| Имя |
Ао
| Раса |
Человек
| Возраст |
13 лет
| Внешность |
Ребенок совсем худой и выглядящий как больной: бледная кожа с старыми ссадинами и царапинами, уставшие потухшие черные глаза, синяки под глазами из-за недосыпа, кисти совсем тонкие, как и шея. Черные волосы схожие на солому, но при этом длинные и запутанные. Ее неопрятная одежда ничем не выделяющаяся от простой тряпи простых крестьянок, что редко видит какой-либо стирки. Она довольно низкая подобающе ее возрасту, но голос совсем сиплый, хриплый, а речь абсолютно невнятная. На голове можно увидеть соломенную шляпку, пережившая почти любую погоду, а ноги плотно спрятаны в тканях и веревках. По внешности можно действительно спутать с трупом.
| Характер |
Абсолютно закрытое создание, что редко общается. Если нужно что-то найти, то лучше уж самостоятельно сделает, лишь в крайних случаях может кого-то спросить или с помощью жестов, ибо трудно «пробудить» свой голос спустя долгое время отсутствия общения. Сверстников ужасно боится, к взрослым старается особо не подходить без лишнего повода. Предпочитает быть в одиночестве из-за своей странности – она видит того, чего совсем не существует, чего не видит обычный и психически здоровый человек.
Да, Ао – больная психозом и с крайне низкой самооценкой девчушка, в которой воображение переходит черты разума. Она забыла давно собственное, настоящее имя. Вместо человеческих очертаний видит тени, искаженные лица или смесь уродства и ужаса, вместо прекрасных цветов – чьи-то когти, протыкающие крылья плачущей бабочки, вместо миловидных животных – их худшая изуродованная оболочка… Таких примеров искаженности масса, хоть и не постоянные, когда девочка испытывает стресс, шок, волнение, страх или наоборот приливы сильного вдохновения, погружается в себя.
Чувствуя угрозу своей жизни, ей лучше сбежать, нежели как-то решать ситуацию.
| Язык |
Амани в разговорном стиле, никакой грамматики.
| Навыки |
- Ее память достаточно хорошая на личности. Сделаешь ей пакость или увидит кровавую бойню – образ запомнит весьма быстро.
- Ао умеет делать обычные домашние обязанности как уборка, кормление животных и вспахивание грядок, ничего более.
| Слабости |
Сами узнавайте по РП, у неё их целый букет!
| Привычки |
Таковых привычек четких увидеть трудно, их практически нет.
| Цель |
В первую очередь, выжить… Она постарается, по крайней мере. Надежда, что сможет хотя бы заработать тем, чем умеет лучше всего. Однако получится ли у нее при таких обстоятельствах?
| История |
В глазах пробуждение, страх, яркий свет… Крики раздались по всему небольшому домишке – новое создание появилось на свет. Счастливые лица родителей, тяжкие вздохи... Так было изначально. Черные очи стали зримыми, постепенно размытость пропадала, наконец смогли различать черты лица. Время длилось быстро, особенно для новорожденной. Сколько было криков, негодований и слез. А ведь всего лишь хотела теплых объятий матери, весьма расслабляющие мычания и в меру спокойное сердцебиение, раздающееся из ее груди. Только глубоко внутри посещали порою беспокойства из-за крайне громких звуков. Разбитая посуда, побои, боль в голосе – хоть и не различала их, но внутри это кричало как тревога. Ноги стали крепче, руки тянулись к солнцу. Первые шаги раздавались слабо, впервые касания к материнским лицу ощутили влажность, стекающую по щекам. Всё перечеркивало детской радостью, до поры времени. Первые слоги, звуки, слова, проливающие сердце кровью от счастья. Вскоре внимание уменьшалось, уменьшалось… Слова казались сложными, непонятными, разум старался всех их запоминать. Малышка оставалась чаще одна… лишь временно. Сколько чудес во время прогулок по хобсбурским улочкам видела, особенно бродячих животных. Все чаще и чаще ребенок играл один, не выпускали, боялись, что разобьется об любую опасность подобно хрупкой вазе. И тогда в черед выходило воображение: простые вещи обретали более яркие краски, что-то словно дорисовывалось, проявляя весьма забавные очертания. Малышка тянулась так к общению, что вскоре стала понимать почему матушка стала так поздно возвращаться. А отец… когда в последний раз ее маленькие глазки встречали его острые скулы и зеленые очи? Видела еще одно лико, но столь старое и недружественное. Кроме приема еды она лишь замечала чьи-то ноги или длинные юбки платьев.
Шаги стали со временем крепче, ноги удерживали гораздо дольше это неуклюжее тощее тельце. Воображение искрилось новыми фантазиями маленькой девочки, в котором окуналась с головой, лишь бы ощутить не одинокой, не отвергнутой молчанием, не получаемой толчок из-за вмешательства в чьи-либо дела. Цветы появлялись на стене, потолке, и даже разрастались в разуме, проявлялись слабые живые очертания чего-то странного, диковинного, но при этом дружелюбного, безвредного. Именно такого девочка и хотела, но… чего-то не хватало. Комок из различных впечатляющих воспоминаний пробудил первого, хоть и воображаемого друга. Оно ничего не говорило, да и имени никакого не было изначально, а лишь две простые буквы, произносящиеся от каждых детских уст – Ао. Ао… Что-то в этом есть. Первая осознанная улыбка появилась на лице ребенка, а Ао научилось вскоре садиться, качаться из стороны в стороны, стоять… Девочку не беспокоили теперь странные взгляды взрослых, сильнее погружаясь в свой постепенно создаваемый мир, окруженную заботой и иллюзорной любовью. Не теплой снаружи, лишь изнутри. «Имя» произносилось все еще охотнее, уже считая собственным, даже несмотря на то, что уже начинала понимать данное ее матерью еще с рождения – Мирана. Но оно было для ребенка как слабый отгул, как эхо, разносящееся среди туманного густого леса. Вскоре ее начали отпускать на улицу, но таков внешний мир… пугал. Дитя отходило в сторону ото всех и смотрело в небо, стиснутое двумя рядами домов. На нее не обращали должного внимания, красота синевы пленила сильнее детских криков и голоса прохожих. С приходом вечернего времени внимание переключалось на людей и их речи. Она их не понимала особо хорошо, но тембры, тональности и звучания придавали воображению новых красок: один из прекрасных девичьих голосов слегка откликался с собственным, давая своего новому белому силуэту Ао звук. Что понимала Мирана – то и ее воображаемый друг, всё взаимосвязано.
Чем взрослее малышка становилась, тем сильнее и отчетливее понимала других. Каждый слог начинал предаваться значению в ее сознанию, имя четче запомнилось, навязывая легкое отвращение. Женщина, что звалась матерью, чаще пропадала, а если и возвращалась – то лишь поспать. Ни утром, ни днем дама не считала обязанностью уделить своей дочери хоть каплю внимания. Ао лишь стояла рядом, произнося самые простые слова, которые знало дитя: «Она устала... Она просто устала…» И так из раза в раз… Из раза в раз. В руки чаще попадалась метла или тряпь, чтобы помочь по дому. Старческое лико в один момент перестало появляться, а материнская рука впервые за долгое время взялась за длань ребенка, приведя к сырой яме, в которой лежало нечто схожее на зло и коварство, обитающее раньше в их доме, но более усмирённое, погруженное в вечный сон. Никакого плача, ни печали, ни сожаления, ни проявленной любви. Ао словно летала над этой ямой, которую стали постепенно закапывать, выражала спокойствие и равнодушие, ее движения плавно оказались возле девочки, приобнимая за плечи и слабо мыча мелодию, что Мирана слышала на улице когда-то. Касаний матери больше не было. Раз стала взрослой – ты можешь спокойно оставаться дома одна, ведь тебе уже 6 лет, пора становиться самостоятельной! Наготовила женщина немного еды на день и ушла, не прощаясь. Изо дня в день дитя оставалась теперь одна… точнее, не совсем. Углубленное воображение, проявление самых дивных детский фантазий, что обладало каждым звуком, видом и даже запахом заставляли улыбаться, чувствовать себя хотя бы для кого-то нужной. И Ао это чувство даровала. Лицо матери забывалось, становясь постепенно мутным черным пятном. И так всё продолжалось до первых шагов в один из осенних вечеров.
Знакомые зеленые глаза, вороньи волосы, щетина, что в глубоком раннем детстве касалась такой колючей. Отец… Зачем он пришел? В весьма грязной одежде, слабая фальшивая улыбка. Мирана стала ощущать слабый прилив страха с каждым его шагом к ней. Ближе и ближе, пока его мозолистая ладонь не взяла хрупкую девичью ручку, выводя из дома. Она не понимала, стоит ли сопротивляться? Бежать? А если поймает? Ао мерцала рядом, созывала и словно пыталась кричать, вскоре раздавая в сознании дитя подобно эхо: «Куда он ведет?». Ее тело слегка дрожало от холода, пальчики краснели. На улице почти стемнело, люди прятались по своим домам, окна слабо мерцали от свечей, небо омрачалось тучами, скоро заплачет. Чувство предвкушения и некого любопытства будто окрыляли, укрывая страх тонкой простыней. Остановились. Перед ребенком помимо отца стояли еще двое мужчин, их лица не разглядеть. Мирана осмотрелась по сторонам. Ее взгляд остановился на неких захудалых домишек, много травы, позади нее были каменные стены, что создавали арку. Вдалеке виделся лес. От Ао разнесся голос, что постепенно затухал: «Пусто..?» Дитя не видела, но ощущала последствия своей беспечности. Крики доносились из ее горла, когда грубые мужские чужие руку потянули за собой, связали меж собой и посадили на коня словно пушинку. Животное тронулось, страх в глазах проявился сильнее, слезы стали катиться по щекам. Ао куда-то пропала. От крика ее голос сорвался, издавая лишь хрипы, боль вскоре погасило панику. Смирение… Сердце омрачилось из-за собственной наивности. Темнота окружала в ее глазах, погружая в кошмар. Плод воображения начинал гнить, воспроизводя произошедшее: отношение к ней той старухи, ее смерть, не пробуждающий ни единой эмоции, гримаса вечно уставшей матери, лживая улыбка отца, который отдал свою кровинушку неизвестным людям. Всё, что видела она, как и саму Ао – единственный проблеск, что кричал: «Все хорошо!». А что хорошего? Что хорошего, когда тебе были рады добрые зеленые глаза отца и серые матери? Когда эти пары глаз перестали изливать теплоту и любовь? Детское сердечко не понимало, Ао мерцала, погружаясь в отчаяние. Они не придут…
Конь остановился. Глаза открылись от резкого толчка. Дитя спустили и развязали руки, держа крепко за запястье вскоре. Тело было легким, отдавалось холодам, пробирая с ног до головы. Снова каменные врата и деревянные двери, облаченные железным острым завесом. Кругом леса и пустые тракты. Их пропустили вперед, впуская в постоялый двор. Факела освещали тропы в замок, небольшие деревенские домишки, окружение каменных стен. Ее подвели к одной дивной женщине, что была пуще да румяней. Страх в глазах выдавал ее, а страшные лики стали заполняться воображенными черными пятнами. Сколько грязных рук касалось бледной невинной ладони… Ведя в один из домов, перед ее глазами проявились другие лица – дети. Каждый из них не мог не поглядеть на нового жителя. Подведя к одной из скамей, положили кожу и завернутую в несколько слоев ткань. Мирана уселась и взглянула на единственный камин, что оставался единственным источником тепла и света. Кто-то коснулся ее плеча. Слова детей были не особо понятные, ибо многие общались на весьма неизвестном для той языке. От нее лишь раздалось одно: «Что?» Пару детских лиц исказилось в приливе смеха, кто-то не обращал внимания. Подобное вызывало непонимание в черных перепуганных глазах. Одна девочка подошла к ней и ущипнула за руку – резкая боль заставила вздрогнуть всё тело и отдернуть кисть. Вместо мычания раздался лишь хрип. Завидев это забавным таковую реакцию, щипки раздались и по руке, бокам и даже ушам. Мирана дергалась и стала махать руками, стараясь оттолкнуть хоть как-то – и это получилось. Однако самый остроумный виновник заныл и показывал на ту пальцем, крича что-то не ясное для девочки. Женщина, что улаживала более маленьких, подошла, воображая весьма пугающую мину. Видимо, к таким новеньким «особое» отношение. Ее завели к углу, ткнув туда носом, сказав весьма знакомые слова: «Наказана». И за что… Черновласка этого не понимала. Обернувшись на большую часть дома, черные пустые очи видели искаженные в провоцирующие рожицы маленькие физиономии. Среди них и пряталась еле мерцающая фигура Ао. Медленное приближение и лишь самое ее присутствие пробудило слабую улыбку, но она вскоре пропала, видя еще и странные тени, темные пятна на человеческих ликах. Свисты ночного ветра пробирали всё тело. Но разум отдавался лишь образу, крупице, помогающей полностью «пропасть» из реальности. Только в ней и нуждалась.
С началом нового дня каждый шаг сопровождался презрением, неуважением, брезгливостью, внутренним страхом получить оплеух хоть от ровесников, хоть от следящей. В руках всегда была или метелка, или тряпь, или деревянное ведро, или тяпка. Дети здесь жили как разнорабочими в обмен на еду, жилье и одежду, особенно сироты, среди которых оказалась и Мирана. Это имя стало постепенно забываться, заменяясь на «дурная», ибо своего ни разу не произносила. Голос понемногу восстанавливался, но издавать лишнего звука не хотелось, страшно. Дети так и находили возможность порою над ней позабавиться, в свободное время заставляли преклоняться перед кем-то, кого звали «Святым Флорендом». Ей приходилось делать также. Еды доставалось мало. Нет, в постоялом дворе ее было достаточно, но наглые сверстники забирали многое, оставляя самое несъедобное. Наверное, слишком голодные. Миране пришлось есть оставшееся через недобротный отзыв в желудке. И всё это время Ао стояла в стороне, будто не понимала, что предпринять. Однако помимо нее проявлялось более отчетливые тени, образы, не поддающиеся описанию простым языком. Они быстро исчезали, но чем чаще они появлялись, тем дольше проявлялись в сознании, блуждали, улыбались, смеялись, отражая противные детские насмешки. Вскоре ее чаще водили к животным, конюшням, где часто и оставалась до первого восклика «клички». Все миловидные мордашки слегка искажались даже не по собственному желанию… Странно, Ао их тоже видит? Несмотря на происходящее, девочка ответственно относилась к работе – и это заметил один из стражников, охраняющий конюшню. Бородатый мужчина, чьи морщины виднелись почти при каждой мимике, помогал с прикормом. Черные глаза отзывались добротой, пробуждая в дите слабые теплые чувства через многое время. От желания дольше быть в конюшне хотелось скорее убежать со стола или скамьи, взять в руки гребень и расчесывать их прелестные волосы, носить им воду через силу, чистить каждое стойло. Стражник с этим безвозмездно помогал, да и сам был бы не прочь заплести девочке длинный хвост, убрать лишние пряди волос с лица, гладить по голове, обнимать, касаться… ниже живота? Что-то не так. Холодные касания пробудили девочку от счастливых дней сурка, где было плевать на издевательства. Свелись ноги друг к другу, колени начали дрожать. Она сидела на его ногах у одного из стойлов. Его руки никогда не касались этих мест, не погружались пальцами. Это не приятно, тошно, мерзко! Такое ненормально, верно? От переполняющегося страха тело дрожало, под глазами проявлялась влажность.
«Хорошая девочка»… От этих слов ничего хорошего, ни капли! Ао почти что не появлялась в последнее время, а тени продолжали смеяться. Явилась мерцающая звезда разума и надежды. Если раньше их шепоты ничего не значили, то почему каждая игла пронизывала каждую конечность, пока сама же светлая фигура, самая близкая кричала бежать, прятаться, уходить… Тело занемело, ощущая каждую грубое касание к бледной нежной коже. Рядом раздалось ржание лошади, чей-то писк. Руки мужчины ослабли, а детские ноги уносились от конюшни куда-подальше. Куда-угодно, лишь бы не назад… Забившись к каменной стене, девочка смотрела стеклянным взглядом, пропитанные страхом вперед, тело не прекращало трясти, в ушах творился хаос из криков, биения в собственных висках, слабой боли в ногах и животе. Даже Ао не могла прикрыть ужас всего неконтрольного воображения. Они не уходят… Они еще шепчут… Они смеются, плачут… Образы тени, стремящиеся проткнуть своими тонкими пальцами само сердце. Сознание мутнеет. Возможно, плохо поела..?
«Хорошая девочка»… От этих слов ничего хорошего, ни капли! Ао почти что не появлялась в последнее время, а тени продолжали смеяться. Явилась мерцающая звезда разума и надежды. Если раньше их шепоты ничего не значили, то почему каждая игла пронизывала каждую конечность, пока сама же светлая фигура, самая близкая кричала бежать, прятаться, уходить… Тело занемело, ощущая каждую грубое касание к бледной нежной коже. Рядом раздалось ржание лошади, чей-то писк. Руки мужчины ослабли, а детские ноги уносились от конюшни куда-подальше. Куда-угодно, лишь бы не назад… Забившись к каменной стене, девочка смотрела стеклянным взглядом, пропитанные страхом вперед, тело не прекращало трясти, в ушах творился хаос из криков, биения в собственных висках, слабой боли в ногах и животе. Даже Ао не могла прикрыть ужас всего неконтрольного воображения. Они не уходят… Они еще шепчут… Они смеются, плачут… Образы тени, стремящиеся проткнуть своими тонкими пальцами само сердце. Сознание мутнеет. Возможно, плохо поела..?
Она больше не хотела идти к конюшне. Хоть бей хворостом десятки, сотни раз, лучше умрет как одна из куриц в курятнике, чем увидит темную фигуру, что заменила образ доброго стражника в ее глазах. Из-за слез, из-за криков ее чаще оставляли ночевать на улице, оставляли без еды, пока сам уж лекарь не сказал, что так вскоре ее сердце может не выдержать. Кто-то даже решил даровать потрепанную соломенную шляпку, чтоб не замерзла. Больше ни одного слова из ее есть не доносилось, больше теней, небо перестало быть светлым, обретая серую безнадежность. Проблемная… Ао стала более ощущаемой, более зримой, она больше не мерцала, не сливалась с обитанием. Ее невнятные слова, лепетящий безрассудно язык понимал ее воображаемый и верный друг. Косые взгляды подросших сверстников, обвиняющие ее в нездравом сне, ее уродливость. Женская красота потерялась, лицо и руки давно покрыты шрамами и мелкими царапинами. Сколько бы на счастливые лица ни смотрела, внутри пустота, ни капли улыбки и эмпатии в сторону везунчиков. Им повезло быть красивыми… Им повезло быть сильными… Им повезло быть в центре внимания… быть любимчиками опекунши. Ао лишь вздыхала тяжко...
«Ты им завидуешь?»
Завидую…
«Они такие же как и ты…»
Нет, не такие…
«Ты очень сильная, не ври самой себе...»
Была бы сильной – меня бы не считали тронутой.
«Тебе надо поесть…»
Они всё заберут.
«Тебе надо защищаться...»
Не смогу!
«Сможешь. Хватит считать себя ничтожеством!»
Меня ВСЕ ОНИ такой считают!
«Тогда лучше сдохни как очередная крыса.»
Тень шепнула эти слова рядом, пока спина ощущала твердую скамью. На ней уже было неудобно, слишком мала. Который раз девочка не высыпалась, внутри ощущался тот самый страх и напряжение. Кто-то уж захочет в определенный раз ее раздеть или засунуть гнилую фасолину в оба ноздри. Встать, к сожалению, нельзя, опекатель всегда ночью в любой момент может проверить домишко. Поэтому оставалось лишь лежать до самых криков петухов. Тело просило сна, душа просила свободы. Свободы от насмешек теней, от шепотов искаженностей, от боли, причиняющая людьми. И ведь не ясно сколько будет продолжаться… Почему бы и не спрятаться, хотя бы на денек вновь? Плевать на еду, переживания и крики. Может быть, так поймет, что никому не понадобилась ее душа, а только тело как инструмент для безденежного труда? Завтрак снова забрали, вновь пытались схватить за волосы и повести к свиньям на грязьевое купание. Ао показывала своими широкими отростками, схожие на руки, к одной из повозок, что была аж заполнена товаром. Уже каков день стоит… Такое для девочки было самый раз. Соломенная потрепанная шляпка, что была для летних и осенних вечеров спутником в огороде, оказалась при ней. Сердце кричало, ноги болели при каждом широком шаге. Спрятавшись за мешками под кожаной покрыткой, она закрыла глаза и облегченно вздохнула. Уши улавливали слабые приглушенные крики, созывающие ее кличку. Тени смеялись, недоумевали, подчеркивали слабость своими речами. Лишь бы их не слышать… Цокот и фырканье копыт заставили веки распахнуться, пробудив ощущения касаний на своих ногах. Почему стало так… тошно? Тело не слушалось, замерло, покрываясь гусиной кожей. Телега тронулась, под собой она отчетливо слышала каждый камешек, попадающийся под деревянные колеса, каждый шаг лошадиной силы. После тяжкого громкого скрипа повозка поднималась, опускалась, слегка ускорялась, замедлялась… Чей-то свист раздавался позади, но не до него. Глаза впервые увидели длинную уходящую трапу, слабо поблескивающую желтоватую и даже местами зеленоватую тропу. Неужели… Нет, быть того не может. Высунувшись полностью и приблизившись, ее голова поднялась, начиная оглядываться по сторонам. Высокие деревья, горы, недалеко речные потоки издавали запах тины. Небо все еще серое, но не окруженное каменными стенами, давящими на сознание, тени перестали так громко шептать. Чувство окрыленности не сразу покинуло это тело – а сразу вытолкнулось из-за огромного камня, попавшись под колеса. От такого вскока девочка полетела вперед, падая на дорогу плашмей. По телу прошлась волна боли, как и сам истошный хрип. Она услышала, как повозка остановилась, сил подняться проявились сразу уже, услышав мужской голос, созывающий в ее сторону. Ноги сорвались в бег вновь, однако их боль была гораздо слабее, при этом детское счастье вновь прорвалось, слыша смех Ао как собственный.
Когда горизонт опустел, а солнце начинало опускаться, дитя поднялось вновь. Грудь свободно дышала, рука окунулась словно в теплую водную прорубь, ощущая словно хват своего «друга» за ее же длань. Тени и темные образы шептали, ругали за собственную глупость, очередную беспечность. Но это было уж верно подмечено, ведь выжить среди хакмаррских лесов в одиночку – непосильная задача, особенно для той, что всё время была одна.
«Ты им завидуешь?»
Завидую…
«Они такие же как и ты…»
Нет, не такие…
«Ты очень сильная, не ври самой себе...»
Была бы сильной – меня бы не считали тронутой.
«Тебе надо поесть…»
Они всё заберут.
«Тебе надо защищаться...»
Не смогу!
«Сможешь. Хватит считать себя ничтожеством!»
Меня ВСЕ ОНИ такой считают!
«Тогда лучше сдохни как очередная крыса.»
Тень шепнула эти слова рядом, пока спина ощущала твердую скамью. На ней уже было неудобно, слишком мала. Который раз девочка не высыпалась, внутри ощущался тот самый страх и напряжение. Кто-то уж захочет в определенный раз ее раздеть или засунуть гнилую фасолину в оба ноздри. Встать, к сожалению, нельзя, опекатель всегда ночью в любой момент может проверить домишко. Поэтому оставалось лишь лежать до самых криков петухов. Тело просило сна, душа просила свободы. Свободы от насмешек теней, от шепотов искаженностей, от боли, причиняющая людьми. И ведь не ясно сколько будет продолжаться… Почему бы и не спрятаться, хотя бы на денек вновь? Плевать на еду, переживания и крики. Может быть, так поймет, что никому не понадобилась ее душа, а только тело как инструмент для безденежного труда? Завтрак снова забрали, вновь пытались схватить за волосы и повести к свиньям на грязьевое купание. Ао показывала своими широкими отростками, схожие на руки, к одной из повозок, что была аж заполнена товаром. Уже каков день стоит… Такое для девочки было самый раз. Соломенная потрепанная шляпка, что была для летних и осенних вечеров спутником в огороде, оказалась при ней. Сердце кричало, ноги болели при каждом широком шаге. Спрятавшись за мешками под кожаной покрыткой, она закрыла глаза и облегченно вздохнула. Уши улавливали слабые приглушенные крики, созывающие ее кличку. Тени смеялись, недоумевали, подчеркивали слабость своими речами. Лишь бы их не слышать… Цокот и фырканье копыт заставили веки распахнуться, пробудив ощущения касаний на своих ногах. Почему стало так… тошно? Тело не слушалось, замерло, покрываясь гусиной кожей. Телега тронулась, под собой она отчетливо слышала каждый камешек, попадающийся под деревянные колеса, каждый шаг лошадиной силы. После тяжкого громкого скрипа повозка поднималась, опускалась, слегка ускорялась, замедлялась… Чей-то свист раздавался позади, но не до него. Глаза впервые увидели длинную уходящую трапу, слабо поблескивающую желтоватую и даже местами зеленоватую тропу. Неужели… Нет, быть того не может. Высунувшись полностью и приблизившись, ее голова поднялась, начиная оглядываться по сторонам. Высокие деревья, горы, недалеко речные потоки издавали запах тины. Небо все еще серое, но не окруженное каменными стенами, давящими на сознание, тени перестали так громко шептать. Чувство окрыленности не сразу покинуло это тело – а сразу вытолкнулось из-за огромного камня, попавшись под колеса. От такого вскока девочка полетела вперед, падая на дорогу плашмей. По телу прошлась волна боли, как и сам истошный хрип. Она услышала, как повозка остановилась, сил подняться проявились сразу уже, услышав мужской голос, созывающий в ее сторону. Ноги сорвались в бег вновь, однако их боль была гораздо слабее, при этом детское счастье вновь прорвалось, слыша смех Ао как собственный.
Когда горизонт опустел, а солнце начинало опускаться, дитя поднялось вновь. Грудь свободно дышала, рука окунулась словно в теплую водную прорубь, ощущая словно хват своего «друга» за ее же длань. Тени и темные образы шептали, ругали за собственную глупость, очередную беспечность. Но это было уж верно подмечено, ведь выжить среди хакмаррских лесов в одиночку – непосильная задача, особенно для той, что всё время была одна.
Последнее редактирование:
