он чаще стал появляться в Элизиуме, место где пересекались дороги всех сородичей домена. Сначала он приходил туда из любопытства, не задерживаясь надолго. Но со временем Элизиум затянул его, обволакивая своей атмосферой интриг, власти и скрытой опасности. Грендель тонко вплетался в социальную паутину домена, находил полезные знакомства, изучал своих сородичей, их повадки, их слабости.
Грендель стал принимать поручения от князя Матеуша Чистцека, сенешаля, шерифа и от всех, кому было необходимо чтобы правда исчезала так же быстро, как и тела её носившие. Его работа была незаметна, но бесценна, ведь он превращал хаос в порядок, подчищая за теми, кто не смог сдержать зверя в себе или оказался жертвой очередного витка вампирских интриг. Лучше всего ему удавалось избавляться не просто от улик, а от самой возможности подозрений. Он не просто уничтожал следы, он выстраивал истории в которых убийства либо не существовало вовсе, либо имело совсем иную природу. Никто не мог сказать с уверенностью, что в этом месте когда-то проливалась кровь, а если и мог вскоре забывал об этом навсегда. Чаще всего его работа не сводилась к простому сокрытию тел. Куда важнее было стереть связь между произошедшим и сородичами, Цимисхами, доменом Хобсбурга или Флорским Советом Князей. Всё зависело от обстоятельств, но неизменно одно, после его работы правда навсегда оставалась погребённой. Грендель никогда не спрашивал, зачем всё это делается и кого это в конечном итоге защищает. Он выполнял свою работу безупречно, и этого было достаточно.
Со временем имя Гренделя стало все чаще всплывать в разговорах сородичей, будь то в темных уголках Элизиума или за закрытыми дверями собраний. Он не стремился к признанию, но его работа оказалась слишком полезной, чтобы ее не замечали. Грендель никогда не занимал центрального места среди власть имущих, но его влияние чувствовалось в тенях, где решались судьбы тех кто нарушил законы и традиции. Eго поставили на должность одного из чистильщиков домена, должность что требовала не просто жестокости, но хладнокровного расчета и понимания политики. В его руки передали право следить за незаконно обращенными птенцами и слабокровками одиннадцатого и двенадцатого поколений, определять их судьбу, решать кто может остаться, а кто должен исчезнуть без следа. Это не было бессмысленным уничтожением, а скорее наведением порядка, поддержанием системы, которая существовала задолго до него. Даже многие советники князя, пусть и не говорили об этом вслух, были обязаны Гренделю. Он убирал последствия их ошибок, подчищал следы неудачных интриг и делал то, что никто не хотел брать на себя. Его работа приносила не почести, а влияние, завуалированное но ощутимое. Он знал, что в мире не живых нет ничего важнее своевременно напомнить должникам, кому они обязаны своей тишиной и спокойствием.
В одну из самых обычных ночей Гренделя отправили к Совету Князей Флореса,рассматривая его не просто как бойца, а как ценный ресурс, способный решать сложные задачи. Его прибытие стало символом доверия и укрепления политических связей между Хобсбургом и Советом Князей Флореса, а его таланты быстро нашли применение в новых условиях. Совет поручал ему задания разной сложности, от дипломатических миссий до устранения мятежей и жалких попыток переворотов. Он перемещался по всему Флоресу, выполняя порученные ему дела без лишних вопросов, его решения были выверены, а действия расчетливы.
Пока Грендель без устали перемещался с одного конца материка на другой, исполняя приказы Совета, в Хобсбурге произошли значительные перемены и домен вышел из состава Совета Князей Флореса, разорвав прежние обязательства и пересмотрев свои политические позиции. Однако до Гренделя эта весть дошла слишком поздно. Связь с сиром давно оборвалась, а семья Зантоса некогда казавшаяся прочной опорой, теперь осталась лишь воспоминанием. Без покровителей, без старых связей, он продолжал служить Совету, который не спешил отпускать исполнителя их приказов. Поручение сменяло поручение, у него не было времени на сомнения или размышления. Все что оставалось это следовать приказам и двигаться вперед, не имея возможности оглянуться назад.
Спустя десятилетия службы, наполненной бесконечными поручениями, Грендель наконец остался один. Приказы перестали поступать, и гнетущая тень Совета, казавшаяся вечной, вдруг рассеялась. Свобода, которой он так давно не ощущал, теперь была в его руках. Не желая оставаться в ожидании неизвестного, он направил свой путь в Хобсбург, место которое когда-то называл домом. Ему нужно было увидеть сира, почувствовать знакомую атмосферу, понять, что изменилось за эти годы. Когда особняк наконец показался вдалеке, его встретило гнетущее зрелище. Стены, некогда величественные, теперь покрылись трещинами и запустением, окна зияли черными провалами разбитых рам. Казалось, само время обошло это место стороной, оставив его гнить в вечном запустении. Но внутри все еще теплилась жизнь. В темных оконных проемах дрожали отблески факелов, а изнутри доносились приглушенные звуки. Грендель не замедлил шаг. Переступив порог особняка его ноздри тут же наполнил зловонный смрад гнили, испражнений и застоявшейся крови. Величественное некогда здание превратилось в рассадник разложения и грязи, его стены покрылись жирными пятнами копоти, а деревянные полы, некогда отполированные до блеска, были усеяны грязью, осколками стекла и гниющими останками. Теперь здесь обитала мерзость. По углам, в темных проемах коридоров, копошились полураздетые, исхудавшие тела, некогда бывшие людьми. Их кожа была покрыта язвами и струпьями, пальцы трясущимися клешнями вгрызались в куски сырого мяса, которым уже давно не суждено было двигаться. Кто-то сидел, раскачиваясь вперед и назад, нашептывая что-то бессвязное, кто-то завалившись на пол, истерично смеялся, разрывая ногтями собственную кожу. По всему залу валялись растерзанные останки, мясо обглоданное до костей, внутренности, растянутые по полу, словно кто-то в припадке безумия рисовал ими чудовищные узоры. В дальнем углу, в полумраке, несколько силуэтов навалились на еще теплый труп, с шипением разрывая его в клочья, не то утоляя голод, не то предаваясь иным, более извращенным утехам. Когда-то этот особняк был одним из символов власти и достоинства семьи Зантоса. Теперь же он напоминал огромную, прогнившую падаль, кишащую червями, где человеческое было лишь извращенной пародией на самих себя.
Сначала Гренделя это лишь забавляло. Извращенный разум воспринимал этот кошмар как странную, абсурдную игру. Он неторопливо, с ленивым интересом, прошелся по всему особняку, изучая каждый уголок, каждый зал, заполненный грязью и разложением. От чердака, где среди сломанных балок и трухлявых досок копошились крысы, пожирая раздувшиеся трупы, до подвала, того самого подвала, где когда-то возвышались произведения всех сиров семьи, чудовищные скульптуры из плоти. Теперь здесь не осталось ничего, кроме гор пепла, смешанных с обугленными костями. Это уже было не просто забавой. Интерес Гренделя сменился жаждой узнать истину. Он схватил нескольких наиболее буйных обитателей этого притона, а именно тех, кто еще мог говорить, кто не утратил язык в приступах безумного голода или не погрузился в бесконечную агонию. Они кричали, царапались, визжали, но Грендель лишь усмехался, увлекая их вглубь разрушенного дома, туда, где их крики никто не услышит. Там он начал свою работу. Медленно, методично, с безразличной жестокостью. Он играл с их телами, словно с глиной, испытывая на них то, что когда-то сам изучал под руководством Кебрена, прямо в этом же здании. Он разрывал плоть, вживляя кости в их собственные внутренности, создавая новые, уродливые формы. Он вытягивал их боль, заставляя говорить, рассказывать все, что они знали начиная от того, куда исчезли все сиры, и заканчивая тем что же здесь произошло. Крики наполнили особняк, но он уже давно был пропитан страданием. Грендель работал без спешки, впитывая каждое слово, каждый всхлип, каждую слезу боли. Он уже собирался сломать последнего из них, оставить его жалкое тело разорванным и бесполезным, как вдруг тот, захлебываясь собственной кровью, выкрикнул нечто, что заставило его замереть. Слова урода были обрывочными, наполненными хрипом и булькающими звуками из разорванного горла, но смысл был ясен: особняк стал логовом независимых гулей, что освободились от воли своих хозяев и превратили бывшее величественное место в отвратительную бойню, а еще хуже того в торговый притон, где продавали витэ на черном рынке. Грендель медленно поднял голову, его взгляд скользнул по грязным, облезлым стенам, по трупам, которые еще трепетали в предсмертных судорогах, по ошметкам плоти, что свисали с порванных матрасов. Теперь все это имело еще более отвратительный смысл. Он понял, что оставлять это место в таком виде значит осквернить память о его семье. Он не просто убивал их. Он делал это так, чтобы их тела больше не могли опоганить этот дом своим жалким существованием. Он вгрызался в их плоть, ломал кости, выворачивал суставы, заставляя их гнить заживо, даже пока они еще дышали. Одному он вырвал позвоночник, оставив его корчиться на полу, как выброшенную куклу. Другого он разделал, стаскивая кожу лоскутами, а затем оставив его повиснуть на собственных кишках. Крики заполняли особняк, но никто уже не мог сбежать. Каждый, кто находился внутри, падал под его рукой разорванный, выжженный, искалеченный. Кровь стекала по стенам, пропитывая старый древесный пол, а густая вонь смерти заполняла помещения. Когда последний из них упал, Грендель огляделся, ощущая странное спокойствие. Теперь это место стало настоящей могилой. И он не собирался оставлять его таким. Выходя наружу, он разбросал по залу факелы, наблюдая, как пламя сначала жадно облизывает трупы, затем с аппетитом пожирает сам особняк, заставляя прогнившие стены кричать от жара. Грендель ушел, не оборачиваясь. Он знал, что за ним остается лишь пепел.
Грендель покинул Хобсбург, окончательно закрыв для себя последнюю страницу истории семьи Зантоса. От некогда славного рода, известного среди Цимисхов, остались лишь крохи. Когда-то фамилия "Шантович" была самой популярной среди всего клана, но теперь это было всего лишь эхо прошлого, почти стершегося с лица земли. Однако размышлять об этом времени не было. Вскоре он получил приказ явиться к главе Совета Князей Флореса. Приказ, как всегда был лаконичен, без намека на объяснения или подробности. Не задавая вопросов он отправился на встречу, прекрасно зная, что его судьба давно не принадлежит ему. Величественные залы Совета встретили его все той же холодной надменностью, с которой здесь привыкли принимать тех, кто им служил. Гренделю было поручено отправиться в Заокеанье - неведомый, новый материк, дикий и еще не охваченный влиянием Совета. Его миссия была проста в формулировке, но чудовищно сложна в исполнении, ему было нужно колонизировать земли, взять власть в свои руки и устранить того, кто сейчас там правит. Дипломатия или война, им не важно. Главное, чтобы он выполнил приказ любыми доступными средствами. Он знал, что этот приказ не просто поручение, а завуалированный способ избавиться от него. Десятки лет службы, выполненные поручения, мастерство в хитрости и силе, всё это в итоге привело к тому, что он стал не нужным. Его либо отправляли на верную смерть, либо в ссылку, откуда не ждали возвращения. Совет Князей Флореса не терял ничего, независимо от исхода его миссии. Если он справится - они получат новые владение. Если нет - они даже не вспомнят о его существовании. Он не задал ни одного вопроса, не проявил ни капли сомнения. Просто принял приказ, как принимал все предыдущие и отправился в путь по первой же возможности.
paintings: by Pieter Cornelis Mondriaan
design: by smeyaka (inspired by elanka_'s works)
design: by smeyaka (inspired by elanka_'s works)
Последнее редактирование:
