- Сообщения
- 362
- Реакции
- 487
 |
Имя
Ама́ро Родри́гес Фели́пе-и-Техе́ра-Мача́до, более известный как Ама́ро Гомес
Возраст
33 года
Внешний вид
У него длинные тёмные волосы, часто заплетённые в косички с бусинами и амулетами. Он носит красную повязку и треуголку, из-под которых выбивается косичка с костяшками. Его лицо украшают тёмные подведённые глаза и борода с двумя тонкими косичками, украшенными кольцами. На нём обычно потёртый сюртук, жилет, свободная рубаха и несколько поясов, один из которых держит саблю. Образ дополняют многочисленные кольца и амулеты.
Характер
На первый взгляд может показаться трусом или неуклюжим безумцем, но за этим образом скрывается умный, находчивый стратег. Он действует непредсказуемо, часто притворяется глупее, чем есть на самом деле, чтобы запутать врагов и даже союзников. Любит свободу и морские приключения, ставит собственную выгоду выше чужих интересов, но в нужный момент способен на благородный поступок. Его трудно назвать по-настоящему добрым или злым — он живёт по своим правилам, нарушает законы, но всё же временами следует какому-то внутреннему кодексу.
Сильные стороны
Его ум, харизма и способность выкручиваться из самых безнадёжных ситуаций. Он мастер обмана, умеет блестяще импровизировать и быстро принимать решения в стрессовых условиях. Его нестандартное мышление позволяет побеждать там, где сила или прямота не работают. Амаро отлично разбирается в людях, умеет манипулировать, заводить нужные знакомства и всегда знает, как склонить ситуацию в свою пользу.
Слабые стороны
Это его эгоизм, непостоянство и склонность к авантюризму. Он часто действует импульсивно, ставит личную выгоду выше дружбы или долга, из-за чего теряет доверие окружающих. Его любовь к риску порой приводит к опасным и необдуманным поступкам. Амаро нередко полагается на удачу больше, чем на план, и может быть чрезмерно самоуверенным. Также ему свойственны жадность и склонность к алкоголю.
Привычки
Он часто покачивается, будто всё ещё на палубе корабля, даже на суше. Говорит с характерной манерой — с паузами, жестами, слегка невнятной речью и своеобразным юмором. Почти всегда держит при себе ром и явно питает к нему слабость. Часто касается своей шляпы или поправляет её, как будто она — важнейшая часть его образа. Любит театральные жесты и обращение к окружающим с притворным уважением.
Цели
Цели Гомеса постоянно меняются, но в основе всегда лежит стремление к свободе, выживанию и личной выгоде. Он мечтает быть хозяином своей судьбы, капитаном собственного корабля. Но за всем этим чувствуется желание сохранить свою независимость и не потерять себя в мире, полном предателей, проклятий и сделок с дьяволом.
Ама́ро Родри́гес Фели́пе-и-Техе́ра-Мача́до, более известный как Ама́ро Гомес
Возраст
33 года
Внешний вид
У него длинные тёмные волосы, часто заплетённые в косички с бусинами и амулетами. Он носит красную повязку и треуголку, из-под которых выбивается косичка с костяшками. Его лицо украшают тёмные подведённые глаза и борода с двумя тонкими косичками, украшенными кольцами. На нём обычно потёртый сюртук, жилет, свободная рубаха и несколько поясов, один из которых держит саблю. Образ дополняют многочисленные кольца и амулеты.
Характер
На первый взгляд может показаться трусом или неуклюжим безумцем, но за этим образом скрывается умный, находчивый стратег. Он действует непредсказуемо, часто притворяется глупее, чем есть на самом деле, чтобы запутать врагов и даже союзников. Любит свободу и морские приключения, ставит собственную выгоду выше чужих интересов, но в нужный момент способен на благородный поступок. Его трудно назвать по-настоящему добрым или злым — он живёт по своим правилам, нарушает законы, но всё же временами следует какому-то внутреннему кодексу.
Сильные стороны
Его ум, харизма и способность выкручиваться из самых безнадёжных ситуаций. Он мастер обмана, умеет блестяще импровизировать и быстро принимать решения в стрессовых условиях. Его нестандартное мышление позволяет побеждать там, где сила или прямота не работают. Амаро отлично разбирается в людях, умеет манипулировать, заводить нужные знакомства и всегда знает, как склонить ситуацию в свою пользу.
Слабые стороны
Это его эгоизм, непостоянство и склонность к авантюризму. Он часто действует импульсивно, ставит личную выгоду выше дружбы или долга, из-за чего теряет доверие окружающих. Его любовь к риску порой приводит к опасным и необдуманным поступкам. Амаро нередко полагается на удачу больше, чем на план, и может быть чрезмерно самоуверенным. Также ему свойственны жадность и склонность к алкоголю.
Привычки
Он часто покачивается, будто всё ещё на палубе корабля, даже на суше. Говорит с характерной манерой — с паузами, жестами, слегка невнятной речью и своеобразным юмором. Почти всегда держит при себе ром и явно питает к нему слабость. Часто касается своей шляпы или поправляет её, как будто она — важнейшая часть его образа. Любит театральные жесты и обращение к окружающим с притворным уважением.
Цели
Цели Гомеса постоянно меняются, но в основе всегда лежит стремление к свободе, выживанию и личной выгоде. Он мечтает быть хозяином своей судьбы, капитаном собственного корабля. Но за всем этим чувствуется желание сохранить свою независимость и не потерять себя в мире, полном предателей, проклятий и сделок с дьяволом.
 |
Амáро Родри́гес Фели́пе-и-Техе́ра-Мача́до, в будущем известный просто как Амáро Гомес, родился в 272 году в приморском граде, провинция Плойи, Мэр-Васс, в семье, чей достаток и положение позволяли ему с детства видеть мир не как выживание, а как проект. Его отец, дон Алехандро Фелипе Мачадо, был известным навигационным картографом и консультантом при королевском морском совете, а мать, донья Инес Теже́ра, происходила из семьи математиков и преподавателей Моноклеанском университете. Дом, в котором рос Амáро, был домом разума и дисциплины: книги, схемы, морские карты, теоремы и гипотезы наполняли комнаты не хуже, чем солёный ветер с залива. Он не играл с другими детьми на улицах — чаще он сидел на подоконнике, водя пальцем по линиям чертежей, или вслушивался в рассказы отца о штормах, течениях и кораблях, будто те были живыми существами. Его дразнили за странности — он мог часами говорить о балансе веса на борту или о пропорциях мачты к килю, будучи ещё совсем ребёнком. Но эти “странности” были тем, что делало его собой. В шесть лет он уже решал геометрические задачи из университетского курса матери, в девять — пытался придумать собственную формулу для идеального сопротивления корпуса судна при боковом ветре. Вопреки надеждам родителей, он не пошёл по прямому пути — не стал ни чистым математиком, ни навигатором. Он упрямо выбирал третью тропу: он хотел строить. С раннего детства Амáро был очарован взаимодействием между формой и функцией. Он видел корабль не как машину, а как симфонию: если одна нота — одна балка, одна паруса — один аккорд, то весь корпус — это архитектура звука. Он был уверен, что корабли можно не только чертить, но и слышать: как они ложатся на волну, как дышат в порывах ветра, как напряжение проходит через деревянные ребра. Этот образный подход удивлял его учителей, но за этим скрывался строгий расчёт. К десяти годам родители поняли, что его невозможно удержать в рамках обычного обучения. Выбор родителей был очевиден - Моноклеанский университет ( Старейший университет страны, основанный в 489 году 3-ей эры по инициативе царствующего монарха. Первое время преподаватели набирались из числа пришлых флорэвендльцев, но со временем, когда взросли собственные умы, удельный вес пришельцев сильно уменьшился. Обучение в университете даётся чрезвычайно дорого и лишь по соответствующим рекомендациям. Модель управления — флорэвендльская. Участвует в трансцеребральной программе. Главной гордостью этого заведения именуют уникальный кораблестроительный факультет, порожденный острой необходимостью страны в качественных судах, на коих базируется всё его благополучие. Представленные здесь факультеты: ), что в столице Мэр-Васса, где он изучал механику, архитектуру и высшую математику, на одном факультете - Кораблестроительный. Гордость университета, — здесь со всей дотошностью изучают прикладную математику, физику, геометрию, астрономию и навигацию строго в той мере, в которой это необходимо для кораблестроения. Несмотря на академическую среду, он был чужим среди студентов: излишне замкнут, язвительно умён, ироничен, без терпения к глупости. Он имел редкое сочетание: утончённый теоретик и инженер, которому надо было потрогать доску, почувствовать вес балки, услышать, как дерево скрипит под ногами.
 |
Его дипломный проект в 18 лет — усовершенствованная модель карраки с оптимизированной геометрией обводов — признали «слишком экспериментальным». Но чертежи быстро разошлись среди практиков — и в течение следующих пяти лет по ним было построено несколько судов. Имя «Гомес» начало проникать в портовые круги. Вернувшись в родной Мэр-Васс , он открыл небольшую мастерскую, где строил малые суда, экспериментируя с новыми соединениями, пропорциями и балансировкой груза. Он не был общительным, но к нему тянулись: его методы работали, а корабли ходили быстрее, тише и маневреннее. Его можно было застать за чертежами глубокой ночью — с бокалом черного кофе, в перчатках, покрытых древесной пылью, и с глазами, в которых горел огонь идеи. В отличие от прочих, он не строил корабли по шаблону. Каждый новый проект был для него как индивидуум. Он слушал заказчика, изучал воды, в которых корабль будет ходить, климат, даже породу дерева в лесах, откуда прибудет материал. Он верил: корабль — это живое существо, рождённое из науки и интуиции. Для Амáро математика была не просто инструментом, а языком мышления. Он говорил: «Математика — это не расчёт. Это способ взгляда на мир. Она даёт форму хаосу.» Свою страсть к архитектуре он сочетал с абстрактной логикой. В уме он мог прокрутить схему судна, увидеть, как изменится распределение веса при смене ветра, и в тот же момент — начертить формулу сопротивления. Математика была его компасом, архитектура — его плотью и кожей, а корабль — домом, который он строил снова и снова, но никогда не мог покинуть. Он писал короткие эссе о связи формы и функции, о том, как даже малейшая ошибка в расчётах может разрушить не просто судно, а судьбу команды. Эти заметки позднее вошли в учебники инженерных школ. Амáро был странным человеком. Отстранённый, порой даже угрюмый, он не выносил шума, людских скоплений и бессмысленных разговоров. Он носил одни и те же поношенные перчатки годами — считал, что в них руки лучше чувствуют материал. Говорили, что он раз в месяц закрывался в своей мастерской и не выходил оттуда трое суток, изобретая очередную форму киля или механизм для распределения парусов. Он не терпел суеты, презирал показуху и отказывался от всех предложений «высших домов» о меценатстве, если те пытались вмешиваться в процесс. Его уважали, но редко понимали. Он часто говорил: «Я не строю для вас. Я строю для моря. А если море примет ваш корабль — значит, я не зря тратил жизнь.» Он никогда не женился, почти не имел друзей. Но были те, кто клялся, что видел, как Амáро в одиночестве стоял на причале, пока его корабль уходил в море — с выражением лица, которое могло быть либо гордостью, либо болью. 308 году Амáро Гомес уже имел репутацию гениального, но замкнутого корабельного архитектора, чьи суда отличались выверенной геометрией, прочностью и почти одушевлённой управляемостью. Несмотря на затворнический образ жизни, его имя переходило из уст в уста — среди капитанов, инженеров, купцов. И, конечно, оно достигло Луиза Мануэля де Кастро, барона, который в далёком Заокеанье затеял строительство нового портового города — Кордовы. Де Кастро понимал: без надёжного, глубокого и стратегически выгодного порта, Кордова не станет опорой для торговли и влияния. Ему нужен был не просто инженер, а человек, мыслящий как море. Поэтому он отправил письмо — неофициальное, почти личное, написанное с уважением, но без лести. Это письмо дошло до Гомеса, возможно, через старого моряка, ученика, или через одного из немногих людей, кому он доверял. Содержание было простым:
«Если ты веришь, что порт может быть не просто складом у воды, а голосом города, — приезжай. У меня есть берег. У тебя — расчёты.»
Гомес не ответил сразу. Он провёл недели в сомнениях, перерисовывая контуры бухт, изучая заокеанские карты, просчитывая волноломы. Его решение было вызвано не тщеславием и не жаждой славы, а возможностью построить то, что переживёт его самого. К тому же, Предел манил своей незнакомостью. Там не было старой знати и академической суеты. Там была пустота, которую можно было заполнить формой. И он отбыл. Тихо. Без провожающих.
«Если ты веришь, что порт может быть не просто складом у воды, а голосом города, — приезжай. У меня есть берег. У тебя — расчёты.»
Гомес не ответил сразу. Он провёл недели в сомнениях, перерисовывая контуры бухт, изучая заокеанские карты, просчитывая волноломы. Его решение было вызвано не тщеславием и не жаждой славы, а возможностью построить то, что переживёт его самого. К тому же, Предел манил своей незнакомостью. Там не было старой знати и академической суеты. Там была пустота, которую можно было заполнить формой. И он отбыл. Тихо. Без провожающих.
 |
Жизнь Амáро Гомеса была устроена как палуба — не ради комфорта, а ради функциональности. Он жил в мастерской, в мансарде над верфью, где стены были исписаны формулами, а подоконники завалены инструментами и набросками. Он спал на жёстком топчане, под одеялом, сшитым из старого паруса. У него была кухонька, где всегда кипел один и тот же крепкий отвар — чёрный чай с мёдом и солью, по старому морскому рецепту. Его утро начиналось с обхода верфи: он мог молча ходить вдоль корпуса будущего судна, прислушиваясь к звукам — постукиванию, скрипу, даже тишине. Он считал, что дерево “говорит” с ним, и верил, что можно определить будущую прочность судна по звучанию доски под ногами. Одежду он почти не менял: длинный потёртый плащ, кожаные сапоги, выцветшая рубашка и перчатки с обрезанными пальцами. На поясе — набор угольков и небольшая дощечка, куда он всегда что-то чертил, как будто ловил вдохновение на лету. Он записывал идеи на старых оборотах карт, в углу которых часто стояли неразборчивые пометки — вроде «не перегружать — иначе пойдёт влево» или «парус ловит, если сдвинуть опору на 13,5 градуса». Иногда даже сам не мог понять, о чём именно шла речь. Но он запоминал. Всё. Амáро не любил, когда его трогают. Прикосновения, особенно внезапные, вызывали у него раздражение. Он почти не смотрел людям в глаза — не из стеснительности, а потому что чаще всего был погружён в расчёты даже во время разговора. Он не вел переписку, кроме деловой. Письма писал коротко и почти без приветствий: «Корпус завершён. Ожидаю плату. — Гомес.» Или: «Укрепите руль, пока не поздно. Несмотря на свою отстранённость, он уважал труд — особенно ручной. Простой плотник, который точно забивал гвоздь, вызывал у него больше симпатии, чем морской офицер с перьями на шляпе. Рабочие на верфи боялись его, но при этом знали: если ты честно работаешь, он тебе доверяет. А доверие Амáро — редкая вещь. Амáро не был полностью одинок. У него был пожилой переплётчик, дон Ласаро, с которым он обменивался редкими книгами по древней геометрии. Был также одинокий рыбак, Мартин, который приносил ему старые куски корабельного дерева, найденные в море. Он хранил их, иногда использовал, иногда просто держал как память. Однажды к нему пришёл студент из Ейринского университета — юноша, восхищённый его работами. Гомес выслушал его, а потом дал чертёж и сказал:
«Если поймёшь, что это значит — возвращайся. Если нет — станешь чиновником.»
Парень вернулся через два года. Сегодня он — один из немногих учеников Гомеса. Амáро не верил в дружбу, но уважал привязанность. Он не был жестоким, но мог быть резким до оскорбления. Он считал, что люди часто ошибаются, потому что ленятся думать. Сам он не позволял себе ни одной невыверенной детали — ни в словах, ни в чертежах. Иногда его видели, как он просто сидит у воды, наблюдая за старым кораблём, который уже гниёт в гавани. Его взгляд в такие моменты был почти человечески тёплым. Будто он вспоминал, как этот корабль рождался — как он начертил его первую линию.
«Если поймёшь, что это значит — возвращайся. Если нет — станешь чиновником.»
Парень вернулся через два года. Сегодня он — один из немногих учеников Гомеса. Амáро не верил в дружбу, но уважал привязанность. Он не был жестоким, но мог быть резким до оскорбления. Он считал, что люди часто ошибаются, потому что ленятся думать. Сам он не позволял себе ни одной невыверенной детали — ни в словах, ни в чертежах. Иногда его видели, как он просто сидит у воды, наблюдая за старым кораблём, который уже гниёт в гавани. Его взгляд в такие моменты был почти человечески тёплым. Будто он вспоминал, как этот корабль рождался — как он начертил его первую линию.
 |
Гомес считал, что море не прощает иллюзий. По его словам, «вода не слушает оправданий, не торгуется и не ждёт. Если ты ошибся — она возьмёт своё». Именно поэтому он презирал неряшливость и импровизацию в корабельном деле. Он говорил:
«Ты не имеешь права на “почти”. “Почти надёжный корабль” — это мёртвые люди. “Почти прочный корпус” — это днище, разбитое об камни. Море разбирается в деталях — лучше, чем любой судья».
В его философии море было не враждебным, но неперсонифицированным — оно не злое, не доброе, а просто честное. Кто построил судно с умом — доплывёт. Кто ошибся — уйдёт вглубь. И в этом было для него равенство. Он считал корабль не просто механизмом, а продолжением мышления своего создателя. Каждый изгиб корпуса, каждый угол наклона мачты был для него актом воли. Он нередко повторял:
«Корабль — это ты. Если ты труслив — он будет медлителен. Если ты неточен — он будет рассыпаться. Если ты лжёшь себе — он соврёт тебе в бурю.»
Из-за этого он крайне внимательно относился к заказчикам. Прежде чем принять работу, он мог часами разговаривать с капитаном, чтобы понять: кто он, как он думает, что он боится потерять, на что готов пойти. Потому что — как он верил — хороший корабль не спасёт плохого человека. Для Амáро математика и дерево были языками одного и того же мира. Он верил, что между формулами и древесной плотностью, между длиной рей и поведением паруса есть внутренняя связь, которая не всегда поддаётся выражению словами. Иногда он записывал на полях чертежей фразы вроде:
«Плавность — это производная. Углы не должны рвать поток.»
«Длина бортовой линии — как строка стихотворения. Ни словом больше.»
«Звук при простукивании — как аккорд: фальш слышна сразу.»
Он учил слушать и чувствовать, как будто между цифрами есть интонация. Его уважение к дереву напоминало почти религиозный трепет — он мог тремя касаниями определить, что доска «живёт», а какая «мертва». Он сознательно отдалялся от общества, потому что считал, что шум людской суеты мешает точности мысли. Он не презирал людей, но видел в них слишком много спешки, зависти, поверхностного интереса. Свою замкнутость он объяснял просто.
«Ветер не любит, когда его перекрикивают. И мысль — тоже.»
Поэтому его корабли были не просто конструкциями — они несли в себе тишину, выверенность, упрямство. Они были похожи на него самого. Он никогда не боялся признавать свои ошибки. Он не терпел тех, кто прикрывается фразами вроде «так было принято» или «я думал, что сработает». В его мире всё либо работает, либо нет. Он однажды сказал:
«Ты можешь ошибиться один раз — но только если запомнишь, каково тонуть."
Он сам пережил одну такую ошибку — ещё в молодости, когда по его расчётам был построен мелкий грузовик с неправильным распределением веса. Он накренился в первом же рейсе. Люди выжили, но корабль не вернулся. После этого Амáро месяц не подходил к чертежам. А потом начал всё с нуля — с формул, с дерева, с тишины.
Он не был религиозен в традиционном смысле. Но его восприятие геометрии и пропорций было почти мистическим. Он говорил, что «в правильной линии — порядок». И верил, что если человек создаёт форму, в которой всё на своих местах, — то в этот момент он приближается к истине. Он уважал зодчих, математиков, моряков, даже каменщиков — всех, кто понимал, что прочность — это не просто масса, а точность.
Он не считал себя великим. Наоборот — как-то заметил:
«Я не открою вам тайны океана. Но если вы решите туда плыть — я сделаю вам корабль, который доплывёт.»
Он считал, что дело человека — делать хорошо своё ремесло, не ожидая похвалы. Если его корабль ушёл в шторм — и вернулся — значит, он выполнил свою работу. Этого ему было достаточно.
«Ты не имеешь права на “почти”. “Почти надёжный корабль” — это мёртвые люди. “Почти прочный корпус” — это днище, разбитое об камни. Море разбирается в деталях — лучше, чем любой судья».
В его философии море было не враждебным, но неперсонифицированным — оно не злое, не доброе, а просто честное. Кто построил судно с умом — доплывёт. Кто ошибся — уйдёт вглубь. И в этом было для него равенство. Он считал корабль не просто механизмом, а продолжением мышления своего создателя. Каждый изгиб корпуса, каждый угол наклона мачты был для него актом воли. Он нередко повторял:
«Корабль — это ты. Если ты труслив — он будет медлителен. Если ты неточен — он будет рассыпаться. Если ты лжёшь себе — он соврёт тебе в бурю.»
Из-за этого он крайне внимательно относился к заказчикам. Прежде чем принять работу, он мог часами разговаривать с капитаном, чтобы понять: кто он, как он думает, что он боится потерять, на что готов пойти. Потому что — как он верил — хороший корабль не спасёт плохого человека. Для Амáро математика и дерево были языками одного и того же мира. Он верил, что между формулами и древесной плотностью, между длиной рей и поведением паруса есть внутренняя связь, которая не всегда поддаётся выражению словами. Иногда он записывал на полях чертежей фразы вроде:
«Плавность — это производная. Углы не должны рвать поток.»
«Длина бортовой линии — как строка стихотворения. Ни словом больше.»
«Звук при простукивании — как аккорд: фальш слышна сразу.»
Он учил слушать и чувствовать, как будто между цифрами есть интонация. Его уважение к дереву напоминало почти религиозный трепет — он мог тремя касаниями определить, что доска «живёт», а какая «мертва». Он сознательно отдалялся от общества, потому что считал, что шум людской суеты мешает точности мысли. Он не презирал людей, но видел в них слишком много спешки, зависти, поверхностного интереса. Свою замкнутость он объяснял просто.
«Ветер не любит, когда его перекрикивают. И мысль — тоже.»
Поэтому его корабли были не просто конструкциями — они несли в себе тишину, выверенность, упрямство. Они были похожи на него самого. Он никогда не боялся признавать свои ошибки. Он не терпел тех, кто прикрывается фразами вроде «так было принято» или «я думал, что сработает». В его мире всё либо работает, либо нет. Он однажды сказал:
«Ты можешь ошибиться один раз — но только если запомнишь, каково тонуть."
Он сам пережил одну такую ошибку — ещё в молодости, когда по его расчётам был построен мелкий грузовик с неправильным распределением веса. Он накренился в первом же рейсе. Люди выжили, но корабль не вернулся. После этого Амáро месяц не подходил к чертежам. А потом начал всё с нуля — с формул, с дерева, с тишины.
Он не был религиозен в традиционном смысле. Но его восприятие геометрии и пропорций было почти мистическим. Он говорил, что «в правильной линии — порядок». И верил, что если человек создаёт форму, в которой всё на своих местах, — то в этот момент он приближается к истине. Он уважал зодчих, математиков, моряков, даже каменщиков — всех, кто понимал, что прочность — это не просто масса, а точность.
Он не считал себя великим. Наоборот — как-то заметил:
«Я не открою вам тайны океана. Но если вы решите туда плыть — я сделаю вам корабль, который доплывёт.»
Он считал, что дело человека — делать хорошо своё ремесло, не ожидая похвалы. Если его корабль ушёл в шторм — и вернулся — значит, он выполнил свою работу. Этого ему было достаточно.
 |
“Кальма” — лёгкое судно с парусами-«птицами», которое могло развивать невиданную для своего класса скорость. В народе говорили, что оно «идёт по ветру, как перо». Это судно стало легендой в торговых кругах.
"Сиерра Вадора” — корабль, построенный из трёх пород дерева, с усиленным носом и мягкой жёсткостью кормы, специально для хрупких вод к югу от Феллеса. У него была уникальная особенность: он не дрожал на волне, как другие.
"Ортега” — проект учебного корабля для Королевской академии мореплавания. Его проект был признан слишком сложным, но спустя 12 лет Академия вернулась к чертежам и построила по ним флагманский тренировочный бриг.
"Сиерра Вадора” — корабль, построенный из трёх пород дерева, с усиленным носом и мягкой жёсткостью кормы, специально для хрупких вод к югу от Феллеса. У него была уникальная особенность: он не дрожал на волне, как другие.
"Ортега” — проект учебного корабля для Королевской академии мореплавания. Его проект был признан слишком сложным, но спустя 12 лет Академия вернулась к чертежам и построила по ним флагманский тренировочный бриг.
