- Сообщения
- 2 043
- Реакции
- 4 000
...
263 год IV эпохи. Западный полис Миклас. Именно здесь, спустя пару сотен лет с получения независимости Алаоты начинается Великая Миграция на эти территории, принесшая с собой, как пришествие репатриантов, так и чудо способствующее прибытию ряда этносов из других государств. В многонациональном западном районе Аль-Гыбудзынайи в стенах тесных закоулков, милых алаотских двориков и террас (возведённых с десяток год ранее с целью нарастить охват площади территории, препятствуя перенаселению) уживаются обездоленные флоры с южных провинций (как известно, охваченных некой гражданской войной), халфы с территории подконтрольной Королевству Флоревенедель, этнические сарихадунхъорцы и целая группа переселенцев национального меньшинства Дартада – жители лесов филомцы, эпохами угнетаемые “остроухими дьяволами”, а после и императором, пришедшим к власти вследствие хунты в незапамятные времена; строгая национальная политика последнего, впрочем, и стала причиной миграции из ультерры Филома через порты Сарихадунхъора.
263 год IV эпохи. Западный полис Миклас. Именно здесь, спустя пару сотен лет с получения независимости Алаоты начинается Великая Миграция на эти территории, принесшая с собой, как пришествие репатриантов, так и чудо способствующее прибытию ряда этносов из других государств. В многонациональном западном районе Аль-Гыбудзынайи в стенах тесных закоулков, милых алаотских двориков и террас (возведённых с десяток год ранее с целью нарастить охват площади территории, препятствуя перенаселению) уживаются обездоленные флоры с южных провинций (как известно, охваченных некой гражданской войной), халфы с территории подконтрольной Королевству Флоревенедель, этнические сарихадунхъорцы и целая группа переселенцев национального меньшинства Дартада – жители лесов филомцы, эпохами угнетаемые “остроухими дьяволами”, а после и императором, пришедшим к власти вследствие хунты в незапамятные времена; строгая национальная политика последнего, впрочем, и стала причиной миграции из ультерры Филома через порты Сарихадунхъора.
И расистские настроения в Алаоте зашли настолько далеко, что спроси ты у алаотца его национальный музыкальный инструмент – он с гордостью ответит “банджо” или “джембе”, – хотя это не так и фактически они являются интеллектуальной собственность пустынных морфитов, которые изобрели эти инструменты искусства, чтобы разбавить долгое ожидание и печаль при переходах радостной музыкой. И эта тема, кстати, касается не только музыкальных инструментов – алаотцы с радостью пользуются изобретениями оных выдавая их за национальное достояние культуры их родины. И, думается сразу заявить, что расизм распространён не столько в полисах, сколько в их крупных районах и провинциальных городах, в частности ближе к северу, где отсутствие сообщения и проблемы с коммуникацией не позволяют проконтролировать обеспечение прав и свобод вышеупомянутому меньшинству остроухих пустынников; там они считаются сродни цыганам, однако являются отнюдь не единственными кочевниками на территории всей южной республики.
Между прочим в лад 263 года той же IV эпохи в семье зазнавшегося расиста Кхаридейла О’Ши появилось пополнение. Из достаточно тёплых отношений его семьи и семьей белых филомских мигрантов, в угоду последних он дал своему малышу имя в честь филомской культуры; в его семье это был его далеко не первый сын, но последний – уж точно. Кхари’ и его гостеприимность ко всем неостроухим не только разогрела сердца чёрствых филомцев, но и стала оплотом объединения нескольких крупных семей представителей его расы, осевших в Аль-Гыбудзынайи и далеко за его пределами. Собрав пир те три дня и три ночи культурно отдыхали и выпивали, а Дейл после сел на коня и в состоянии алкогольного опьянения скакал по алаотскому бушу вплоть до самого утра, после свалился с коня, сильно ударился головой и чуть не отъехал, но на стыке кончины и пребывания в мире живых тот отчётливо видел мелькания и искры, связанные с энцефалопатическими рефлексами, а также преломления колбочек внутри стекловидного тела его пожилого глаза при ярких, ослепляющих лучах Солфара, при помощи которого он благополучно оклемался. В честь тех искр, что он видел пребывая на розовом облачке, он и решил назвать своего сына (на филомском, естественно), в память о собственной безбашенности – не зря ведь он зовётся Кхаридейлом “Пиэлем”, что в переводе с алаотского звучит букв., как “сводящий с ума”, и таковое было дано ему ещё при жизне в деревушке в пару миль от Микласа, когда он в тринадцать буквально довёл корову до безбашенности и научил вместо молока давать в челюху. Его деревенское прошлое однажды оборвалось, когда он на побережье реки встретил свою первую и последнюю любовь, и узнав что она живёт в самом полисе перебрался туда, пустив корни; с родственниками он, кстати, сообщение не прекращал. Уже в городе он получил небывалую роскошь и счастье – в Аль-Гыбудзынайи у него появилась собственная наливайка, которая оказалась крайне перспективным делом, и наладив завоз алкоголя с севера и приобретение его у южной винокурни за бесценок, он буквально стал уважаем в крупных кругах, и во всеобщее удивление влился в низшие сословия аристократии, что позволило его иметь не абы какой контроль на опекаемым ним районом, а также в своё удовольствие воспитывать своих детей, имея средства (но если бы у того имелось на это достаточно времени).
...
Первое везение Спарка состоялось ещё тогда, когда он не родился – благоприятная беременность и отсутствие осложнений спасли жизни, как его самого, так и его не самой молодой матери. Как и сказано ранее, он был не первым ребёнком семье. Он был последним. Последним и четвёртым по счёту; четвёртым сыном Дейла. Родившись позже остальных, а также ссылаясь к зрелому возрасту Кхаридейла и его жены Ибины-Ашии, он успел искупаться в лучах любви, заботы и профессионального воспитания больше своих братьев; ввиду опыта и большего свободного времени у его родителей (аже их заменяли старшие сыновья: от домашнего хозяйства Ибины и до наливайки Кхари). Спарка, в общем-то, нельзя было назвать избалованным ребёнком, но и на коротком поводке своих родичей он не находился, отчего большую часть времени он отдавал развитию в себе самостоятельности. В свои четыре года в качестве пассажира сел на лошадь отца и вместе с ним прокатился по небольшому участку алаотского буша в округе Микласа. В те же годы услышал милое звучание банджо и поразительный говор за стенами отчего дома, перемешанный до базарной какофонии – чтобы представить: острая смесь из флорского, филомского и одноголосого, бывало многоголосого изречений на морфитском между собой; если быть точнее, то мэр-васского диалекта этого прекрасного языка, на котором общались старый морской волк и его спутница, оставшиеся здесь близко тридцати лет назад, чтобы не возвращаться домой, где их ожидают задолженности, ответственность и родительский озлобленный взор, что некогда не разрешал им любви; с моряком и его бабой, кстати, всё было хорошо вплоть до их чуть-ли не одновременной кончины в 275 году.
Ввиду отсутствия образовательных систем, обучение Спарка приходилось на дому от учившейся в микласской медресе его матери Ибины, которая прикладывала все свои силы на обучение его грамоте алаотского языка, а также помощь в обуздании математических наук – прикладной геометрии и арифметики. Правда наиболее обширный спектр знаний прикладной деятельности он открыл для себя благодаря отцу и деду, но это не столько важно, ведь раскрыть в нём потенциальный интеллект было успешное выполнение своей задачи Ибины – двое первых по большей части обучали Спарка “мужскому” виду деятельности и всяких непотребств, хотя из этого нельзя счесть очень полезные навыки перегонки самогона и фактические основы дистилляции – это, в принципе, очень удобная и наиболее эффективная альтернатива изучения теоретической физики через исполнение прикладного рода деятельности, – до мейнстрима, т.к. теоретический раздел физики откроется не менее чем через тридцать или сорок лет ценой какого-то учёного. В семилетнем возрасте ценой нервных клеток Кхаридейла малыш Искр освоил езду на лошади, а спустя год обуздал музыку и познал всю мощь и великолепие банджо от деда Адама. Впрочем беззаботная жизнь, практически не требующая никакого исполнение особых обязанностей от его субъекта в семейной жизни, вывела в нём некоторые сентиментальные и достаточно капризные черты – и их признаки оставались незамеченными до лет его взросления; это скорее те черты, что постепенно сформировались в его юношеские годы и что ожидали условного толчка – движителя – потому не стоит утверждать о безусловной вине его отца, отнюдь это не так.
Первое везение Спарка состоялось ещё тогда, когда он не родился – благоприятная беременность и отсутствие осложнений спасли жизни, как его самого, так и его не самой молодой матери. Как и сказано ранее, он был не первым ребёнком семье. Он был последним. Последним и четвёртым по счёту; четвёртым сыном Дейла. Родившись позже остальных, а также ссылаясь к зрелому возрасту Кхаридейла и его жены Ибины-Ашии, он успел искупаться в лучах любви, заботы и профессионального воспитания больше своих братьев; ввиду опыта и большего свободного времени у его родителей (аже их заменяли старшие сыновья: от домашнего хозяйства Ибины и до наливайки Кхари). Спарка, в общем-то, нельзя было назвать избалованным ребёнком, но и на коротком поводке своих родичей он не находился, отчего большую часть времени он отдавал развитию в себе самостоятельности. В свои четыре года в качестве пассажира сел на лошадь отца и вместе с ним прокатился по небольшому участку алаотского буша в округе Микласа. В те же годы услышал милое звучание банджо и поразительный говор за стенами отчего дома, перемешанный до базарной какофонии – чтобы представить: острая смесь из флорского, филомского и одноголосого, бывало многоголосого изречений на морфитском между собой; если быть точнее, то мэр-васского диалекта этого прекрасного языка, на котором общались старый морской волк и его спутница, оставшиеся здесь близко тридцати лет назад, чтобы не возвращаться домой, где их ожидают задолженности, ответственность и родительский озлобленный взор, что некогда не разрешал им любви; с моряком и его бабой, кстати, всё было хорошо вплоть до их чуть-ли не одновременной кончины в 275 году.
Ввиду отсутствия образовательных систем, обучение Спарка приходилось на дому от учившейся в микласской медресе его матери Ибины, которая прикладывала все свои силы на обучение его грамоте алаотского языка, а также помощь в обуздании математических наук – прикладной геометрии и арифметики. Правда наиболее обширный спектр знаний прикладной деятельности он открыл для себя благодаря отцу и деду, но это не столько важно, ведь раскрыть в нём потенциальный интеллект было успешное выполнение своей задачи Ибины – двое первых по большей части обучали Спарка “мужскому” виду деятельности и всяких непотребств, хотя из этого нельзя счесть очень полезные навыки перегонки самогона и фактические основы дистилляции – это, в принципе, очень удобная и наиболее эффективная альтернатива изучения теоретической физики через исполнение прикладного рода деятельности, – до мейнстрима, т.к. теоретический раздел физики откроется не менее чем через тридцать или сорок лет ценой какого-то учёного. В семилетнем возрасте ценой нервных клеток Кхаридейла малыш Искр освоил езду на лошади, а спустя год обуздал музыку и познал всю мощь и великолепие банджо от деда Адама. Впрочем беззаботная жизнь, практически не требующая никакого исполнение особых обязанностей от его субъекта в семейной жизни, вывела в нём некоторые сентиментальные и достаточно капризные черты – и их признаки оставались незамеченными до лет его взросления; это скорее те черты, что постепенно сформировались в его юношеские годы и что ожидали условного толчка – движителя – потому не стоит утверждать о безусловной вине его отца, отнюдь это не так.
Ещё по минувшему десятку лет в нём росла поистине сомнительная личность, словно противоречащая базовым порядкам и укладам наследственности, – ведь и его мать, и его отче были очень сорвиголовами!... Но это было не так. Ну, точнее не про его мать; его мать терпела пройдоху “Пиэлема” и его выходки, пусть и ни разу за всю свою жизнь никогда не ставила под сомнение жизненный путь его мужа, да и в целом её всё устраивало, а вот черта любви всего безбашенного стала чертой приобретённой как обыкновенная привычка… – но одно выделить точно стоит: что Ибина, что Дейл прекрасно подходили друг-другу, но их сын был словно подменён; …но, уверяю, это было ошибочное восприятие, и уже в двенадцать Спарка окатила некая наследственная неприязнь к пустынным морфитам!... Ещё в то время он, пользуясь отцовским банджо и материнской помощью с нотами скрипичного ключа (училась в медресе и была знакома с музыкальной галузью), он слагал и воспевал непотребное в сторону длинноухих красавцев, пусть и не с таким обидным содержанием, не такой сердитостью, как смог бы его отец или дед! Однако матери приходилось помогать своему сыну с музыкой, а не деду, ведь последний скончался в 274 году. И к вниманию – умение слагать и играть на музыкальном инструменте у Спарка существенно повысилось, и тут дело то ли в большем профессионализме его матери, то ли дух его деда пришёл к нему!... но, как и сказано ранее, искренние и радикальные черты его юных проявлений расизма в нём не проявлялись. Свои произведения он никому не освещал – лишь по просьбе своих братьев или отца он удобно располагался на табурете, принимал классическое положение, и с банджо промеж ног проводил сольное выступление, вызывая смех и похвалу первых, а также безмерную гордость и счастье у последнего. На его тринадцатое день рождения кстати, один из его братьев что пошёл в корабельное (судостроительное) дело, сделал для него его личное банджо, не столько красивое и индивидуальное, сколько наиболее надёжное и приятное любому глазу: достаточно дорогое в алаотских условиях красное дерево, по таким же меркам кожа молодого ягнёнка, что обтягивала мембрану, и… его брат бы стал изобретателем современного “архтопа”, будь его не самая профессиональная техника дошла бы к кому дальше его младшего брата. И во всяком случае, такое звучание Спарку нравилось более из-за соответствующей “яркости” из иного по тону резонирования, что обеспечивало большую громкость и чистоту звука к тому же. Во всяком случае – всё это не более, чем доказательства его беззаботной жизни, а также искренней любви со стороны членов его семьи. Но судьба распорядилась со Спарком так, что несмотря на его творческий талант он ползал и рос в постоянной помощи своим черепкам да старшим, и потому был направлен по более физическому и прикладному пути, вместо интеллектуального и творческого.
В те же тринадцать, во время своего творческого наития (распространялось, как и сказано искл. локально, но желало распространения на более глобальный уровень, и вело за собой дополнение культуры, счастья, успеха, и пр., и пр., и пр.) он столкнулся с проблемой ужасной интеграции алаотского языка в мелодию при аккомпанирование музыкального инструмента (в частности банджо, т.к. является инструментом, настроенным на соль-ре-ля-ми, и не разит наиболее широким акустическим спектром; к сведению: гитара настроена на ми-си-соль-ре-ля-ми и это четыре октавы, когда банджо представляет всего три); для компенсации диссонанса тому приходилось тратить большое время для слагания рифмовок, и потому желание упрощать и развиваться привели его к филомскому дому. По его мнению национальный язык представителей именно данной народности мог подарить иное – более благозвучное звучание его музыке, – а что следовательно могло проложить ему путь до консерватории, либо поддержке от народа (он не исключал написание своих рифмовок на филомский, а после и эквиритмического перевода их на алаотский). За небольшой грош он пользовался помощью Люси, и с помощью знаний такого же флиморского флорского он за сравнительно адекватное время – свыше шестисот часов изучения филомского, – смог добиться соответствующих результатов и к пятнадцати годам написать свою первую книгу рифм на оном филомском…
Однако поступать в консерваторию он не спешил, к своим сознательным годам рассуждая более-менее здраво, и понимая, что его оказание помощи формированию новой алаотской культуры будет излишней и, скорее всего, нежелательной; с такой же холодностью он относился и к публичным выступлениям на публике, и потому выводом можно сделать его уход от рук музыки и полное погружение в дело семьи и помогать в развитии его отцовского дела, которое его наследникам приносило большое состояние и великую роскошь – алкоголя мало никогда не бывает, а мигрантов с каждым годом поднабывало великим чередом. О а ещё в те годы в Алаоту попал морфитский табак! Увлёкшись его сбытом, Спарк и не заметил как минули годы: он стал взрослее, крупнее, умнее, мудрее и прочее… В его двадцать лет Спарк с меньшим рвением помогал своему брату Мухаммаду (тридцать лет в тот час) и его бизнес-партнёру Рукхмуди, уделяя внимание в первую очередь себе и своим собственным интересам. Но это слишком эгоистично о персоне Спарка – на деле последние сами по себе отлично справлялись и без детской помощи поскрёбыша, а наибольшего успеха они достигали благодаря советам состарившегося Кхаридейла – они лишь повышали прибыль предприятия, а также растили своих собственных детей, и впрочем-то им не было какого особого дела до Спарка, хотя по правде они не могли отдыхать всем съездом без его участия – уж настолько крепки были семейные узы. Спарк в одно время изъявлял желание приобрести виноградную плантацию, но увы – плодородная земля вокруг дельт Аксеры была выкуплена пришедшему к власти Шри-кана роду Аль-Китов. Он попросту не мог найти себе места, ведь это была его словно последняя в жизни надежда, и тот глубоко в душе жалел что не пошёл в консерваторию.
И прошло минимум год, как он выбрался из этой ямы весьма стандартным, однако непроверенным ранее способом – он влюбился. Любовь стала его самым настоящим спасением его души – убиваясь от горя он страшно запил и пару раз был встречен в драке с нашумевшим к нему на ухо посетителем в семейном постоялом дворе. О да, он по правде мог похвастаться слаженностью комплекции – своим истинно крепким телосложением! Но, увы, демонстрацию своих физических показателей он провёл не в каком другом месте, как с побитой рожей под столиками, в обнимку своим некогда бывалым врагом… – Но может это и на лучшее?... Ведь именно так он и встретил свою любовь – девчулю из филомского дома, которую привлёк своей незаурядностью, небывалой отвагой и своим нестандартным методом решения проблем!... точнее отсутствия последнего как такового, и потому той приходилось залатывать раны оного, как должное его алаотскому менталитету, уж больно схожему с конфликтным филомским. Не желая скрывать свои крайние любовные чувства по отношению к персоне Сьюзи, он буквально через две недели после тесного общения признался ей в том, в чём хранится наш вечный смысл бытия. В ней ему понравилась её милосердие, радушие и в то же время умозаключительное хладнокровие… – и это были черты его архетипа, которые он словно по своему эгоизму находил наиболее привлекательными!... Ей богу, они и вправду не сильно отличались между собой, кроме гендерных различий – даже знания они несли сравнительно одинаковые, но за свой срок общей жизни сумели им десятки раз обменяться! И между ними установилась такая сильная связь, что Сюзанна без особых проблем покрывала и исправляла недостатки Спарка, а Спарк оказывал аналогичное, но более ярко-выраженное действие в сторону компенсации недостатков Сьюзи… Они в целом более чем подходили друг-другу, и это касалось не только сходства их архетипов: Спарк умел играть на банджо, а Сюзанне нравилось её звучание; отцом Сюзанны был цирюльником, потому она особенно хорошо разбиралась в этом ремесле, а Спарка это направление очень и очень сильно интересовали, как минимум с вступления его в сознательный возраст. Именно он научил её жокейскому мастерству, а она зародила в глубине его творческой и интеллектуальной души потенциал в деятельности цирюльника – фактически сделала из него того самого красавца, как бы он отзывался о себе прямо сейчас…
В 285 году Спарк и Сюзанна совершили марш-бросок на лошадях от Микласса до Сиквара, где и на недлительное время осели. Сюзанна всю свою жизнь мечтала развить врачебное дело своего отца и стать первой женщиной-хирургой за всю историю Филома, да и в целом Алаоты, и нести священный огонь спасения от самого опасного во имя, веру и славу милосердной Аксеры. В библиотеке сикварской медресе они откопали с десяток заметок (в толстом переплете) флорских врачевателей (хирургов в частности, автором одним из которых выступал ректор хирургического факультета эйринского университета Жак де Лан), и бессонными ночами переписывали труды современников и давно минувших лет в конспект Сюзанны. Её отец, к слову, умер от осложнений вызванных малярией когда ей было всего шестнадцать, и видимо это руководило ею так углублённо заниматься изучением её желаемой сферы деятельности, словно когда-то давно она дала перед ним завет продолжить его дело спасение чьих-то жизней. Отличающийся любовью к творчеству О’Ши тогда даже реплицировал нескольких зарисовок с замечательной точностью. Несмотря на родственную далёкость от медицины, от привязанности к Сюзанне, да и интереса к изучению нового он приложил свою руку к изучению данной научной сферы… Они прожили в Сикваре шесть месяцев – жили экономно, опираясь на запасы финансов и провианта ещё с Микласа, и его им хватало вплоть до поездки в Каш-Тали, куда они и направились. Своё двадцать третье день рождения Спарк отпраздновал именно там – в окружении своей любви. Какого-то особого эпоса в таком же многонациональном полисе Алаоты никак не прослеживалось, свои цели в Сикваре они выполнили и потому они скоро направились к себе на свою родину в Миклас.
На переправе через р. Аксеру с ними приключилась беда – на переезде те попали на облаву пустынных разбойников, а потому Сюзанне и Спарку пришлось ненадолго разъехаться по разные части света и проделать большой крюк в несколько десятков километров, прежде чем воссоединиться вновь. Увы, но и это был не конец – во всяком случае те изменили курсу и направились ближе к северу, где были перехвачены арварохскими диверсантами. Не желая упускать свидетелей, арварохцы быстро пораскинув мозгами прикинули убить их и уже затевали задуманное, как оные бросились в бега и попытались скрыться в пустыне. Они было уже сразу настигнуты быстрыми арварохскими скакунами, как Спарк решил затаиться в буше, и был фактически спасён – вот только не Сюзанна, которая избрала другой путь к спасению и была либо схвачена, либо осталась блуждать одна самой по пустыне без каких-либо припасов. Спустя день ходьбы по алаотскому бушу Спарк обнаружил своего скакуна в зарослях кустов, который добролюбиво поедал их, и взглянул на первого словно заждавшимся взглядом. Вернувшись в родной Миклас О’Ши не нашёл никаких следов Сюзанны – он понял, что струсил и погубил свою любимую, и из стыда и горечи о своём поступке он не то что в отчий дом девочки не заглядывал – единственный визит в семейный постоялый двор был с душераздирающей целью украсть пару бутылей вина и забрать своё милое банджо. Свою лошадь он отпустил на волю – она стала той самой алаотской брамби, о которых слагают легенды, как о самых верных созданиях, ставших на пути человеческой цивилизации – несогласных забывать и предавать своего хозяина даже в его отсутствие… Вероятнее всего прожила недолгую, но счастливую вольную жизнь в буше на севере от Микласа, но это уже не столь важно.
...
В те же тринадцать, во время своего творческого наития (распространялось, как и сказано искл. локально, но желало распространения на более глобальный уровень, и вело за собой дополнение культуры, счастья, успеха, и пр., и пр., и пр.) он столкнулся с проблемой ужасной интеграции алаотского языка в мелодию при аккомпанирование музыкального инструмента (в частности банджо, т.к. является инструментом, настроенным на соль-ре-ля-ми, и не разит наиболее широким акустическим спектром; к сведению: гитара настроена на ми-си-соль-ре-ля-ми и это четыре октавы, когда банджо представляет всего три); для компенсации диссонанса тому приходилось тратить большое время для слагания рифмовок, и потому желание упрощать и развиваться привели его к филомскому дому. По его мнению национальный язык представителей именно данной народности мог подарить иное – более благозвучное звучание его музыке, – а что следовательно могло проложить ему путь до консерватории, либо поддержке от народа (он не исключал написание своих рифмовок на филомский, а после и эквиритмического перевода их на алаотский). За небольшой грош он пользовался помощью Люси, и с помощью знаний такого же флиморского флорского он за сравнительно адекватное время – свыше шестисот часов изучения филомского, – смог добиться соответствующих результатов и к пятнадцати годам написать свою первую книгу рифм на оном филомском…
Однако поступать в консерваторию он не спешил, к своим сознательным годам рассуждая более-менее здраво, и понимая, что его оказание помощи формированию новой алаотской культуры будет излишней и, скорее всего, нежелательной; с такой же холодностью он относился и к публичным выступлениям на публике, и потому выводом можно сделать его уход от рук музыки и полное погружение в дело семьи и помогать в развитии его отцовского дела, которое его наследникам приносило большое состояние и великую роскошь – алкоголя мало никогда не бывает, а мигрантов с каждым годом поднабывало великим чередом. О а ещё в те годы в Алаоту попал морфитский табак! Увлёкшись его сбытом, Спарк и не заметил как минули годы: он стал взрослее, крупнее, умнее, мудрее и прочее… В его двадцать лет Спарк с меньшим рвением помогал своему брату Мухаммаду (тридцать лет в тот час) и его бизнес-партнёру Рукхмуди, уделяя внимание в первую очередь себе и своим собственным интересам. Но это слишком эгоистично о персоне Спарка – на деле последние сами по себе отлично справлялись и без детской помощи поскрёбыша, а наибольшего успеха они достигали благодаря советам состарившегося Кхаридейла – они лишь повышали прибыль предприятия, а также растили своих собственных детей, и впрочем-то им не было какого особого дела до Спарка, хотя по правде они не могли отдыхать всем съездом без его участия – уж настолько крепки были семейные узы. Спарк в одно время изъявлял желание приобрести виноградную плантацию, но увы – плодородная земля вокруг дельт Аксеры была выкуплена пришедшему к власти Шри-кана роду Аль-Китов. Он попросту не мог найти себе места, ведь это была его словно последняя в жизни надежда, и тот глубоко в душе жалел что не пошёл в консерваторию.
И прошло минимум год, как он выбрался из этой ямы весьма стандартным, однако непроверенным ранее способом – он влюбился. Любовь стала его самым настоящим спасением его души – убиваясь от горя он страшно запил и пару раз был встречен в драке с нашумевшим к нему на ухо посетителем в семейном постоялом дворе. О да, он по правде мог похвастаться слаженностью комплекции – своим истинно крепким телосложением! Но, увы, демонстрацию своих физических показателей он провёл не в каком другом месте, как с побитой рожей под столиками, в обнимку своим некогда бывалым врагом… – Но может это и на лучшее?... Ведь именно так он и встретил свою любовь – девчулю из филомского дома, которую привлёк своей незаурядностью, небывалой отвагой и своим нестандартным методом решения проблем!... точнее отсутствия последнего как такового, и потому той приходилось залатывать раны оного, как должное его алаотскому менталитету, уж больно схожему с конфликтным филомским. Не желая скрывать свои крайние любовные чувства по отношению к персоне Сьюзи, он буквально через две недели после тесного общения признался ей в том, в чём хранится наш вечный смысл бытия. В ней ему понравилась её милосердие, радушие и в то же время умозаключительное хладнокровие… – и это были черты его архетипа, которые он словно по своему эгоизму находил наиболее привлекательными!... Ей богу, они и вправду не сильно отличались между собой, кроме гендерных различий – даже знания они несли сравнительно одинаковые, но за свой срок общей жизни сумели им десятки раз обменяться! И между ними установилась такая сильная связь, что Сюзанна без особых проблем покрывала и исправляла недостатки Спарка, а Спарк оказывал аналогичное, но более ярко-выраженное действие в сторону компенсации недостатков Сьюзи… Они в целом более чем подходили друг-другу, и это касалось не только сходства их архетипов: Спарк умел играть на банджо, а Сюзанне нравилось её звучание; отцом Сюзанны был цирюльником, потому она особенно хорошо разбиралась в этом ремесле, а Спарка это направление очень и очень сильно интересовали, как минимум с вступления его в сознательный возраст. Именно он научил её жокейскому мастерству, а она зародила в глубине его творческой и интеллектуальной души потенциал в деятельности цирюльника – фактически сделала из него того самого красавца, как бы он отзывался о себе прямо сейчас…
В 285 году Спарк и Сюзанна совершили марш-бросок на лошадях от Микласса до Сиквара, где и на недлительное время осели. Сюзанна всю свою жизнь мечтала развить врачебное дело своего отца и стать первой женщиной-хирургой за всю историю Филома, да и в целом Алаоты, и нести священный огонь спасения от самого опасного во имя, веру и славу милосердной Аксеры. В библиотеке сикварской медресе они откопали с десяток заметок (в толстом переплете) флорских врачевателей (хирургов в частности, автором одним из которых выступал ректор хирургического факультета эйринского университета Жак де Лан), и бессонными ночами переписывали труды современников и давно минувших лет в конспект Сюзанны. Её отец, к слову, умер от осложнений вызванных малярией когда ей было всего шестнадцать, и видимо это руководило ею так углублённо заниматься изучением её желаемой сферы деятельности, словно когда-то давно она дала перед ним завет продолжить его дело спасение чьих-то жизней. Отличающийся любовью к творчеству О’Ши тогда даже реплицировал нескольких зарисовок с замечательной точностью. Несмотря на родственную далёкость от медицины, от привязанности к Сюзанне, да и интереса к изучению нового он приложил свою руку к изучению данной научной сферы… Они прожили в Сикваре шесть месяцев – жили экономно, опираясь на запасы финансов и провианта ещё с Микласа, и его им хватало вплоть до поездки в Каш-Тали, куда они и направились. Своё двадцать третье день рождения Спарк отпраздновал именно там – в окружении своей любви. Какого-то особого эпоса в таком же многонациональном полисе Алаоты никак не прослеживалось, свои цели в Сикваре они выполнили и потому они скоро направились к себе на свою родину в Миклас.
На переправе через р. Аксеру с ними приключилась беда – на переезде те попали на облаву пустынных разбойников, а потому Сюзанне и Спарку пришлось ненадолго разъехаться по разные части света и проделать большой крюк в несколько десятков километров, прежде чем воссоединиться вновь. Увы, но и это был не конец – во всяком случае те изменили курсу и направились ближе к северу, где были перехвачены арварохскими диверсантами. Не желая упускать свидетелей, арварохцы быстро пораскинув мозгами прикинули убить их и уже затевали задуманное, как оные бросились в бега и попытались скрыться в пустыне. Они было уже сразу настигнуты быстрыми арварохскими скакунами, как Спарк решил затаиться в буше, и был фактически спасён – вот только не Сюзанна, которая избрала другой путь к спасению и была либо схвачена, либо осталась блуждать одна самой по пустыне без каких-либо припасов. Спустя день ходьбы по алаотскому бушу Спарк обнаружил своего скакуна в зарослях кустов, который добролюбиво поедал их, и взглянул на первого словно заждавшимся взглядом. Вернувшись в родной Миклас О’Ши не нашёл никаких следов Сюзанны – он понял, что струсил и погубил свою любимую, и из стыда и горечи о своём поступке он не то что в отчий дом девочки не заглядывал – единственный визит в семейный постоялый двор был с душераздирающей целью украсть пару бутылей вина и забрать своё милое банджо. Свою лошадь он отпустил на волю – она стала той самой алаотской брамби, о которых слагают легенды, как о самых верных созданиях, ставших на пути человеческой цивилизации – несогласных забывать и предавать своего хозяина даже в его отсутствие… Вероятнее всего прожила недолгую, но счастливую вольную жизнь в буше на севере от Микласа, но это уже не столь важно.
...
...
Благодаря своему незаурядному характеру и харизме Спарку получилось подняться по карьерной лестнице и в двадцать шесть лет пересесть в чин драгомана и довольствоваться привилегиями в порту; и дело это было не столько трудным – по смерти прошлого и по неимению его логического наследника, силой голосов докеров избран был Спарк, как самый образованный и наиболее способный к проведению социальных махинаций. И, что следует к упоминанию также как и прочие ранние прелюдия – о Сюзанне он в общем-то позабыл!... Но это только как могло показаться сперва; конечно, его терзала обида и стыд, однако те чувства уже не были выраженными таковыми, каковыми они были в самом начале после потери. Он в общем-то через близкий контакт, постоянные и крепкие знакомства с различными индивидами в один из дней столкнулся в ненадобности женского пола его потребностям, а потому через самосознание пришёл к своеобразному целибату понимая как же трудно даются ему оные чувства… Пробыть на должности драгомана однако ему пришлось не особо долго – как оказалось он был всего-лишь временноисполняющим его обязанности. Оставаться в среде докеров он впрочем-то более и не хотел, понимая что уже пришёл во здравие, подзаработал небольшие деньги и обзавёлся связями. Эти связи при двадцать шестом году жизни завлекли его в “Аметистовый Круг” о существовании которого он узнал из письма некоего Джованни – знакомого из доков, отличающегося своей принадлежностью к контрабанде и воровству (за это и покинул порт). Впрочем, попав в хищные лапы магического сообщества О’Ши приходилось выступать основной рабочей силой, благодаря своим хорошим бойцовским навыкам; опыт использования холодного оружия он по правде говоря получил уже за время пребывания в т.н. “кругу”. При расформировании круга вследствие успешной охоты знамёна охотников на магов Спарку пришлось бежать на север Эйрини, где он вновь попытался получить работу и затесаться в королевскую стражу – безуспешно. Он оказался в той же яме в которой был изначально по прибытию в край: ни работы, а к его тем же двадцати шести (год спустя) его связи были подорваны, разорваны… – он в целом не имел перспектив по возвращению на родину (что казалось ему крайне позорным поступком), а также в ряды некоего профсоюза в доках). Тот начал участвовать в подпольных боях в трущобах на публику за процент денег со ставок и вскоре ушёл по завершению его третьего успешного боя (из трёх), после активно подрабатывал и попал в контору иного деятеля и его нового товарища – криминал за весьма неплохую выручку. Вместе с напарником те воровали документации и личные книги, сбывая их в библиотеку и на рынке по приличным ценам до завершения приёма после раскрытия махинации; с другом был пойман забродившем стражем и тогда же совершил первое убийство по случайности – приняли бой и последний находящийся в меньшинстве умер на месте с пробитой навылет грудиной. Впавший в приступ истерики Спарк убил Джованни, посчитав его зачинщиком расправы над городским добродетелем, скинул его тело в яму с нечистотами, а после скрылся в портовых трущобах до момента столкновения со стражей, которой из-за его страха налицо показался странным. Жандарм, приказав поймать Спарка для разумного допроса, сам по себе не ожидал, что последнем удастся так быстро скрыться в канализации. О’Ши оказался в том положении о котором не имел абсолютно никаких сведений и был под риском утонуть в нечистотах, однако при самом обнаружении данной фекальной катастрофы через техническую шахту спустился на ещё более нижний ярус в сеть туннелей – “эйринских катакомб”. Побродив около одной бессонной ночи по настоящему лабиринту он встретил чернорабочих, выкладывающих труп на подземном кладбище, счел их за убийц, опрокинул одного из них и убежал вплоть до предела в виде подъёмной шахты. В ходе такого сплошного ада и неразберихи, Спарк грозился быть пойманным по подозрению воровстве, как довольно шустро сиганул через подземную реку, перешёл в юго-восточную штольню, а затем (из-за завалов) спустился ещё ниже, добрался до нижнего предела верха, где обнаружил базирование гротдорской коммуны, от жадности и голода втайне от её хозяев успел насытиться (также запасся) пищей и водой, а после потопал далее и по всем аспектам оказался в самом низу: социальном, физиологическом, а также геологическом!... Но на деле это был не самый низ, лишь верхний предел Низа Бездны, в котором он попал в карман слезоточивых газов и набрёл на подземный грот с небольшим озерком воды, парой лоз со светоягодами и… отсутствием света (следовательно и выхода).
...
Благодаря своему незаурядному характеру и харизме Спарку получилось подняться по карьерной лестнице и в двадцать шесть лет пересесть в чин драгомана и довольствоваться привилегиями в порту; и дело это было не столько трудным – по смерти прошлого и по неимению его логического наследника, силой голосов докеров избран был Спарк, как самый образованный и наиболее способный к проведению социальных махинаций. И, что следует к упоминанию также как и прочие ранние прелюдия – о Сюзанне он в общем-то позабыл!... Но это только как могло показаться сперва; конечно, его терзала обида и стыд, однако те чувства уже не были выраженными таковыми, каковыми они были в самом начале после потери. Он в общем-то через близкий контакт, постоянные и крепкие знакомства с различными индивидами в один из дней столкнулся в ненадобности женского пола его потребностям, а потому через самосознание пришёл к своеобразному целибату понимая как же трудно даются ему оные чувства… Пробыть на должности драгомана однако ему пришлось не особо долго – как оказалось он был всего-лишь временноисполняющим его обязанности. Оставаться в среде докеров он впрочем-то более и не хотел, понимая что уже пришёл во здравие, подзаработал небольшие деньги и обзавёлся связями. Эти связи при двадцать шестом году жизни завлекли его в “Аметистовый Круг” о существовании которого он узнал из письма некоего Джованни – знакомого из доков, отличающегося своей принадлежностью к контрабанде и воровству (за это и покинул порт). Впрочем, попав в хищные лапы магического сообщества О’Ши приходилось выступать основной рабочей силой, благодаря своим хорошим бойцовским навыкам; опыт использования холодного оружия он по правде говоря получил уже за время пребывания в т.н. “кругу”. При расформировании круга вследствие успешной охоты знамёна охотников на магов Спарку пришлось бежать на север Эйрини, где он вновь попытался получить работу и затесаться в королевскую стражу – безуспешно. Он оказался в той же яме в которой был изначально по прибытию в край: ни работы, а к его тем же двадцати шести (год спустя) его связи были подорваны, разорваны… – он в целом не имел перспектив по возвращению на родину (что казалось ему крайне позорным поступком), а также в ряды некоего профсоюза в доках). Тот начал участвовать в подпольных боях в трущобах на публику за процент денег со ставок и вскоре ушёл по завершению его третьего успешного боя (из трёх), после активно подрабатывал и попал в контору иного деятеля и его нового товарища – криминал за весьма неплохую выручку. Вместе с напарником те воровали документации и личные книги, сбывая их в библиотеку и на рынке по приличным ценам до завершения приёма после раскрытия махинации; с другом был пойман забродившем стражем и тогда же совершил первое убийство по случайности – приняли бой и последний находящийся в меньшинстве умер на месте с пробитой навылет грудиной. Впавший в приступ истерики Спарк убил Джованни, посчитав его зачинщиком расправы над городским добродетелем, скинул его тело в яму с нечистотами, а после скрылся в портовых трущобах до момента столкновения со стражей, которой из-за его страха налицо показался странным. Жандарм, приказав поймать Спарка для разумного допроса, сам по себе не ожидал, что последнем удастся так быстро скрыться в канализации. О’Ши оказался в том положении о котором не имел абсолютно никаких сведений и был под риском утонуть в нечистотах, однако при самом обнаружении данной фекальной катастрофы через техническую шахту спустился на ещё более нижний ярус в сеть туннелей – “эйринских катакомб”. Побродив около одной бессонной ночи по настоящему лабиринту он встретил чернорабочих, выкладывающих труп на подземном кладбище, счел их за убийц, опрокинул одного из них и убежал вплоть до предела в виде подъёмной шахты. В ходе такого сплошного ада и неразберихи, Спарк грозился быть пойманным по подозрению воровстве, как довольно шустро сиганул через подземную реку, перешёл в юго-восточную штольню, а затем (из-за завалов) спустился ещё ниже, добрался до нижнего предела верха, где обнаружил базирование гротдорской коммуны, от жадности и голода втайне от её хозяев успел насытиться (также запасся) пищей и водой, а после потопал далее и по всем аспектам оказался в самом низу: социальном, физиологическом, а также геологическом!... Но на деле это был не самый низ, лишь верхний предел Низа Бездны, в котором он попал в карман слезоточивых газов и набрёл на подземный грот с небольшим озерком воды, парой лоз со светоягодами и… отсутствием света (следовательно и выхода).
...
Группа шахтёров и Спарк спешно покидали атакованный рудник с большими потерями; во время перебега О’Ши даже повезло насытиться тормозком одного из павших гротдоров, труп которого он тянул на своей спине с целью захоронения со всеми обетованными почестями. Добравшись до гротдорской станции он подался в наёмную службу за грош (фактически попал в рабство из-за подземных укладов – не имел выхода, отчего и оставался для шахтёров вспомогательной рабочей силой и пушечным мясом). Однако работать Спарку приходилось не столько рудно-добывающей деятельностью, сколько охраной шахтёрских караванов, проверок отдельного ряда пещер на скопления метана и развлечением пением да игрой на банджо. Постепенно набираясь опыта в подземном, а также в ратном деле, Спарк спустя два месяца пребывания при таком крепостном зависимости успешно сбежал на лифте через техническую шахту и выбрался наружу спустя практически четыре месяца постоянного базирования под землёй на стыке между Верхом и Низом.
По возвращению в естественное русло обитания О’Ши некоторое время страдал от конъюнктивита; спустя неделю был излечен в Церкви Святого Флоренда. Он не стал никому говорить о своих подземных похождениях, опасаясь кары со стороны гротдорской коммуны и различного рода федеральных ведомств. Спарк долго пытался найти работу в пригороде и очень часто возвращался под землю, которая виделась ему в кошмарах и манила его своими загадками и тайнами, хоть ниже верхнего предела Низа ему никуда далее добираться не удавалось из разумных опасений; отсутствие работы – филиалов богатых столичных господинов или различного рода деятельности феодального происхождения – отбили его пребывание на этих землях на нет и он словно переправленный на другой берег за реку настырный кот направился в свой “законный” дом, прекрасно помня как каша пахнет дома …не расставаясь со своим банджо.
По возвращению в естественное русло обитания О’Ши некоторое время страдал от конъюнктивита; спустя неделю был излечен в Церкви Святого Флоренда. Он не стал никому говорить о своих подземных похождениях, опасаясь кары со стороны гротдорской коммуны и различного рода федеральных ведомств. Спарк долго пытался найти работу в пригороде и очень часто возвращался под землю, которая виделась ему в кошмарах и манила его своими загадками и тайнами, хоть ниже верхнего предела Низа ему никуда далее добираться не удавалось из разумных опасений; отсутствие работы – филиалов богатых столичных господинов или различного рода деятельности феодального происхождения – отбили его пребывание на этих землях на нет и он словно переправленный на другой берег за реку настырный кот направился в свой “законный” дом, прекрасно помня как каша пахнет дома …не расставаясь со своим банджо.
...
И это прошло очень даже не без успеха – по приезду “Бушкэт” смог найти себе место в лансе солдатов удачи на службе у археолога, выступая его охраной и рабочей силой. Имея опыт пребывания в подземельях тот был крайне полезным членом объединения; и даже не рядовым его участником, а неким офицером, что обеспечивал безопасность нахождения под землёй в её тяжёлых условиях. Впрочем-то это гарантировало беззаботное протекание его бренной жизни до момента точки невозврата. В определённый момент истории они поменяли базирование на Друнгар с целью господина заполучить больший охват наёмной военной силы. Пойдя на т.н. “вылазку” вместе со своим господином за археологическими ценностями старых цивилизаций Бездны вНиз, О’Ши и остальные попали в карман со слезоточивым газом. Кое-как сохранив свои жизни при налёте членистоногих тварей из паучьего логова, большая часть отряда расплатилась её меньшей частью и была разбита пополам – половина среди которой был господин возвратилась в южный тоннель, а вторая половина среди которой был Спарк продвинулась по гроту далее на северо-запад, не став изменять изначальной миссии; в конечном итоге последние успешно добыли образцы прадавней печати и стремились поднимать через север, но были атакованы квазикротом на самом нижнем пределе Верха и отступили, с иной стороны будучи атакованными зашедшими далеко за свою привычную территорию Гудисонами. Захвативший с павшего собрата печать Спарк бросился в бега через смежный тоннель, предполагая вернуться к господину через двустороннюю систему пещер; двигая на юг он не мог понять, что на деле двигается на север, т.к. магнитный компас под землёй не работает, а карта местности осталась с картографом первой группы (соответственно отступившей на юг). Оказавшись на мостовой старого оборонительного рубежа клана Гудисонов тот спустя два дня безпрерывной ходьбы вышел на тоннель и по нему продвинулся вплоть до завалов закрывающих законсервированный Азаннардулибад, затем на мост, и на том же мосту оказался атакованным квазикротом. К собственному сожалению, убегая от свирепой твари “Бушкэт” потерял печать (выронил с моста в самый нижний предел Верха) и убежал в технический тоннель, где смог собрать светоягод и перекусить низкокалорийным тапунчиком. Не имея возможности для безопасного возвращения во Флоревендель, финансовых средств для самосодержания и боясь наказания от своего господина за непроизвольное дезертирство, измученный “кустарниковый кот” не стал разворачиваться, а пустился во все тяжкие.
1. Имена, прозвища и прочее: Спарк "Бушкэт" О'Ши;
2. OOC Ник: 'Sparkshine';
3. Раса персонажа: алаотец (звересь котовидный);
4. Возраст: 29 лет;
5. Внешний вид:
Телом худощавый, стройный; среднего роста; телосложение слаженное, словно у дартадского тяжёлого кавалериста; глаза янтарного, крайне яркого цвета; волосы рыжие и длинные.
6. Характер:
Харизматичная персона, имеющая чувство юмора; рассудительный, сентиментальный, сердобольный, достаточно чёрствый.
7. Таланты, сильные стороны:
• Музыка: хорошо поёт и играет на банджо, знаком с нотной грамотой;
• Обладает хорошими физическими показателями; прыткий;
• Опытный в рукопашном бою, неплохо управляется ударно-дробящим оружием;
• Замечательный наездник, по-алаотски умеет с положения на лошади метать лассо на скаку;
• Грамотный; образования не имеет. Знает алаотский, флорский, филомский языки и амани.
8. Слабости, проблемы, уязвимости:
9. Привычки: Как таковых нет. Привык избегать боя, в частности "кошачьих свалок".
10. Мечты, желания, цели: Жить в своё счастье.
2. OOC Ник: 'Sparkshine';
3. Раса персонажа: алаотец (звересь котовидный);
4. Возраст: 29 лет;
5. Внешний вид:
Телом худощавый, стройный; среднего роста; телосложение слаженное, словно у дартадского тяжёлого кавалериста; глаза янтарного, крайне яркого цвета; волосы рыжие и длинные.
6. Характер:
Харизматичная персона, имеющая чувство юмора; рассудительный, сентиментальный, сердобольный, достаточно чёрствый.
7. Таланты, сильные стороны:
• Музыка: хорошо поёт и играет на банджо, знаком с нотной грамотой;
• Обладает хорошими физическими показателями; прыткий;
• Опытный в рукопашном бою, неплохо управляется ударно-дробящим оружием;
• Замечательный наездник, по-алаотски умеет с положения на лошади метать лассо на скаку;
• Грамотный; образования не имеет. Знает алаотский, флорский, филомский языки и амани.
8. Слабости, проблемы, уязвимости:
9. Привычки: Как таковых нет. Привык избегать боя, в частности "кошачьих свалок".
10. Мечты, желания, цели: Жить в своё счастье.
Последнее редактирование:
