Летопись Бейнира Железнорукого: Осколки Вальхаллы и Ржавчина Мидгарда
«Говорят, кузнец работает с огнем и металлом. Ложь. Хороший кузнец работает с памятью. С той, что живет в руде, добытой из самых недр земли, и с той, что шепчет в реве горна, – памятью о сотворении мира и о его грядущем конце. А я… я работаю еще и с кровью. Своей и чужой. И память в ней куда как злее».
– Из бормотаний Бейнира над остывающей наковальней.
«Говорят, кузнец работает с огнем и металлом. Ложь. Хороший кузнец работает с памятью. С той, что живет в руде, добытой из самых недр земли, и с той, что шепчет в реве горна, – памятью о сотворении мира и о его грядущем конце. А я… я работаю еще и с кровью. Своей и чужой. И память в ней куда как злее».
– Из бормотаний Бейнира над остывающей наковальней.
Пролог: Город Вечного Сумрака и Холодное Железо Правды. Ныне.
Портовый город Кракенфьорд – или просто Фьорд, как зовут его местные, сплевывая на стылые камни мостовой, – задыхался в вечной серости. Не то туман, не то морок, выползший из стылых глубин моря или из гниющих сердец его обитателей, окутывал кривые улочки, карабкался по замшелым стенам домов, сложенных из просмоленного дерева и грубого серого камня, проникал в легкие вместе с запахом гниющей рыбы, дешевого эля и чего-то еще… чего-то неуловимо древнего и злого. Солнце здесь было редким гостем, словно забывшим дорогу в этот уголок мира, затерянный на самом краю цивилизованных земель Севера.
В одном из самых темных и узких переулков, где вонь стояла особенно густо, в маленькой, закопченной кузнице, тускло отсвечивала жаром догорающая наковальня. Рядом, оперевшись могучим плечом о дверной косяк, стоял норд. Высокий, широкоплечий, словно вытесанный из скалы северных гор. Густая, с проседью, борода падала на кожаный фартук, перепачканный сажей и чем-то бурым, подозрительно похожим на кровь. Длинные, спутанные волосы цвета воронова крыла были небрежно стянуты кожаным ремешком на затылке. Но самым примечательным в его облике были глаза. Невероятно, почти неестественно светло-голубые, как зимнее небо над ледником или осколки древнего льда. Они смотрели на мир с усталостью тысячелетнего камня и настороженностью зверя, вечно ждущего удара. В этих глазах не было тепла, только холодная, пронизывающая глубина, в которой легко было утонуть.
Это был Бейнир. Бейнир Железнорукий. Имя, выкованное на поле брани и у кузнечного горна. Воин, кузнец, знаток рун. А еще – тот, к кому обращались в Фьорде, когда обычные стражники разводили руками, а жрецы местных божков бормотали что-то о проклятиях и древнем зле. Частный сыщик? Нет, слово слишком… столичное, слишком приглаженное для этого сурового места и этого сурового человека. Скорее уж, решала. Тот, кто идет туда, куда боятся соваться другие, и вытягивает правду из самого гнилого нутра этого города. Даже если правда эта пахнет смертью и безумием.
Сейчас он вернулся с очередного «дела». Сломанный амулет неизвестного происхождения, найденный на обезображенном трупе в доках, лежал на рабочем столе рядом с тяжелым кузнечным молотом. От амулета веяло скверной – старой, въедливой, как плесень на корабельном днище. Руны на нем были почти стерты, но Бейнир уже разобрал несколько. И они ему не понравились. Совсем. Что-то древнее пробуждалось в тенях Фьорда. Что-то, чему лучше бы спать вечным сном в ледяных глубинах.
Он устало потер переносицу огромной, мозолистой рукой, пальцы которой, несмотря на грубость, хранили память о тонкой работе с металлом и смертоносной пляске топора. Работа предстояла долгая. И опасная. Как всегда. Взгляд его невольно упал на отражение в тусклой поверхности остывшего клинка. Светло-голубые глаза… Дар или проклятие? Наследие матери, пришедшей из чертогов за облаками, и магии, вплетенной в его плоть и кровь еще до рождения. Наследие, что давало ему силу крушить врагов в священной ярости берсерка, но отнимало контроль, превращая в слепое орудие разрушения. Наследие, которое он нес, как вериги, всю свою жизнь.
Часть I: Дитя Бури и Тишины Вальхаллы (Рождение и Ранние Годы)
«Моя мать говорила, что песни скальдов лгут. Вальхалла – не пиршественный зал с медом и девами. Это вечная битва под холодными звездами, где даже боги истекают кровью. А я… я родился на границе миров, в отблеске ее щита и крике моего смертного отца».
Бейнир не помнил мать отчетливо. Образы были размытыми, как акварель под дождем: сияние светлых волос, ниспадавших, словно застывший водопад, прикосновение прохладной руки, способной унять любую боль, и глаза… глаза цвета небесной лазури, такие же, как у него теперь, только в ее взгляде была мудрость веков и легкая печаль. Скальды сложили бы песнь о том, как одна из Дев Битвы, Валькирия, чье имя стерлось из памяти смертных, прельстилась доблестью простого воина-северянина, ярла одного из малых кланов, что обитали в суровых горах к северу от Фьорда. Говорили, она спустилась на землю, привлеченная его отвагой в битве с порождениями тьмы, что лезли из древних расщелин. Говорили, их любовь была краткой и яркой, как удар молнии.
Правда была, вероятно, прозаичнее и трагичнее. Возможно, она была изгнанницей, раненой или потерявшей путь домой. Возможно, ее привлек не столько героизм, сколько отчаянное одиночество воина, потерявшего свой род в бесконечных стычках с соседями и чудовищами. Так или иначе, она осталась с ним. На время. Достаточное, чтобы понести дитя.
Отец Бейнира, Торвальд Седая Грива, был человеком земли – твердым, немногословным, привыкшим полагаться на свой топор и крепость щита. Он любил свою небесную жену странной, почтительной любовью, смешанной со страхом и благоговением. Но когда пришло время родов, что-то пошло не так. Дитя рождалось слабым, на грани жизни и смерти. И тогда мать Бейнира сделала свой выбор.
Легенды клана шептали, что она воззвала к древним силам. Не к светлым Асам, чей взгляд уже редко обращался к Мидгарду, а к чему-то более первородному, стихийному. Призвала неких магов или шаманов, знатоков скрытых путей и рун судьбы, живших отшельниками в самых глухих ущельях. Вместе они провели ритуал. Ритуал, который должен был спасти дитя, но имел свою цену.
Они влили в младенца силу. Не только жизненную энергию, но и нечто большее – частицу ярости предков-воинов, эхо бесконечных битв, что гремели в чертогах Одина и на полях Мидгарда. Осколок самой Вальхаллы, необузданный и дикий. И, возможно, частицу силы самой Валькирии – ее связь с миром духов, ее стойкость, ее предопределение к битве. Этот сплав магии и божественной искры спас Бейнира, но навсегда изменил его.
Первым знаком стало изменение цвета глаз. Обычные младенческие голубые глаза стали сиять льдистым, почти неземным светом. Светом чистой, необузданной силы. Светом Айсберга, под которым скрыта темная, холодная глубина. Его мать, увидев это, поняла, что сотворила. Вскоре после этого она исчезла. Ушла ли обратно в свои небесные чертоги, позвал ли ее долг, или она просто не смогла вынести вида своего дитя, отмеченного такой опасной силой – никто не знал. Она оставила Торвальду сына и странный рунический амулет, наказав беречь его.
Бейнир рос в суровом мире северных гор. Отец воспитывал его как воина. Молчаливый, замкнутый мальчик с пугающими глазами, он был силен не по годам и странно отстранен от сверстников. Другие дети чурались его, чувствовали в нем что-то чужое, опасное. Он находил утешение в двух вещах: в ледяном ветре горных вершин, который, казалось, шептал ему что-то знакомое, и в кузнице отца.
Часть II: Пламя Горна и Зов Крови (Обучение и Пробуждение Силы)
«Металл – он живой. У него есть душа, характер. Он помнит руку мастера, помнит жар огня и холод воды. Чтобы выковать хороший клинок, нужно не только знать свое дело. Нужно уметь слушать. Слушать песню металла. Иногда он поет о славе. Иногда – о смерти».
Торвальд был не только воином, но и умелым кузнецом. В их суровом краю каждый мужчина должен был уметь обращаться не только с оружием, но и с молотом. Кузница была сердцем их небольшого поселения, местом, где рождались и плуги для скудной пашни, и топоры для битвы.
Маленький Бейнир с самых ранних лет тянулся к огню горна, к запаху раскаленного металла и угля. Его завораживала магия превращения бесформенного куска руды в острый клинок или надежный наконечник копья. Отец, видя этот интерес, стал учить его. И обнаружил у сына поразительный, почти врожденный талант. Бейнир чувствовал металл так, как другие чувствовали дерево или камень. Его руки, еще детские, но уже крепкие, инстинктивно находили правильный ритм удара молота, правильную температуру закалки. Он словно говорил с металлом на одном языке. Он мог часами пропадать в кузнице, забывая обо всем, создавая вещи удивительной прочности и красоты. Именно тогда, возможно, за его необыкновенную хватку и умение работать с неподатливым железом, к нему и пристало прозвище «Железнорукий». Не как насмешка, а как знак уважения к его мастерству.
Параллельно шло обучение воинскому искусству. Топор, щит, копье, нож – Бейнир осваивал их быстро и яростно. Он был силен, ловок, и в его движениях уже тогда проскальзывала какая-то звериная грация. Но была и проблема. Иногда, в пылу учебного боя, или когда его загоняли в угол, или просто от внезапного приступа гнева, с ним что-то происходило. Его светло-голубые глаза вспыхивали нестерпимым светом, лицо искажалось в зверином оскале, и он бросался вперед, не разбирая дороги, с ревом, от которого стыла кровь в жилах. В такие моменты он крушил все на своем пути, не чувствуя боли, не обращая внимания на раны, движимый лишь слепой, первобытной яростью. Это была сила его предков-берсерков, наследие Валькирии, усиленное древней магией. Это был дар… и проклятие.
Первый раз это случилось лет в двенадцать, во время стычки с налетчиками из соседнего, враждебного клана. Их было больше, они почти прорвали слабую оборону поселка. Бейнир, дравшийся рядом с отцом, увидел, как один из врагов замахнулся топором на Торвальда. И тогда мир для него взорвался красным туманом. Он очнулся позже, среди трупов врагов, весь в крови – чужой и своей, – сжимая в руке обломок топора. Отец смотрел на него со смесью гордости и ужаса. Он понял, что за сила живет в его сыне. Сила, способная спасти, но и уничтожить.
С тех пор Торвальд стал еще усерднее учить сына не только бою, но и контролю. Контролю над гневом, над дыханием, над эмоциями. Он понимал, что необузданный берсерк – это не воин, а стихийное бедствие.
Примерно в то же время Бейнир обнаружил еще один свой талант. Разбирая старые вещи матери, он нашел несколько потертых кожаных свитков, исписанных странными, угловатыми знаками. Это были руны. Большинство в клане умели читать простые руны, используемые для торговых записей или надписей на оружии. Но эти были другими – древними, сложными, полными скрытой силы. К удивлению отца, Бейнир, едва взглянув на них, начал разбирать их смысл. Казалось, знание рун было заложено в нем так же глубоко, как умение ковать металл или впадать в ярость. Возможно, это тоже было наследием матери – Валькирии часто приписывали знание тайных рун судьбы.
Он начал изучать их, находя старые камни с надписями в горах, выменивая или «одалживая» редкие манускрипты у заезжих торговцев или бродячих скальдов. Руны открывали ему другой мир – мир магии, истории, предсказаний. Они помогали ему лучше понять природу своей силы, хотя и не давали полного контроля над ней. Они стали еще одним инструментом – таким же важным, как молот или топор.
Часть III: Путь Воина. Сталь, Кровь и Рев Берсерка (Зрелые Годы)
«Война – это кузница душ. Только одни души она закаляет, как добрую сталь, а другие плавит и корежит, превращая в бесполезный шлак. Я видел и то, и другое. И до сих пор не уверен, кем вышел из этого горнила сам».
Юность Бейнира прошла в боях. Суровый Север не прощал слабости. Набеги соседей, вылазки чудовищ из темных лесов и глубоких пещер, междоусобные распри – меч и топор редко оставались без дела. Бейнир Железнорукий быстро снискал славу грозного воина. Его мастерство кузнеца позволяло ему создавать для себя и своих соратников оружие и доспехи непревзойденного качества. А его боевые навыки, отточенные в бесчисленных стычках, внушали врагам страх.
Он сражался не так, как другие норды. В нем не было показной удали или безрассудной жажды славы. Он был расчетлив, методичен, использовал каждый шанс, каждую ошибку противника. Его стиль был основан на мощи, выносливости и идеальном владении оружием. Он предпочитал тяжелый топор или двуручный молот, способный проломить любой щит и доспех. Его светло-голубые глаза в бою становились еще холоднее, еще пристальнее, выискивая слабости в обороне врага.
Но все менялось, когда битва достигала пика, когда враг теснил, когда ярость застилала взор. Тогда пробуждался берсерк. Рык, рвущийся из груди, был нечеловеческим – в нем слышался рев сотен предков, павших с оружием в руках. Сила удесятерялась. Боль исчезала. Страх был неведом. Он несся сквозь ряды врагов, как лавина, круша черепа и ломая кости. Его было невозможно остановить. В такие моменты он был воплощением чистой, первозданной разрушительной силы. Силы, дарованной Валькирией и древней магией.
Но у этой силы была обратная сторона. Впав в раж, Бейнир терял себя. Он не различал друга и врага. Он не помнил, что делал. Очнувшись после битвы, он часто находил рядом с телами врагов павших соратников, сраженных его же рукой в слепой ярости. Это легло тяжелым грузом на его душу. Чувство вины, смешанное с ужасом перед собственной природой, стало его вечным спутником. Со временем он научился лучше чувствовать приближение «красной пелены», научился сдерживать зверя внутри, отступать, если чувствовал, что теряет контроль. Но это удавалось не всегда. И каждая потеря контроля оставляла новые шрамы – не только на теле, но и на душе.
Он сражался во многих землях Севера, побывал в дружинах разных ярлов, участвовал в походах на юг, где столкнулся с иной тактикой боя, иным оружием, иными врагами. Его опыт рос, закалялся в огне битв. Он научился читать поле боя, предугадывать ходы противника, выживать там, где другие гибли. Но слава его была мрачной. Его уважали как воина и кузнеца, но побаивались как берсерка. Он был эффективен, но опасен. Волк среди псов.
Годы шли. Отец погиб в одной из стычек. Клан рассеялся. Бейнир остался один. Скитался, нанимался на службу, ковал оружие, снова сражался. Но усталость от вечной битвы – и внешней, и внутренней – накапливалась. Он видел слишком много смертей, слишком много предательств, слишком много бессмысленной жестокости. Война перестала быть для него путем славы или долга. Она стала просто… работой. Грязной, кровавой, опустошающей.
Часть IV: Тени Кракенфьорда. Руны на Крови (Переход к Расследованиям)
«Говорят, в больших городах больше правды. Врут. В больших городах больше лжи. А правда… правда прячется в самых темных углах, как крыса. И чтобы ее достать, нужно самому залезть в эту грязь по уши».
Почему Бейнир осел в Кракенфьорде, он и сам точно не мог сказать. Может, устал от скитаний. Может, привлекло то, что город этот, несмотря на свою портовую суету, казался застывшим во времени, пропитанным древними тайнами и нераскрытыми историями – то, что всегда влекло его рунознатческое чутье. А может, просто потому, что здесь, в этом плавильном котле народов и судеб, его странные глаза и мрачная репутация вызывали меньше вопросов, чем в небольших, замкнутых общинах.
Он открыл кузницу в одном из старых, забытых богами переулков. Работа помогала ему сохранять рассудок, давала выход его творческой энергии. Молотом и огнем он пытался выковать себе подобие мира в душе. Он создавал не только оружие, но и инструменты, утварь, даже украшения – грубоватые, но полные скрытой силы и северной красоты. Его репутация как мастера росла.
Но прошлое не отпускало. Люди приходили к нему не только за добрым клинком. Иногда приходили с просьбами иного рода. Кто-то искал пропавшего родственника, исчезнувшего в туманных доках. Кто-то хотел узнать, кто убил друга и оставил на теле странные символы. Кто-то подозревал соседа в черной магии. Городская стража Фьорда была ленива, коррумпирована и боялась совать нос в дела, пахнущие чем-то большим, чем простая поножовщина или кража. А Бейнир… Бейнир не боялся. Или просто его страхи были иного рода.
Он начал браться за такие дела. Сначала неохотно, потом – втянулся. В этом было что-то… знакомое. Поиск правды напоминал работу кузнеца – нужно было отсечь лишнее, найти твердое ядро, скрытое под слоями лжи и шлака. Его навыки оказались востребованы и здесь. Умение читать людей (и нелюдей), приобретенное за годы войны и скитаний. Знание рун, позволявшее расшифровывать странные знаки, предвидеть опасность или находить скрытые тропы. Феноменальная сила и боевые навыки, не раз спасавшие ему жизнь при встрече с теми, кто не хотел, чтобы правда вышла наружу. И, конечно, его репутация – одно имя «Железнорукий» часто заставляло языки развязываться быстрее любого допроса.
Он не был детективом в привычном смысле. Он не собирал улики методично, не строил дедуктивных цепочек. Он шел напролом. Выслеживал. Давил. Угрожал. Иногда – применял силу. Он спускался на самое дно Кракенфьорда – в притоны контрабандистов, в логова культистов, в забытые подземелья под городом, где шевелилось что-то древнее и голодное. Он говорил с тенями, допрашивал призраков (иногда – в прямом смысле, используя знание рун), расшифровывал кровавые послания на стенах. И часто ему приходилось обнажать топор – не только чтобы защититься, но и чтобы покарать тех, до кого не могло или не хотело дотянуться кривосудие Фьорда.
Его берсеркерская ярость… она оставалась с ним. Он научился ее контролировать лучше, но иногда, когда ставки были слишком высоки, когда он сталкивался с действительно темной магией или нечеловеческой жестокостью, зверь внутри просыпался. И тогда расследование заканчивалось кровавой баней. Это не добавляло ему популярности, но повышало эффективность. В определенных кругах.
Часть V: Железный Кулак Правды и Ледяные Глаза Судьбы (Ныне)
«Этот город – как старый, больной дракон. Он спит, и в его сне роятся кошмары. Иногда один из кошмаров выползает наружу. И тогда зовут меня. Не чтобы убить дракона – это невозможно. А чтобы загнать кошмар обратно в его гнилое логово. Хотя бы на время».
Сейчас Бейнир Железнорукий – неотъемлемая часть мрачного пейзажа Кракенфьорда. Он – его темное отражение, его необходимый гнойник. Человек, балансирующий на грани между миром людей и миром древних сил, между порядком (как он его понимает) и хаосом (который живет в нем самом).
Он живет один, в своей кузнице. Редко улыбается. Мало говорит. Много курит крепкого северного табака и иногда глушит внутренний рык дешевым, но крепким элем. Его светло-голубые глаза видят больше, чем хотелось бы – не только грязь и ложь окружающего мира, но и тени прошлого, эхо битв Вальхаллы, шепот рун, предрекающих новую эпоху тьмы.
Он продолжает ковать металл и распутывать узлы чужих трагедий. Его дела – это всегда погружение во тьму. Странные ритуальные убийства, исчезновения людей в туманных болотах за городом, контрабанда артефактов, способных пробудить спящее зло, заговоры тайных культов, поклоняющихся забытым богам хаоса. Он – последняя инстанция для отчаявшихся. И часто – последняя встреча для виновных.
Его отношения с властями Фьорда сложны. Стража его терпит, иногда неофициально пользуется его услугами, но побаивается и недолюбливает. Местные жрецы видят в нем то ли спасителя, то ли предвестника Рагнарёка. А простые люди… простые люди стараются держаться от него подальше, но шепотом рассказывают легенды о Железноруком норде, который может выковать неразрушимый меч и заглянуть в душу одним своим ледяным взглядом.
Он не ищет друзей, не ищет славы, не ищет богатства. Что он ищет? Возможно, искупления за кровь, пролитую в ярости берсерка. Возможно, ответа на вопрос, кто он – человек, монстр или нечто среднее? А возможно, он просто делает то, что должен, потому что больше некому. Он – Бейнир Железнорукий, кузнец теней и воин поневоле, обреченный вечно стоять на страже трещины между мирами, с молотом в одной руке и топором в другой, вслушиваясь в зловещий шепот древних рун и рев собственной крови.
Эпилог: Песнь Наковальни и Топора
Судьба Бейнира не высечена в камне, но руны на его пути складываются в тревожный узор. Он идет по лезвию ножа, и падение в пропасть безумия или гибель от рук тех, чьи тайны он вскрывает, кажется лишь вопросом времени. Но пока звенит его молот в темном переулке Кракенфьорда, пока его ледяные глаза всматриваются во тьму, у тех, кто ищет справедливости в этом гнилом мире, еще есть надежда. Мрачная, тяжелая, как удар его кулака, но все же надежда. Он – сложный инструмент в руках судьбы. Острый, опасный, но иногда – единственно возможный. И его песнь – песнь наковальни и топора – еще не допета.
Последнее редактирование:
