ООС ИНФОРМАЦИЯ
Имя: Баяз фон Рие
OOC Ник: Bayaz
Раса персонажа: Человек
Возраст: 23
Внешний вид: Зелёные усталые глаза, карие распущенные средней длинны волосы, руки в ссадинах и ожогах от алхимических ингредиентов, практически всегда одет в белую шёлковую рубаху с раструбами и кожаный жакет.
Характер: Баяз - человек определённо амбициозный и жадный, как и подобает 7 сыну торговца средней руки из Хобсбурга. Его эмпатия помогает ему понимать других, что делает его замечательным врачом и советником для тех, кто оказался в беде, особенно когда те платят. Однако он не лишён и совести, которая порой нет-нет да и начинает его съедать, и дабы откупиться от неё Баяз совершает так называемые им "Откупные поступки" - те поступки, которые ты совершаешь, когда считаешь, что ты человек хуже некуда и тебе пора исправляться, хотя бы сегодня. Хобсбург научил его жизни в разной мешанине культур и религий, поэтому хакмаррцы, дартадцы, флодмундцы — для него не имеет значения, откуда человек, важно лишь, что у него в карманах и какой у них титул. Если понадобится, он умеет зарекомендовать себя поступками, чтобы обеспечить себе лучшие условия для жизни.
Таланты, сильные стороны: В бытность ученика Стииркандской Академии, куда его отправил отец, обучился ратному делу. В эти же годы с другими учениками вступил в локальный кружок фехтования, оттуда и навыки с какой стороны держать меч. С самого детства увлекался прозой и стихами, что в более осознанном возрасте позволило ему даже прославится на весь Стиирканд. Знает 2 языка: Хобсбургский и Скральдсонский языки.
Слабости, проблемы, уязвимости: Когда дело доходит до настоящего боя, с полной уверенностью можно сказать, что Баяз - не тот человек, который будет стоять до последнего. Если ты видишь, что битва проиграна, нет ничего зазорного в том, чтобы совершить перегруппировку в тыл. In vino veritas! Разгульная жизнь в деревенских и городских тавернах оставила своеобразный след и привычку. Баяз определённо зависим от алкоголя и веселья. И ОТ ПРЕКРАСНЫХ ДЕВУШЕК! Хоть Баяз и жаден до денег, но он падок на любовь и готов расстаться с целыми состояниями ради сиюминутного веселья и кутежа.
Привычки: Экономить на всём, кроме безопасности и кутежа.
Мечты, желания, цели: Сейчас найти средства к существованию, людей, у которых можно продолжить обучение военному делу и обосноваться крепче на новооткрытом материке.
OOC Ник: Bayaz
Раса персонажа: Человек
Возраст: 23
Внешний вид: Зелёные усталые глаза, карие распущенные средней длинны волосы, руки в ссадинах и ожогах от алхимических ингредиентов, практически всегда одет в белую шёлковую рубаху с раструбами и кожаный жакет.
Характер: Баяз - человек определённо амбициозный и жадный, как и подобает 7 сыну торговца средней руки из Хобсбурга. Его эмпатия помогает ему понимать других, что делает его замечательным врачом и советником для тех, кто оказался в беде, особенно когда те платят. Однако он не лишён и совести, которая порой нет-нет да и начинает его съедать, и дабы откупиться от неё Баяз совершает так называемые им "Откупные поступки" - те поступки, которые ты совершаешь, когда считаешь, что ты человек хуже некуда и тебе пора исправляться, хотя бы сегодня. Хобсбург научил его жизни в разной мешанине культур и религий, поэтому хакмаррцы, дартадцы, флодмундцы — для него не имеет значения, откуда человек, важно лишь, что у него в карманах и какой у них титул. Если понадобится, он умеет зарекомендовать себя поступками, чтобы обеспечить себе лучшие условия для жизни.
Таланты, сильные стороны: В бытность ученика Стииркандской Академии, куда его отправил отец, обучился ратному делу. В эти же годы с другими учениками вступил в локальный кружок фехтования, оттуда и навыки с какой стороны держать меч. С самого детства увлекался прозой и стихами, что в более осознанном возрасте позволило ему даже прославится на весь Стиирканд. Знает 2 языка: Хобсбургский и Скральдсонский языки.
Слабости, проблемы, уязвимости: Когда дело доходит до настоящего боя, с полной уверенностью можно сказать, что Баяз - не тот человек, который будет стоять до последнего. Если ты видишь, что битва проиграна, нет ничего зазорного в том, чтобы совершить перегруппировку в тыл. In vino veritas! Разгульная жизнь в деревенских и городских тавернах оставила своеобразный след и привычку. Баяз определённо зависим от алкоголя и веселья. И ОТ ПРЕКРАСНЫХ ДЕВУШЕК! Хоть Баяз и жаден до денег, но он падок на любовь и готов расстаться с целыми состояниями ради сиюминутного веселья и кутежа.
Привычки: Экономить на всём, кроме безопасности и кутежа.
Мечты, желания, цели: Сейчас найти средства к существованию, людей, у которых можно продолжить обучение военному делу и обосноваться крепче на новооткрытом материке.
История
Исполин-коротышка, да простится мне такой каламбур.
Род фон Рие
Не является дворянским домом
Исполин-коротышка, да простится мне такой каламбур.
Род фон Рие
Не является дворянским домом
Род фон Рие был подобен молодому дубу, выросшему на скале: дерзкий, крепкий, но лишённый благородной старины корней. Их место среди аристократических домов Хобсбурга не пестовалось веками — оно было выковано золотом, выторговано в душных кабинетах, где пахло чернилами и предательством. Ланцель фон Рие, патриарх семейства с лицом, будто высеченным из гранита, возвёл свой дом на трёх китах: беспощадный расчёт, стальные нервы и умение продать даже воздух, если тот пахнет экзотикой. Сколотив состояние, он словно опоясал семью невидимой цепью — семь отпрысков должны были превратить его золото в династическую славу. Их обучали лучшие мастера королевства, их гардеробы ломились от шёлка, но над каждой победой висел дамоклов меч: «Верни вложенное. С лихвой».
Всех — кроме одного. Баяз, чьё рождение окуталось траурным крепом, стал живым упрёком. Кауна из Земль Скральдсона, мать мальчика, угасла в родах, оставив после себя лишь горький шлейф полыни. Эта огненно-волосая чужестранка, встреченная Ланцелем на краю карты во время поиска новых торговых путей, подарила семье не только наследников, но и язык, звучный как горный поток. Скральдсонское наречие, которое Кауна тайно преподала старшим сыновьям, стало их шифром: братья перешёптывались им за столом, смеялись на него в лицо надменным учителям, а позже, словно передавая эстафету, обучили Баяза. Для мальчика эти гортанные звуки, будто рождённые в ущельях далёких гор, стали мостом к матери, чей портрет пылился в дальнем зале. В мире, где всё измерялось выгодой, скральдсонский язык превратился в бунт — весёлый, живой, неуместный, как цветок, пробившийся сквозь каменную кладку фамильного герба.
Детство
С ранних лет Баяз, подобно всем обитателям усадьбы фон Рие, соблюдал обряды Световерской веры, механически повторяя молитвы утром и вечером, зажигая восковые свечи перед ликом Святого Флоренда. Однако вера его семьи напоминала не яркий костёр, а тлеющие угли: отец, Ланцель, будучи прагматиком до мозга костей, часто разбавлял догматы чужеземными практиками, подмечая во время своих бесконечных торговых поездок то, что можно было выгодно вплести в ритуалы. Возвращаясь из странствий, он привозил не только шёлк и пряности, но и обрывки чужих верований — то благовония для очищения складов, позаимствованные у жрецов пустынного культа Триунак, то мантры горных отшельников, помогавшие, как он утверждал, «усмирять норов вьючных животных».
Эти заимствования, осторожно фильтруемые сквозь сито световерских канонов, превращали их веру в странный гибрид. Молясь Свету, они окуривали дом полынью, как учили степные кочевники. Освящая корабли, смешивали святую воду с морской солью, словно угождая и божеству, и суевериям матросов.
Сам Баяз, впитывая эту двойственность, смутно чувствовал, что истинная вера не должна быть столь… удобной. Помнил, как в десять лет, застав отца за подсчётом золота во время вечерней молитвы, спросил:
— Разве Мэриан не видит, что ты делаешь?
— Прибыль - это свет, — усмехнулся Ланцель, не отрываясь от свитков. — А всё остальное — тень.
Именно тогда Баяз впервые осознал, что их благочестие — всего лишь фасад, как позолота на поддельных монетах. Но даже это лицемерие, как ни странно, стало мостиком к его алхимическим опытам: если уж можно смешивать молитвы с торговлей, то почему бы не добавить в святой огонь щепотку бунта?
Детство Баяза напоминало потрёпанную книгу, страницы которой пахли дождём и одиночеством. Судьба начала с жестокой шутки: его рождение оплатила жизнью мать, а отец, Ланцель фон Рие, навсегда заковал в душе ледяную глыбу неприятия. Формально мальчик рос дворянином — носил вышитые камзолы, спал под шелковыми балдахинами, — но всё это было бутафорией, словно театральные декорации, за которыми пряталась пустота. Отец, пропадавший в торговых поездках, возвращался в усадьбу лишь для того, чтобы, не глядя на сына, подписывать письма сургучом цвета запёкшейся крови.
Предоставленный самому себе, Баяз бродил по коридорам родового поместья, словно призрак, которого не замечали даже слуги. Вместе с братьями они фехтовали с мастерами из столицы и изучали геральдику под присмотром учёных мужей. Но иногда Баяз сбегал за ворота, пробираясь сквозь буйные заросли сада к лесной опушке. Там, забыв о титулах, мальчик часами копался в земле, сравнивая засушенные цветы из книг чудаковатого травника с теми, что находил под старыми дубами. Старик с окраины, пахнувший дымом и мятой, стал его единственным учителем: показывал, как отличать сертец от бразелеса, шептал легенды о грязноцвете.
С тех пор как Баяз впервые зарылся руками в землю у хижины травника, его манила не просто красота растений, а их тайная суть. Старик, хоть и называл себя скромным «знатоком кореньев», частенько бормотал загадочные фразы, перетирая в ступке листья:Эти заимствования, осторожно фильтруемые сквозь сито световерских канонов, превращали их веру в странный гибрид. Молясь Свету, они окуривали дом полынью, как учили степные кочевники. Освящая корабли, смешивали святую воду с морской солью, словно угождая и божеству, и суевериям матросов.
Сам Баяз, впитывая эту двойственность, смутно чувствовал, что истинная вера не должна быть столь… удобной. Помнил, как в десять лет, застав отца за подсчётом золота во время вечерней молитвы, спросил:
— Разве Мэриан не видит, что ты делаешь?
— Прибыль - это свет, — усмехнулся Ланцель, не отрываясь от свитков. — А всё остальное — тень.
Именно тогда Баяз впервые осознал, что их благочестие — всего лишь фасад, как позолота на поддельных монетах. Но даже это лицемерие, как ни странно, стало мостиком к его алхимическим опытам: если уж можно смешивать молитвы с торговлей, то почему бы не добавить в святой огонь щепотку бунта?
Детство Баяза напоминало потрёпанную книгу, страницы которой пахли дождём и одиночеством. Судьба начала с жестокой шутки: его рождение оплатила жизнью мать, а отец, Ланцель фон Рие, навсегда заковал в душе ледяную глыбу неприятия. Формально мальчик рос дворянином — носил вышитые камзолы, спал под шелковыми балдахинами, — но всё это было бутафорией, словно театральные декорации, за которыми пряталась пустота. Отец, пропадавший в торговых поездках, возвращался в усадьбу лишь для того, чтобы, не глядя на сына, подписывать письма сургучом цвета запёкшейся крови.
Предоставленный самому себе, Баяз бродил по коридорам родового поместья, словно призрак, которого не замечали даже слуги. Вместе с братьями они фехтовали с мастерами из столицы и изучали геральдику под присмотром учёных мужей. Но иногда Баяз сбегал за ворота, пробираясь сквозь буйные заросли сада к лесной опушке. Там, забыв о титулах, мальчик часами копался в земле, сравнивая засушенные цветы из книг чудаковатого травника с теми, что находил под старыми дубами. Старик с окраины, пахнувший дымом и мятой, стал его единственным учителем: показывал, как отличать сертец от бразелеса, шептал легенды о грязноцвете.
— «Всякая трава — ключ, мальчонка. Одна дверь ведёт к исцелению, другая — к погибели...»
Но главный урок прозвучал однажды вечером, когда старик протянул Баязу потрёпанную книгу с замысловатыми символами на обложке. Книга, написанная на архаичном хобсбургском , открыла Баязу мир, где растения были не ресурсами, а союзниками. "Биологические Записки" Квинтиллиана Туллия Магнификуса - гласило название.
Баяза от этой книги ещё долгое время невозможно было оторвать.
Солнечный луч, пробившийся сквозь витражное окно зала для фехтования, разбился о клинки братьев фон Рие. Старший, Альрик, с презрительной грацией водил шпагой по воздуху, выписывая восьмёрки — фирменный приём маэстро ди Винчио, чьи уроки стоили дороже годового жалованья капитана гвардии. Баяз, затаившись у двери, пытался уловить ритм движений.
— Смотрите-ка, наш землекоп пожаловал! — Альрик повернулся, намеренно уронив шпагу на каменный пол с грохотом. — Может, продемонстрируешь, как копаешь могилы своим зельям? Или… — он пнул ногой садовую лопату, прислонённую у стены, — драться будешь этим?
Смех братьев, острый как удар шпор, заполнил зал. Баяз почувствовал, как горит лицо, будто его окатили кипятком из котла алхимика. Рука сама потянулась к ближайшей шпаге — дешёвой ученической, с зазубренной гардой.
— Десять ударов, — прошипел он на скральдсонском, и Альрик на миг замер, будто услышал голос давно умершей матери.
Первый выпад старшего брата был стремителен, как удар скорпиона. Баяз отпрыгнул, вспомнив, как два дня назад наблюдал за бродячим фехтовальщиком у рынка — тот сражался, будто пьяный, кружась и ломая дистанцию. Второй удар Альрика, рассчитанный на классический Флоревендельский парирующий приём, встретил лишь воздух: Баяз, пригнувшись, сделал кувырок через плечо, как уличный акробат, и остриё его шпаги упёрлось в подколенную ямку брата.— Ты… ты дрался как чернь! — Альрик, краснея, вытер рукавом пот со лба.
— Нет. — Баяз, дрожа от адреналина, поднял клинок, имитируя поклон бродячих трубадуров. — Я дерусь как землекоп.
В углу зала захлопали ладони. Младший брат, Эрвин, пряча усмешку, произнёс на их тайном языке: «Тень стала длиннее солнца». Но триумф длился лишь до вечера — когда Ланцель, узнав о «позорной выходке», запретил Баязу приближаться к оружейной.
Конфликт, повисший в воздухе тяжёлыми клубами ладана из семейной часовни, стал началом отрочества, где каждое утро пахло ожиданием расплаты.
Отрочество
— «Довольно позорить имя! Твои братья уже носят солдатские шпоры, а ты копаешься в грязи, как свинья! Завтра же явишься в Академию Военного Дела в Стиирканде — или сгинешь в работном доме!»
Баяз молча сжал кулаки. Он знал: бежать некуда. Но когда отец ушёл, вытащил из-под кровати потрёпанный дневник — подарок старого Генриха, отставного сержанта, когда-то служившего под началом Ланцеля. На пожелтевших страницах были зарисовки укреплений, тактические схемы и главный урок: «Армия — это стадо. Чтобы выжить, стань волком, но притворяйся овцой». Также, спрятав в подкладку рубахи, Баяз ухватил за собой и "Биологические Записки" Квинтиллиана Туллия Магнификуса вместе с уроками старого травника.
Академия Стиирканда встретила его рёвом сержантов, запахом пота и бесконечной муштрой. Здесь не учили думать — здесь ломали. Утренние марш-броски под дождём, днём — фехтование на тупых клинках, вечером — чистка сапог до кровавых мозолей. Курс стратегии сводился к зазубриванию догм:
— «Атаковать числом!»
— «Не щадить предателей!»
— «Смерть в бою — честь!»
Баяз ненавидел каждую минуту. Но по ночам, прячась в оружейной, он изучал дневник Генриха. Там, среди схем осадных орудий, он нашёл странные заметки:
— «Лучшая оборона — знать, что враг не видит. Слепые зоны в крепостных стенах: северо-восточный угол, подвалы пекарни…»
— «Яд в колодце — трусость. Но если поджечь амбар с зерном во время осады — враг сдастся сам».
Утро встретило его стуком сапог по брусчатке и запахом начищенной стали. Распорядок был железным:
— 5:00 — подъём под рёв горна.
— 5:30 — строевая подготовка на плацу.
— 7:00 — завтрак: чёрный хлеб, солонина, вода с уксусом.
Инструкторы, похожие на ожившие статуи, не терпели вопросов. «Почему?» — спрашивал Баяз на первом занятии, глядя на схему построения легионов.
— «Потому что так приказано! — рявкнул сержант Гарт, тыча пальцем в его грудь. — Твоя задача — выполнять, а не мыслить!»
Спасало только одно: академия стояла на краю леса. Во время марш-бросков Баяз замечал то, чего не видели другие:
— Следы оленей у ручья.
— Гнёзда ястребов на соснах.
— Поляны с целебными травами, как в книге старого травника.
Он собирал подорожник и сертец из садов зевак, по возможности, пряча их в подкладку мундира. По ночам, пока другие спали, готовил мази для мозолей и настои от лихорадки. Однажды поделился с соседом по казарме, который мучился от ран на ногах:
— «Это что, колдовство?» — прошептал тот, смазывая раны.
— «Нет, — усмехнулся Баяз. — Это медицина, которой учат только земля и ветер».
После этого слухи о "волшебных" мазях Баяза разошлись по полкам и в скором времени он стал чем-то вроде походного лекаря, который может и кость вправить и от синяков избавить, и дать пару волшебных ягод, после которых можно хоть всю ночь на посту стоять.
Академия не готовила их к реальным сражениям — только к парадам и смотрам. Лекции по тактике сводились к заучиванию цитат из «Устава Имперской Армии»:
— «Легионер должен быть твёрд, как сталь, и бездушен, как зимний ветер».
Баяз засыпал под монотонный голос преподавателя, рисуя на полях учебника растения. Однажды его поймали:
— «Вы издеваетесь над наследием Стиирканда? — взревел майор Брандт. — Завтра — десять кругов по плацу с полной выкладкой!»
Но даже под тяжестью рюкзака он улыбался: в кармане лежала крохотная баночка ягод живицы, что дал ему старый алхимик, когда узнал куда Баяз отправляется, снимающие усталость.
Фехтование в академии напоминало танец с железным партнёром — жёстким, безжалостным, лишённым музыки. Инструктор маэстро Виго, худой как клинок, демонстрировал удары, которые больше походили на математические формулы:
— «Выпад — раз! Парирование — два! Контратака — три! Отступать — позор!»
Баяз ненавидел эти уроки. Его кисть, привыкшая бережно собирать травы, предательски дрожала под весом рапиры. Братья-курсанты смеялись, когда он ронял оружие, а маэстро Виго шипел:
— «Фон Рие, вы деретесь, как баба с корзиной!»
Всё изменилось в туманное утро, когда Баяз, убежав с марш-броска, забрёл в лес. Среди деревьев он заметил оленя — молодого самца, сражавшегося с соперником за территорию. Их рога сталкивались с сухим треском, тела изгибались в прыжках, будто подчиняясь невидимым ритмам. Баяз замер, наблюдая, как олень атакует не в лоб, а сбоку, используя инерцию противника.
— «Они не следуют правилам» — пробормотал он.
На следующем уроке фехтования Баяз вышел против Карстена — рослого курсанта, который уже месяц издевался над его неудачами.
— «Три удара — и ты на земле, травник», — усмехнулся тот, крутя рапиру.
Прозвучал свисток. Карстен ринулся в атаку, как учили: выпад, парирование, контратака. Но Баяз, вспомнив оленя, резко сместился влево, позволив клинку соперника прошить воздух. Рапира Карстена вонзилась в деревянный барьер, а Баяз, используя его же инерцию, лёгким тычком в спину отправил того на колени.
Тишина. Потом рёв маэстро Виго:
— «Это не фехтование! Это клоунада!»
Так и проходили дни, недели и месяцы. Постепенно все привыкли к ведению боя Баязом и даже заимствовали его странные приёмы, что, конечно, злило преподавателей, но обеспечивало результат на ристалище.
Со временем Баяз вступил в старый «Свободный кружок фехтования», где молодые студенты пытались сами пародировать бои на тренировочных мечах. Баяз был не лучшим фехтовальщиком, но и звёзд с неба не хватал.
Выпускные испытания в академии длились три дня. Первые два — формальность:
— День 1: Строевая подготовка. Баяз, стиснув зубы, маршировал под дождём, разворачивал полевой лагерь и снова его собирал.
— День 2: Теория. Он механически цитировал уставы, рисуя на полях пергамента контуры неизвестных растений.
Но День 3 перевернул всё. Экзамен по полевой подготовке проходил в лесу. Задание:
— «Найти лагерь условного противника, избежав ловушек и захватить его. Время — до заката».
Лес встретил четвёртый отряд шепотом ветра и треском сучьев под сапогами. Баяз шёл в середине группы, его глаза скользили по земле, отмечая неестественные изгибы тропы. Карстен, назначенный лидером, тыкал картой в сторону оврага:
— «Идём напрямик! Через час будем у лагеря!»
Баяз нахмурился, заметив на склоне осыпающиеся камни:
— «Там ловушка. Видишь, вороны кружат? Они чуют чужое».
— «Ты опять со своими сказками! — фыркнул Карстен, но Фенрис, самый младший в отряде, остановился. — Подожди… Смотри!»
Из кустов высунулась железная петля капкана, прикрытая листьями. Курсанты замерли.
— «Обойдём вдоль ручья, — предложил Баяз. — Там твёрже грунт, и следы кабанов свежие. Значит, ловушек нет».
Карстен, покраснев, кивнул:
— «Ладно… Но если ошибёшься — сам отвечать будешь!»
Ручей привёл их к поляне, где земля была утоптана десятками сапог. Баяз пригнулся, разглядывая следы:
— «Лагерь близко. Но патрулируют его хорошо. Нужно разделиться».
Он начертил схему на земле:
— «Карстен, возьми Олафа и Лорана — создайте шум у восточного края. Фенрис и я проберёмся с запада, пока стражи отвлечены».
— «Почему ты командуешь?» — огрызнулся Карстен.
— «Потому что вы дважды чуть не угодили в капкан, а я вас вытащил», — холодно ответил Баяз.
Группа затихла, затем Фенрис робко поддержал:
— «Он прав. Давайте попробуем».
Карстен и его группа двинулись к востоку. Через десять минут грохот щитов и крики «Атакуем!» разорвали тишину. Стражи у лагеря бросились на шум, оставив западный вход без прикрытия.
Баяз и Фенрис, прижимаясь к стволам, подкрались к палаткам. Флаг был воткнут у костра, но рядом дежурил рослый курсант с алебардой.
— «Отвлекай», — шепнул Баяз.
Фенрис швырнул камень в кусты. Страж повернулся, и в этот момент Баяз, словно тень, проскользнул за его спиной. Он вскочил на бревно, схватил флаг, но древко зацепило треногу котла — железная посуда с грохотом полетела на землю.
— «Тревога!» — заорал страж, но было поздно.
На плацу маэстро Виго сверял часы, когда из леса вышли все пять членов отряда. Флаг в руках Баяза развевался на ветру.
— «Четвёртый отряд! — проревел сержант Гарт. — Обнаружили лагерь, избежали ловушек… Но кто разрешил вам делиться на группы?!»
— «Устав, глава о тактике в лесистой местности, — неожиданно сказал Олаф, до этого молчавший. — «При численном превосходстве противника допустимо дробление отряда для маневров»».
Генерал Штрауб, наблюдавший с балкона, хрипло рассмеялся:
— «Думать головой, а не картой — вот чему надо учить! Но ты, фон Рие… — он указал на Баяза, — слишком умен для казармы. Готовься к Новому Свету — там твои методы пригодятся».
Карстен, потупив взгляд, протянул руку:
— «Ладно… Не всё ты испортил».
Баяз пожал её, но уже знал: его путь лежит туда, где не будет ни уставов, ни насмешек.
В проблески свободного времени Баяз упражнялся в стихотворчестве, но не чурался он и низких жанров: сочиняя похабные вирши и распевая их в казармах и тавернах, он собирал толпы зевак и медяки в в свой кошелёк. Постепенно, оттачивая слог и вплетая в рифмы тонкую иронию, юноша вознёсся до настоящего перформанса — поставил дерзкий спектакль «О нравах в Стиирканде, или У денег родословной не бывает!», где язвительно высмеял продажных преподавателей и чванливых торговцев, бросая тень даже на собственного отца.
Всё изменилось, когда гонец вручил ему отцовское письмо. Ломая сургучную печать и пробегая глазами строки, Баяз почувствовал, как земля уходит из-под ног: доносчики подробно живописали все его проказы, а терпение родителя лопнуло. Удар пришёлся на конец второго курса — время, когда юные алхимики, отложив пробирки, начинают примерять маски взрослой жизни. Теперь же, стоя на краю академической пропасти, Баяз впервые за свою жизнь задумался: что важнее — бунт против условностей или цена, которую придётся заплатить за свою свободу?
В письме отца было коротко и ясно написано:
Баяз,
Не стану лицемерить: между нами нет ни родственной любви, ни уважения. Два года я закрывал глаза на твои выходки, порочащие нашу фамилию, в надежде, что ты остепенишься и займёшь достойное место в семейном деле. Но ты выбрал иной путь.
Считай это моей последней щедростью — не являйся более в родовое поместье. Ты больше не сын мой.
Ланцель фон Рие.
Платить за обучение стало нечем и Баяз, пройдя только часть обучения, был вынужден отчислится из академии.
Взрослая жизнь
Баяз фон Рие, расправив плечи, шагнул в новую жизнь, но свобода обернулась горькой насмешкой. Город, который он когда-то боготворил, теперь душил его: опостылевшие сады с удушливым аромахом магнолий, мостовые, петляющие как змеиная кожа, переулки-ловушки, где даже воздух застаивался в ожидании чуда. Лишившись отцовских субсидий, юноша впервые ощутил тяжесть пустого кошелька, что звенел на поясе горше солдатских кандалов.Баяз,
Не стану лицемерить: между нами нет ни родственной любви, ни уважения. Два года я закрывал глаза на твои выходки, порочащие нашу фамилию, в надежде, что ты остепенишься и займёшь достойное место в семейном деле. Но ты выбрал иной путь.
Считай это моей последней щедростью — не являйся более в родовое поместье. Ты больше не сын мой.
Ланцель фон Рие.
Платить за обучение стало нечем и Баяз, пройдя только часть обучения, был вынужден отчислится из академии.
Взрослая жизнь
Примкнув к бродячей труппе «Лира и Маскра», Баяз пытался выжить, оглашая площади похабными виршами под свист и улюлюканье толпы. Читая нараспев баллады о забытых сражениях, он ловил медяки в шляпу, но даже на хлеб не хватало. Сжимая в кулаке жалкие гроши, юноша с тоской вспоминал армейские карты с пометками генерала Штрауба — теперь даже простой компас стал для него непозволительной роскошью. Мечты о службе в разведке, где ценили его умение читать землю как открытую книгу, рассыпались в прах.
Портовая таверна «Тонущий глыб» представляла собой то ещё зрелище: вонь прогорклого рома, хриплые песни матросов, стены, пропитанные потом и солью. Баяз сидел в углу, прижав к скамье потёртый блокнот, купленный за последние медяки. Сквозь щели в ставнях пробивался тусклый свет фонарей, выхватывая из темноты его руки — дрожащие, испачканные чернилами.
«Дорогой отец…» — он зачеркнул слово «дорогой» так резко, что перо оставило рваную дыру на пергаменте. Второй лист пошёл под тираду, выстраданную за годы:
«Вы хотели, чтобы я стал вашим отражением. Но знаете ли вы, что даже зеркала лгут? Они показывают лишь свет, который им даруют, пряча трещины и потёки ртути. Вы видели во мне брак — неровное стекло, искажающее ваш безупречный фасад. Но я не стекло. Я огонь, отец. И сегодня я сжигаю ваши ожидания дотла». Чернила расплывались, будто бумага плакала.
Он молчал, слушая, как волны бьются о причал, словно мёртвые души стучат в двери. Письмо было готово, но внезапно стало ненужным — словно зелье, испорченное неверным ингредиентом. Баяз поднёс лист к смоляной свече на столе. Огонь, жадный и палящий, принялся пожирать строки, превращая гнев в пепел.
«Прощайте, — прошептал он в дым, поднимавшийся к потолку. — Или нет. Вам всё равно».
Пепельные бабочки кружили над столом, а он наблюдал, как последние буквы — «отец» — скрутились в чёрный комок. Внезапно чья-то рука шлёпнула перед ним кружку пива.
— Сожжёные письма ветер уносит к адресату, — прохрипел старый моряк с лицом, похожим на смятую карту. — Говорят, в пламени слова становятся правдой.
Баяз отпил, глядя, как пепел оседает на дно кружки. «Ложь. Правда не горит — она тонет», — подумал он, но поблагодарил старика скральдсонским словом, которое тот не понял.
«Хватит!» — прошипел он, и слово это, вырвавшись, зазвучало громче грома. Эхо подхватило его, понесясь по узким улочкам портового квартала: мимо лавок, где торговали гнилыми апельсинами, мимо борделей с потухшими фонарями, мимо часовни. Стиснув кулаки так, что побелели костяшки, Баяз мысленно перечеркнул всё: кривлянья перед пьяной толпой, что плевала в него огрызками яблок; унизительные поклоны спесивым мещанам в их кружевных жабо; вечный страх перед завтрашним днём, который пах, как затхлая вода в подвале.
Три дня носился он по порту, словно чайка, преследуемая штормом. Его сапоги, пропитанные солёной водой, хлюпали по гнилым доскам причалов. В прокуренных тавернах, где воздух был густ от перегара и лжи, он впитывал обрывки разговоров:
— «Говорят, там рубины размером с кулак валяются под ногами!» — хрипел одноглазый кок, размахивая кружкой с ромом.
— «А я слышал, местные девки за бусы готовы душу продать!» — вторил ему юнга с татуировкой осьминога на шее.
Баяз торговался с капитанами, чьи лица, изрезанные морщинами глубже океанских впадин, напоминали старые карты. Один требовал за переправу целое состояние, другой смеялся, тыча пальцем в его потрёпанный камзол: «Ты, парень, и недели в море не протянешь!». Но когда старый лоцман с якорем на шее, пахнущий дегтем и водорослями, обмолвился о «земле, где даже камни пахнут золотом», Баяз почувствовал, как в груди зажглась искра.
«Новый материк…» — выдохнул он, и слова материнского языка, «Skjoldar nytt land», пронеслись в памяти, как ветер с далёких фьордов.
Последнее редактирование:
